Марина Серова - Вперед и с песней
— А чего он на мой личный участок полез без спроса?
— Какой он твой? — гаркнул Володька так, что женщина сразу заткнулась и только испуганно заморгала глазками. — Он государственный, дура! А мы являемся официальными представителями правопорядка, тебе ясно?
Конечно, с одной стороны, я сердилась на Адама Егоровича, что он в прямом смысле полез не в свой огород, хотя мы точно договорились, что он будет действовать исключительно по моему указанию, а пока я устраиваю вылазку — находиться в машине. Но получалось так, что сейчас Адам Егорович серьезно выручил меня, пусть и ценой своего сильного испуга и израненной ноги. Ведь неизвестно, как бы дальше развернулись события, если бы под воздействием огненных глазок Грымского я потащилась бы в его дом, а там стала выкладывать все начистоту — и про лабораторию, и про теперешнюю засаду.
Лишь благодаря воплям Адама и его злобной обидчицы мне удалось ускользнуть от прожигающего взглядом человека, и это уже было неплохо.
Впрочем, теперь, когда Грымский лежал на траве, как связанный сноп, и растерянно озирался на окруживших его людей, часть из которых была вооружена, он был совершенно не похож на страшного гипнотизера-экстрасенса.
— Где Лепесточкин? — спросила я его, и Грымский вяло кивнул в сторону своего дачного дома.
— В доме еще кто-нибудь есть?
Грымский отрицательно покачал головой.
Признаться, на всякий случай я старалась стоять теперь к нему боком и не больно-то внимательно на него глядеть — хватит уж, насмотрелась!
Вместе с Володькой мы зашли в дом, который изнутри совершенно не был похож на дачу, а скорее на офис какого-то учреждения — в комнате стояли компьютер, шкафы с литературой, письменный стол. Почему-то я была уверена, что в дальней комнате или даже на чердаке увижу связанного измордованного Лепесточкина, и потому несколько удивилась, когда заметила на маленьком диванчике мирно спавшего юношу.
Юноша во сне разрумянился, его курчавые волосы в беспорядке разметались по подушке, и во всем его облике проглядывало прямо-таки ангельское умиротворение.
Я в нерешительности остановилась возле дивана — уж не Лепесточкин ли это и есть? — но меня снова опередил Адам Егорович.
— Валечка! Дорогой друг! — бросился он к дивану, протягивая руки. — Наконец-то! Какое счастье, что ты жив и здоров. Где, где пробирки? Где наши контейнеры?
— Какие контейнеры? — Валечка открыл сонные очи и уставился на моего клиента, словно с трудом его узнавая, но тут же воскликнул: — Адам Егорович! Что с вами? Вы не больны? У вас не очень хороший вид!
— А ты не болен?
— Да нет, это вы больны, я же вижу — вон какие синяки под глазами. Что случилось, Адам Егорович?
— Да нет, мой друг, это ты расскажи сначала, что случилось?
— Да у меня-то ничего, все нормально.
— Как это — ничего? Ты же исчез и украл при этом наши… образцы.
— Кто исчез? Никуда я не исчезал…
Володька тем временем закурил сигарету и глядел на встречу старого и малого с таким видом, как порой разглядывают взрослые сильно нашкодивших детей.
— Танюх, а чего это они, а? — повернулся он в мою сторону. — Что-то я никак не врублюсь, кого мы вообще ищем. Мужика того, бородатого, зачем-то связали. Кто хоть из них — преступник-то? Может, ту бабку хотя бы взять на пропесочку, чтобы капканы не расставляла?
— Понимаешь, я пока тебе не могу всего объяснить, Володенька, — прошептала я на ухо своему товарищу. — Потому что это секретное дело. Я бы даже сказала — сверхсекретное…
Почувствовав, что начала говорить языком Адама Егоровича, я несколько смутилась, но потом все же продолжила:
— Обещаю, что скоро я тебе все расскажу, конечно, если ты обещаешь держать язык за зубами…
— Таня, ты меня обижаешь, — удивленно посмотрел на меня Володька. — Кажется, мы с тобой не первый год…
— Ну да это я так, на всякий случай. А сейчас пусть твои ребята притащат сюда того бородача и позовут из моей машины девушку — я должна быстренько провести допрос в присутствии всех свидетелей. Потом бородача отвезешь в отделение — пока за драку, чтобы да окончания моего дела он побыл в надежном месте. Договорились?
— А, с тобой сроду ничего без бутылки не разберешь, — махнул рукой Володька. — Вот за что я не люблю частных сыщиков, вечно с ними сплошная путаница.
И Володька хотел было затеять наш извечный спор: что лучше — быть официальным сотрудником милиции или «кошкой, которая гуляет сама по себе», но, увидев, что я отвернулась к Адаму Егоровичу, отправился выполнять задание. Что и говорить, эта черта у официальных служивых «котов на цепи» мне очень даже нравилась: получают задание — и сразу приступают к выполнению, без лишней трепотни.
Как только Лиля появилась в комнате и увидела полулежащего на диване связанного Грымского, она первым делом подошла к нему вплотную и влепила звонкую пощечину. Конечно, лежачих и связанных бить не очень хорошо, но в данном конкретном случае вполне допустимо, если учесть, что до этого Грымский тоже как следует поизмывался над девушкой. Тем более — над своей ученицей. И втройне обидно, что к тому же и любовницей.
Я невольно обратила внимание, каким любовным взглядом провожал каждое движение девушки Лепесточкин, тут же забывший про Адама Егоровича. Но она совсем не глядела в его сторону, как будто больше не узнавала.
— Вот что, ребята, разборки надо отложить на потом, — сказала я, усаживаясь в центре зала на крутящийся стул и поворачиваясь в разные стороны, чтобы обозревать одновременно всю честную компанию. — Сейчас надо понять, куда девались контейнеры. Ведь каждый из вас теперь имеет представление об их жутком содержимом. Начнем с вас, Валентин Валентинович. Ведь вы своими руками ночью взяли их со стола, покинули лабораторию и затем кому-то отдали. Скажите, кому?
— Я? — поразился Лепесточкин. — Я ничего не брал.
— Мало того: чтобы усыпить бдительность Адама Егоровича, вы дали ему той ночью тройную дозу снотворного.
— Я? Да разве я мог? Чтобы я… своими руками? Адаму?
— Вот что, — разозлившись, я крутанулась в сторону Грымского. — Вы должны немедленно вывести этого человека из состояния транса, а то я вам такой срок закатаю — мало не покажется! И вообще — передам в руки… международной разведки.
— Вот именно, международной, не меньше, — поддакнул Адам Егорович.
— Ладно, — нехотя кивнул Грымский, у которого до сих пор на одной щеке полыхало красное пятно, как от ожога. — Жить будет.
— Итак, вы видели, как Лепесточкин отдал в руки Грымского контейнеры. Точнее, он отдал их тебе, — повернулась я теперь к Лиле. — И куда же они подевались дальше?
— Не знаю, дальше я пошла домой, — пожала девушка плечами.
— Да хоть к черту на кулички! Но куда ты поставила пробирки? Ведь они были в твоих руках?
— Да, вот в этих, — сказала Лиля и удивленно посмотрела на свои руки, как будто бы видела их в первый раз. — Вот в этих самых. Лев сказал, чтобы я на пару часов отнесла их в кабинет отца, к Бредихину, а там за ними должны были прийти какие-то люди.
— Значит, контейнеры сейчас могут находиться у Бредихина, я так понимаю? Или он сам их кому-то уже отдал?
— Нет, не отдал, — подал голос с дивана Грымский. — Виктор тоже ничего не знает.
— А может быть, знает? Так он вам и скажет! — встрял Адам Егорович.
— Я его не просто спрашивал. Я его испытал. Когда я испытываю — все говорят правду.
— В жизни не поверю! Чушь, полнейшая чушь! Правда ведь, Танечка? — отчего-то взъерепенился Адам Егорович.
— Как ваша фамилия? — вдруг спросил Грымский каким-то отчетливым металлическим голосом и, не моргая, уставился Адаму Егоровичу в глаза.
— О! — сказал Адам Егорович. — Ду…
Я уже подумала, что сейчас Адам Егорович послушно выдохнет свою странную фамилию «Одупейло», но не тут-то было.
— О, дурень вы, молодой человек, если думаете, что всех людей можно взять такими игрушками, — сказал мой клиент с чувством. — Такие опыты на людях я считаю совершенно недопустимыми, непростительными — это ничем не лучше, чем эксперименты, например, с вирусами. Не думайте, что ваша вирулентность безгранична…
И с этими словами Адам Егорович тоже укоризненно уставился на клиента своими многократно увеличенными глазищами, и — браво! — Грымский первый отвел глаза.
Ай да мой тихий старичок! Не ожидала, что он тоже умеет при желании испепелять людей взглядом.
— Но зачем вам самому понадобились эти микробы? — спросила я Грымского, пользуясь моментом его замешательства. — Учтите, вам теперь выгодно говорить только правду. За окном вас ждет «карета», и теперь многое зависит от вашей искренности.
— Мне самому они не нужны, — помолчав, сказал Грымский. — Но вот одни мои знакомые — американцы — очень заинтересовались. Сказали, что эта информация может пригодиться какому-то очень известному западному журналисту, тем более если будет сделано фактическое подтверждение. Но сегодня они уже должны уехать…
