Светлана Гончаренко - Зимний пейзаж с покойником
– Не хочу. Я тебя люблю уже три года. Еще сегодня утром я даже представить не мог, что буду с тобой разговаривать. И вдруг такое! Я иду и боюсь, что проснусь. Я самый счастливый человек на свете.
– Ну и дурак же ты!
– Пусть.
Она остановилась, заглянула ему в лицо, как будто хотела запомнить, потом наклонилась (она почти на голову была выше) и поцеловала своими жаркими большими губами, которые сладко отдавали табаком.
Удивительно, но они в самом деле расписались! Игорь не верил в это чудо до последней минуты. Толстая загсовская тетка, без всякого парада, в пегой вязаной кофте, уже поздравляла их, и его мама плакала, и свидетели – Вовка Панин и Ленка Соломатина – переминались с ноги на ногу и хихикали, а он все не верил.
– Я взялась за ум, – во всеуслышание объявила Ирка, перебив загсовскую тетку, которая снова завела что-то про идущих куда-то вместе.
Молодые поцеловались. Иркины губы, как всегда, пахли сигаретами. У Игоря от этого запаха сердце колотилось уже привычной жадной страстью. Он так долго не отпускал Иркины губы, что хихикать начала не только Ленка Соломатина, но и тетка в пегой кофте.
– Стрекавин, ну ты даешь! Молоток! – басил Вовка.
Игорь про себя тоже радовался: «Да, я молоток!», только палец, на котором было холодное новенькое кольцо, казался чужим.
Вопрос, от которого он поначалу шарахнулся, Игорь все-таки задал. Позже задал, месяца через три. Они с Иркой тогда препирались каждый день, больше из-за того, что Ирка курила. Стакан-другой тоже легко могла пропустить, а в животе у нее уже вовсю брыкался ребенок; странно было видеть, как невидимая ножка волной поднимает шелковую растянутую кожу. Ирка це лыми днями бездельничала. Она смеялась без причин, звонила кому-то, часто уходила куда-то надолго и нисколько не стала понятнее и ближе. Игорь страшно боялся, что однажды она вот так уйдет и домой больше не вернется. Маялся он теперь от любви пополам с ревностью.
– От кого? – наконец спросил он.
Ирка расхохоталась своим громадным ртом, своими красными всемогущими губами. С оттопыренным животом и огрубевшим лицом была она теперь и безобразна, и знакома до последней жилки, и прекрасна. Он бы умер без нее.
– Представь, сама не знаю от кого, – заявила Ирка, отсмеявшись. – Кажется, от Кучерова. Но я не уверена. Или от Бергера.
– От Бергера? Который по техпроектированию?
– Я же говорю, не уверена. И не нуди. Не люблю!
«Она никого не любит. Меня особенно», – говорил себе Игорь и хотел то лечь под электричку, то выброситься из окошка на асфальт, то захлебнуться в ванне.
Когда родилась Ульяна, все эти планы пришлось бросить. Ему с матерью (она нарочно ушла на пенсию, хотя раньше грозилась сидеть в своей редакции до девяноста лет) ребенка надо было купать, пеленать, кормить смесью «Малыш».
А Ирка в самом деле однажды пошла к подруге и не вернулась! На третий день она позвонила. Трубку взяла мать Игоря. Ирка с ходу сказала, что влюбилась, что надо им с Игорем теперь развестись, потому что она фактически уже замужем за другим, каким-то инспектором ГАИ.
Услышав новость, Игорева мать онемела. Она испуганно прижала к себе крошку Ульяну – теперь им предстояла неизбежная и невыносимая разлука. Однако Ирка просила Стрекавиных подержать дочку пока у себя: инспектор жил на подселении с какими-то дьявольскими старухами, которые страшно действовали на нервы. А тут еще ребенок кричать будет!
За Ульяной и даже за разводом Ирка так и не собралась. Зато через полгода к Игорю заявился сам инспектор ГАИ, крупный широколицый парень. Он искал Ирку: она снова куда-то ушла. Про жену Игорь ничего определенного сообщить не мог, и они с гаишником напились с горя. Игорь пел свои песни, инспектор качал большой головой и плакал.
Появилась Ирка только через год. Ей надо было срочно развестись с Игорем, потому что подвернулась наконец настоящая партия: замдиректора знаменитого магазина «Ткани», того самого, что на Толбухина.
Развод прошел тихо. К Ульяне Ирка уже не испытывала никаких чувств, кроме неловкости. Отговаривалась она тем, что детей вообще не любит. Игорь же теперь не любил саму Ирку, хотя она стала гораздо красивее и наряднее, чем та долговязая девица из институтского коридора, что играючи сводила его с ума. Курила Ирка по-прежнему много, много и смеялась. Она научилась водить машину и разбираться в кофе, натуральных мехах и съедобных моллюсках. Хоть куда стала дама, да не та!
Дальнейшая Иркина карьера развивалась неспешно, но все время в гору. Передвижениями бывшей жены Игорь не интересовался, зато инспектор ГАИ (он имел уже другой чин, выше, но Стрекавин всегда звал его инспектором) названивал иногда и сообщал об очередном этапе: мужа-замдиректора сменил сам директор, потом появился генерал-отставник с чудесной квартирой. Генерал умер ровно через три недели после брака, но тут кстати подоспела и перестройка со скоробогатом-кооператором.
Наконец Ирка выехала в Грецию с каким-то местным жителем. Долго не было о ней вестей, и даже гаишник ничего толком не мог разузнать. Только лет шесть назад инспектор напал на ее след. Он радостно сообщил, что грек получил от Ирки мешалкой под зад. Теперь она постоянно проживала в Австралии с новым мужем, состоятельным пенсионером. «Надеюсь, аборигеном?» – фыркнул Игорь в трубку, но инспектор его не понял. Кажется, он гордился Иркиными брачными достижениями и даже считал в чем-то и себя причастным.
Забыть Ирку! Игорь и не думал, что когда-нибудь это случится. А вот случилось – пожалуйста. Зла на жену он не держал, даже благодарен был шалой австралийке за то, что дочку она в свое время не забрала и, стало быть, не лишила его жизнь смысла. Мать Игоря, пока была жива, тоже души во внучке не чаяла.
Ульяна росла вялой, болезненной, трудной. Такие дети созданы, чтоб быть центром вселенной. Игорь часто вскакивал ночами и бросался к Ульяниной кроватке, чтобы удостовериться, что она жива, дышит, не температурит, не кашляет. Он глядел, как она умывается, чихает, надевает сандалики не на ту ногу, – и таял от умиления. Кажется, больше даже таял, чем когда-то от неразумной страсти к Ирке. Он был теперь счастлив навсегда и без всяких условий.
В талантах маленькой Ульяны Игорь не сомневался. Когда она чуть подросла, он решил выступать с нею на сцене. Были заказаны афиши «Бард Игорь Стрекавин и очаровательная Ульяна Стрекавина». Но петь Ульяне не понравилось, слуха она не имела, да и очаровательной, если уж говорить прямо, нисколько не была. Если в нежном возрасте картину смягчала наивная округлость щек и ясный взгляд, то годам к двенадцати она вымахала в здоровенную ширококостную девицу. Потом начала полнеть, а лицо ее всегда было безнадежно грубо.
Когда Ирка заявляла, что по поводу отцовства колеблется между Кучеровым и Бергером, почтенными преподавателями родного политеха, ей вполне можно было верить. Она в самом деле ничего наверняка не знала. Но Ульяна чуть подросла, и кандидатуры обоих преподов отпали сами собой. Дитя было рыжим, толстоносым, большеногим и как две капли воды повторяло облик небезызывестного Сашки Еськова. Этот успешный спортсмен (кажется, борец-тяжеловес), душа компании и комсомольский вожак, учился с Иркой в одной группе, так что случайного совпадения черт быть не могло. Правда, сама Ирка подтвердить или опровергнуть подобные догадки не могла – она как раз окончательно исчезла из жизни Игоря Стрекавина и блистала среди воротил магазина «Ткани».
То, что Еськов Ульянин отец, Игоря поначалу не огорчило и не обрадовало. Сашка, конечно, тип малосимпатичный, но все же лучше склочного Бергера. Главное, на дочку он не претендовал и даже не подозревал, что таковая имеется. А Ульяну Стрекавин не отдал бы никому! Его мать, хоть внучку и обожала, иногда про себя ехидно сравнивала сына с птахой, выкормившей кукушонка. Действительно, очень уж хрупким и субтильным выглядел бард рядом с крупной рыжей Ульяной.
Сейчас Ульяне было под тридцать. Работала она в скучном офисе и уже пережила несколько романов, которые своей заведомой нелепостью долго отравляли Стрекавину жизнь. Она вконец растолстела, стала раздражительной и мрачной, но пока не была готова угомониться, то есть смириться со своей громоздкостью, некрасивостью и полным отсутствием везения.
Игорь Петрович страшно жалел ее. Он мучился ее незадавшейся взрослой судьбой гораздо больше, чем когда-то ее детскими хворями. Внутри у него постоянно ныло, укоряло, пело, повторялось одно: Ульяна! Ульяна! Почему счастье бегает от тебя?
У самой Ульяны не возникало подобных вопросов. Как многие некрасивые девушки, она была уверена: мужчины не сходят по ней с ума только потому, что наряды на ней из недостаточно престижных бутиков. Действительно, Игорь Петрович все никак не мог наработать и напеть на приличный гардероб. Ульяна понимала, что собственная ее квартира тоже могла бы приманить какого-нибудь мужичка. Однако такой квартиры у Ульяны тоже не было и в помине – из панельной двушки Игорю Петровичу деться было некуда.
