Р. Пейтман - Вторая жизнь Эми Арчер
С облегчением вижу перед церковью группу музыкантов и глаза возвышающихся над ними каменных святых, что равнодушно слушают игру.
Женщина, стоящая у двери, прикладывает палец к губам и протягивает мне какую-то бумажку. «Дневной концерт», – написано на ней, а ниже имена – квартет учеников местной музыкальной школы. Дальше перечислены номера концерта, но я слышу только мелодии из «Пети и волка». Кошка-кларнет, смешная хитрюга. Петя – юный, веселый – бравурная скрипичная музыка. Ворчливый фагот – дедушка. А хуже всего – тревожный, печальный гобой, предвестие судьбы уточки.
Я не сажусь в нефе, а торопливо иду по проходу налево, к Гарвардской часовне. Но дверь заперта. На ней написано, что часовня откроется для всех желающих после завершения срочных ремонтных работ. Я все же дергаю за ручку, и дверь открывается.
Внутри темно, подставка для свечей пуста, окно затянуто брезентом, вокруг строительные леса. От этой похоронной мрачности пробирает дрожь.
– Что вы здесь делаете? – Передо мной стоит человек. Весь седой, как его серая сутана, сгорбленный. Указывает на дверь. – На табличке же ясно написано, – шепчет он.
– Но мне нужно сюда! Я должна узнать истину!
Мой взгляд бегает по всей часовне. Замечаю косо висящее красное полотнище над дверью. Veritas. И красный прямоугольник на потолке, тусклую, стертую позолоту на нем. Veritas. Но надпись на окне, под изображением Иисуса, скрыта под грязным брезентом.
– Извините, – говорит человек и берет меня за руку. – Но вам придется молиться в другом месте.
– Но это окно…
– Понимаю. Это очень печально. Мы надеемся, что трещину скоро удастся заделать.
– Трещину?
– Да, и не одну, в общем-то. Как видите, мы пригласили специалистов, они ищут еще повреждения. Мы не хотим рисковать, потому и закрыли часовню для посетителей. И дверь бы заперли, если бы могли. Но объявления хватает, чтобы люди не заходили… обычно. – Он недовольно смотрит на меня. – К сожалению, вам придется уйти.
Мужчина все настойчивее сжимает мою руку и не выпускает, пока я не оказываюсь снаружи. Закрывает дверь, поправляет объявление, кивает на прощание и уходит.
Вот тебе и истина, что открывается в свете Господнем! Я заблудилась в тусклых, наводящих безумие сумерках. Хочу, чтобы Эсме оказалась Эми, но этого мало. Я должна поверить в это. Как верила Иану. Как верила Богу. Но я не решаюсь верить даже самой себе.
Иан наверняка мошенник, сообщник Либби и Эсме. Он не мог пойти на такой риск, как регрессионная терапия, – она ведь не помогла бы выяснить ничего ни о судьбе Эми, ни о том, где тело. Как она могла помочь? Никто не знает. А Эсме не могла бы с такой точностью припоминать все детали, если бы ее сознание отключилось под действием гипноза. Неудивительно, что он пытался меня отговорить.
Но и в этот мошеннический план тоже поверить трудно. Такая сложная и рискованная афера – и вся она целиком держится на том, как сыграет роль ребенок. И Эсме все-таки знает об Эми много такого, что узнать ей было больше неоткуда.
Сквозь туман в голове я вижу, как Эсме внимательно слушает Джилл, опускаясь вместе с ней на колесе обозрения. Вспоминаю, сколько часов провела Джилл у меня за кухонным столом или на диване. Как обнимала меня, подавала платок… слушала мои рассказы об Эми. Ей известны все забавные случаи, все мельчайшие подробности не хуже, чем мне самой. Иногда она даже досказывает за меня.
Она знает все это наизусть.
Внезапно меня пронзает догадка. Джилл – вот кто разнюхал все детали для Либби.
Понятия не имею, откуда они знают друг друга, но уверена, что знают. Может быть, в тот раз, когда они «впервые» встретились лицом к лицу у Лондонского Глаза, Джилл просто притворилась пораженной сходством Эсме с Эми.
Может быть, это она и помогла устроить нашу встречу и для верности сама же отвезла меня туда. Зачем еще ей в тот день брать машину? Вот не думала я, что моя наставница такая хорошая актриса. Может быть, одна из многочисленных групп, к которым она принадлежит, – сообщество актеров-любителей, только она никогда в этом не признавалась.
Я бегу по боковому проходу, вслед летят звуки гобоя. Утка смеется, издевается. Смотрит на все глазами волка.
Плюхаюсь на сиденье такси и называю водителю адрес Джилл.
Джилл открывает с ручкой и блокнотом в руке.
– Что это? – презрительно хмыкаю я. – Наброски для нового сочинения? Или инструкции?
Протискиваюсь мимо нее в коридор и громко захлопываю за собой дверь.
– Какое сочинение? Бет, ты…
– Гадина!.. Да как ты могла? Как? После всего, что я пережила!
Джилл тяжело опускается на стул в коридоре, онемев от изумления.
– Бет, – произносит она дрожащим голосом, – в чем дело? Успокойся. Пожалуйста. Ты расстроена.
– Расстроена! – рявкаю я. – Не то слово! Я-то думала, ты моя подруга, а ты все это время просто собирала информацию. Готовила Эсме к ее роли.
– Эсме?
– Или я должна сказать – Эми?
– Что? – Она трет глаза и качает головой. – Бет, я ничего не понимаю.
– Хватит, Джилл! Довольно ты из меня дуру делала. Теперь бесполезно все отрицать – только выставишь себя такой же отчаявшейся идиоткой, какой была я.
– Да что отрицать? – спрашивает Джилл, умоляюще протягивая ко мне руки.
– Эми. Реинкарнация. В теле Эсме. Что это? Жестокость с благой целью? Чтобы встряхнуть меня и вернуть к жизни? Как вернулась к ней Эми… по всей видимости.
Джилл встает, но ноги ее не держат. Она хватается за стену, чтобы не упасть.
– Давай-ка по порядку, – говорит она. – Эсме утверждает, что она Эми, а ты думаешь, что это я ее подучила. Так?
– Ты с Либби и Ианом.
Джилл берет меня за руку. Я вырываю ее.
– Не можешь же ты на самом деле верить, что это правда. – Голос у Джилл дрожит, руки тоже. – Я в глаза не видела ни Либби, ни Эсме до того дня, когда мы ходили на Лондонский Глаз… А кто такой Иан? И при чем тут реинкарнация? Брось, Бет. Что за глупости! Это почти так же смешно, как поверить, что мне в голову пришла столь жестокая мысль. Даже будь я на такое способна, зачем мне это?
– Это я у тебя должна спросить.
– Я не знаю! – восклицает Джилл. – Потому что никогда бы так не поступила. Ни с кем вообще, а с тобой тем более. – Она достает платок из рукава своего кардигана и утирает глаза. – Как ты могла даже подумать, что я способна на такой бессердечный поступок, а уж тем более обвинить меня в этом?
– Но откуда еще ей знать все, что она написала в сочинении?
– Бет, я даже не понимаю, о чем речь. Что за сочинение?
– Эсме написала. Помнишь, то, в котором были все эти воспоминания. В подробностях. Все, о чем я рассказывала тебе.
Джилл тычет в меня пальцем:
– Что бы там ни было, в этом сочинении, ясно, что все это ложь. – Голос ее уже звучит тверже и спокойнее. – И не надо забывать, Бет, что те же самые подробности известны и Брайану. Из первых рук.
Глаза у меня сощуриваются, и взгляд начинает метаться по коридору. От ужасной догадки кровь вдруг стынет в жилах.
– Брайан тоже в этом замешан! Ему так же надоело смотреть на мое горе, как и тебе.
Джилл закатывает глаза:
– Бет, ты хоть сама послушай, что несешь! Это жалкий бред. Ты устала… Тебе тяжело далась эта годовщина. Я все понимаю. Но тебе нужна помощь. Ты во власти иллюзии. У тебя паранойя. Господи, да я не удивлюсь, если ты это дурацкое сочинение сама же и написала. Все как в тот раз, с открытками на День матери.
Эти открытки появлялись у меня на каминной полке несколько раз за последние годы. Не помню, как я покупала их, как подписывала. Но ведь подписывала же. Неужели и сейчас то же самое?
В голове у меня заново прокручивается момент, когда я увидела сочинение на коврике у двери. Перед этим я делала уборку. Наводила порядок на письменном столе. Потом сидела на лестнице, вперив неподвижный взгляд в пустоту. Где-то в промежутке между этими воспоминаниями конверт и появился.
– Я его не писала, – говорю я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. – Это Эсме протолкнула его через почтовый ящик.
– Ты сама видела, как она это сделала?
– Нет, но… Она писала это для школы… по ее словам.
– Значит, оно написано ее почерком?
Я качаю головой:
– Напечатано. На компьютере.
Джилл презрительно хмыкает:
– Значит, ты могла и сама написать его. Помню, психиатр велел тебе все записывать. Чтобы выговориться. Но не так же. Без выдумок.
– Я ничего не выдумывала!
Пытаюсь вспомнить: упоминали ли о сочинении Либби или Эсме при нашей встрече? Кажется, да, но я перебираю все в уме тщательнее и понимаю: нет, не упоминали. Обшариваю глазами комнату, ищу, за что бы зацепиться, чтобы совсем не потерять самообладание.
