Андрей Троицкий - Прыжок в темноту
«И правда, Валера, – отдернув ситцевую занавеску, мать вышла из закутка за печкой. – Ты бы похлопотал. Олег прошлой весной мне забор поправил. Ну, велик ли грех? Угнал трактор, подрался. Все водка… А так Олег смирный. Да и трактор тот никуда не пропал. На следующий день его обратно притащили». Василич еще минуту назад сидел с потускневшими глазами, уже не надеясь на удачу, теперь обрадовался неожиданной поддержке. Мария Степановна всегда шикала на соседа, а тут заступилась.
«Валерка, я же тебя на руках носил, – сказал Василич. – Ты же с Олегом сколько раз на речку ходил. И к родникам. Друзья вроде как. Хоть ты и старше. Ну, ядрена корень, помоги ему выбраться. Говорят, в тюрьме лупят смертным боем. Он, может, через три года и сам вернется. Но больной насквозь». Колчин встал со стула, прошелся по комнате, раздраженный непроходимой тупостью соседа, он мучительно подыскивал нужные слова. Но почему-то говорил не слишком убедительно.
«Слушай, Василич, – сказал он. – Машина с углем и тюрьма это разные вещи. Я ведь не прокурор. И в МВД не работаю. Я к этой системе вообще не имею никакого отношения. А с милиционерами общаюсь, когда меня останавливают за превышение скорости. Олега завели уголовное дело, то закрыть его я не имею возможности. Если бы просто угнал трактор, то давно бы сидел дома под подпиской. А он милиционеру в глаз засветил. Здесь, в поселке, каждый третий мужик сидел или сидит. Ты и сам сидел. Раза два? Или больше? Я ведь не могу всех оттуда вытаскивать». «А всех и не надо, – покрутил головой Василич. – Я только за Олега прошу. Заступись. Ну, чего тебе стоит. Ведь я тебя на мотоциклетке катал, нянькался с тобой».
«Ладно, – сдался Колчин. – Вернусь в Москву, наведу справки. Узнаю, чем можно помочь». «Ты сейчас наведи, – не уступал дед. – Приедешь в Москву, все забудешь. Надо сейчас. Я тебя отблагодарю. По-свойски». Василич таинственно подмигнул собеседнику, мол, должок самогонкой отдам. «Хрен с тобой, – махнул рукой Колчин. – Завтра в Волхов съезжу». «Ты бы сегодня съездил, целый день впереди, – глаза Василича увлажнились, кажется, он снова собирался пустить слезу. – Автобус через час пойдет. Вот и съезди». Колчин понял, что ему не отвертеться. Натянул свитер, стал собираться в дорогу. Весь день он проторчал на почте в Волхове, созваниваясь с московскими друзьями, даже на автобус не успел. Обратно пришлось добираться на попутке.
Когда он в сенях стряхнул снег с ботинок и вошел в дом, увидел все ту же картину. Василич сидит у стола, он так и не двинулся с места, проторчал тут весь день, донимая мать жалобами на жизнь и прикладываясь к бутылке. Самогонки осталось на донышке. Мать стояла у печки. «Отпустят твоего Олега, – сказал Колчин с порога, не дожидаясь вопросов. – Подписку возьмут и отпустят. Дня через три дома будет». «Вот, а говорил – не начальник, – физиономия деда расплылась в улыбке. – Ты, Валерка, ври, ври, да не завирайся. Машину с углем пригнал. А мне говорит; я не начальник». Дед погрозил ему пальцем, вытащил из-под стола вторую бутылку. «Садись, вмажем за такое дело». Колчин долго отказывался, но старик был неумолим, как смерть.
На следующее утро Колчин проснулся с тяжелой головой, он вышел в холодные сени и, чувствуя приступ тошноты, решил, что под дулом пистолета больше не пригубит дедовой сивухи. «А Василич уже приходил, – сказала мать, когда он вернулся в комнату. – Спрашивал, долго ли ты спишь». «А ему что за дело?» Мать поставила на стол миску с творогом и со сметаной, стакан молока. «Известно чего, вздохнула она. – Опять с бутылкой. Говорит: я Валерке должен магарыч». Колчин ел творог и смотрел в окно, снова пошел снег, на небе занималась серая заря. У забора стояла женщина в валенках и коротком пальто, на голове пуховый платок. Она еще не решилась зайти, видимо, придумывала, с чего начать деликатный разговор. В авоське болталась бутылка с мутной жидкостью, в горлышке затычка из газеты.
Мать, наклонившись к окну, тоже заметила женщину. «Это Софья Николаевна, – сказала мать. – Через три дома живет. Ты ее должен помнить». Мать, почувствовав, что женщина пришла к ее Валерке по важному вопросу, живо накинула цигейковую шубу, выскочила за порог. Женщины у забора беседовали полчаса. Наконец Софья Николаевна ушла, унося бутылку. Мать вернулась расстроенная, села на лавку. «Ну, что?» – Колчин уже не ждал добрых известий. Новость о чудесном освобождении из тюрьмы Олега с космической скоростью облетела поселок. И теперь,
пожалуй, к большому начальнику из Москвы очередь выстроится из ходаков. Каждый со своей бедой или просьбой.
«Софья хочет нетеля резать, – сказала мать. – Потому что кормить нечем. А из потребкооперации к нам уже месяц не приезжают. Мясо некуда девать. Ты бы попросил кого из своих друзей. Ну, чтобы машину за мясом прислали из кооперации. Может, помогут. А то пропадет мясо. Да, напрасно ты мне уголь привез. Теперь покоя не будет». «Мама, я ведь послезавтра уезжаю, – сказал он. – Приехал, чтобы с тобой побыть. А тут такие дела. Вчера тюрьма, сегодня нетель». Мать только вздохнула, она не умела отказывать людям. Видно, она и сама верила, что ее Валера очень большая шишка в Москве. «Сегодня во сколько автобус до райцентра?», – Колчин поднялся из-за стола. «Автобус? Как вчера», – ответила мать.
Он уехал через два дня, напоследок пообещав соседу через улицу замолвить слово за сына, которого собираются отчислять из одного московского института за неуспеваемость и прогулы.
***Оперативники сидели в двух легковых машинах, стоявших на въезде и выезде из Солдатского переулка, ждали команды «фас». Торчать возле забора не было резона. В этом чертовом переулке всего в несколько домов негде спрятаться от посторонних глаз. Чужаки могли напугать ночного прохожего, а тот заорет, поднимет шум. Такое прежде иногда случалось. Но хуже, если обитатели дома среди ночи решат стряхнуть пыль с ушей и двинут куда-нибудь. Например, в кабак, обмыть удачную сделку, за бутылкой или за харчами, да мало ли что у них на уме…
– Пригнать сюда из Москвы десяток оперативников и наш фургон, нашпигованный самый современной техникой, – Варенцов шлепнул себя ладонью по ляжке, выбив смачный звук, будто пощечину влепил. – И вся эта музыка только для того, чтобы взять двух жалких поцев с милицейскими погонами. И еще одного забулдыгу, который продавал ворованный автомобиль.
Колчин промолчал, он не имел права вдаваться в детали, рассказывать лишнее. Варенцов знал лишь то, что ему было положено знать, ни больше, ни меньше. Сегодняшнюю операцию он считал действом, не достойным своего высокого профессионального уровня. С другой стороны, не стали бы его группу откомандировывать из Москвы, чтобы прихватить продажных ментов. И при чем тут Служба внешней разведки? Или эти менты работали на иностранные спецслужбы? Глупость. Что-то тут не так. Варенцов затеял разговор, стараясь расколоть Колчина, вытащить из него хоть одно слово правды, но этот тип из СВР оказался крепким орешком. Страдавший излишним любопытством, Варенцов не сдавался. А Колчину оставалось отмалчиваться или отшучиваться, но получалось не смешно.
– Маразм начальства с каждым днем крепчает. Самые лучшие сотрудники центрального аппарата ФСБ, – Варенцов надулся и ткнул пальцем в грудь, показывая собеседнику, о ком именно идет речь, – ловят грязных ментов. У нас что, другой работы нет? Господи… Почему мы здесь? Зачем? Такое в голове не укладывается.
– Еще уложится, – ответил Колчин.
Варенцов пригладил коротко стриженные русые волосы с проседью на висках, решив для себя, что разговорить Колчина все равно не удастся. Изображение на мониторах дрожало, бежали горизонтальные полосы, из динамиков доносилось кошачье урчание и треск. Варенцов надел наушники и стал думать о том, что ровно в четыре утра оперативники все кончат одним махом: ворвутся в дом через дверь и окна, вытащат этих сукиных детей сонных из теплых постелей на воздух, сунут мордами в грязь. Пусть полежат, подумают о делах своих грешных. Авось, на допросе не станут вола вертеть.
– Плохо, все плохо, – сказал он, вслух отвечая на какие-то свои мысли. Варенцов, стянув наушники, бросил их на стойку. – Мы не знаем, сколько людей в этом клоповнике. Есть ли у них стволы. Я не люблю работать в темную.
Варенцов повернулся к инженерам.
– Можно сделать что-нибудь со звуком? Я, ядрена мать, не могу больше слушать это мяуканье.
Старший инженер Смирнов зевнул и прикурил сигарету.
– Так и будет мяукать. Пока не кончится дождь, ничего не изменится.
– Господи, какое дерьмо…
Варенцов хотел выкинуть какую-нибудь штуку: плюнуть в монитор или покрыть инженеров семиэтажным матом, но в последний момент почему-то передумал.
– Внимание, есть звонок на мобильный телефон, – Смирнов постучал ногтем по индикатору уровня записи. – У кого-то из обитателей этой берлоги есть сотовый телефон. Звонок входящий, с линейного аппарата. Городской номер.
