Вопль кошки - Заппиа Франческа
С потолка свисают ножи.
Огромные ножи. Ножи длиной с меня. Ножи, которые, должно быть, висят на массивных цепях. Когда нет ветра, ножи не двигаются и сливаются с темнотой. Но теперь, когда я знаю, что они там, наверху, я их чувствую. Ждут возможности упасть.
Я продолжаю путь. Стараюсь быть как можно меньше и не обращать внимания на то, как крутит в животе.
Как бы мне хотелось оказаться наверху, в Фонтанном зале. Рядом с Джеффри, с остальными. Спрятаться в лоскутной палатке Сисси. Я представляю, что я там, что все хорошо, и становится немного легче.
Мне кажется, я иду уже много лет, как вдруг упираюсь в маленький цилиндрический постамент. Я еле-еле вижу его в тусклом свете. Он каменный, на боковой поверхности выгравированы замысловатые детали, будто его украли из храма ацтеков. На верхушке вырезан контур левой руки с растопыренными пальцами. В промежутках между пальцами нарисованы белые точки.
На постаменте приклеена табличка, похожая на ту, что висит на двери туалетной кабинки, чтобы каждый, кто подойдет, мог прочесть:
ФИЛЕ-О-ПЯТИ-ПАЛЬЦАХ
ИСПЫТАЙ СВОИ УМЕНИЯ
Я знаю эту игру, но не помню откуда. Я осматриваю постамент со всех сторон. Ножи под потолком звенят и мерцают с новым порывом ветра.
Из темноты раздается голос:
– Вижу, ты принесла собственный клинок.
24
Ярмарка искусств.
В нашей школе была пристойная художественная программа, но финансирования нам особо не доставалось. В основном деньги, которые получала школа, уходили на технику или спорт, потому что они приносили прибыль. Но где-то раз в год мы получали какой-то грант и устраивали выставку в конце весеннего семестра, а богатые люди, которые финансировали грант, приходили посмотреть на наши работы, и еще приходили родители и остальные ученики, поэтому нам полагалось нарядиться и вести себя прилично.
В девятом классе я в ярмарке не участвовала. Не хотела. Мои творения были странными, и я это знала: мне не нравилось, как люди на них смотрят. Они не знали, что спросить или сказать. Не знали, как реагировать. Вдобавок миссис Андерсон все равно засунула бы мои работы куда-нибудь в уголок, и никто бы меня не нашел.
В этом году мне хватило духу. И после того, как я показала миссис Андерсон, что у меня получилось, она выделила мне главное место в самом центре, где меня и мою картину увидят все, хотят они того или нет. На приподнятой платформе посреди спортивного зала были выставлены три картины, обращенные в разные стороны. Моя была развернута к дверям.
Когда мы все подготовили, я достала из шкафчика свою красивую одежду и пошла в туалет для девочек переодеться. Пока натягивала черные брюки, ладони вспотели: пуговица дважды выскользнула из пальцев. Во второй раз я рассмеялась. Никогда раньше я так не нервничала. По-хорошему. Раньше я волновалась, когда знала, что кто-то будет смотреть мои работы. Теперь же, когда я знала, что работа хороша, знала, что вышло нечто особенное, пусть и не то, что я рисую обычно, мне хотелось, чтобы люди увидели. Хотелось узнать, что они скажут. Хотелось, чтобы кто-то еще почувствовал то, что чувствовала я, когда смотрела, как мама ухаживает за деревьями. Эту безмятежность, эту радость оттого, что маленький кусочек мира находится в руках человека, который точно знает, как все должно быть.
Я добралась до своего поста за двадцать минут до открытия дверей. Проверила, нет ли на картине волосков или следов. Я знала, что все в порядке: я миллион раз осматривала ее и знала, что не хочу ничего менять. Что ничего менять не нужно. Иногда произведение искусства можно изменить и сделать лучше, а иногда, даже если есть что исправить, этого делать не стоит.
– Готова, Кот? – Позади меня прошла миссис Андерсон.
– Кажется, – сказала я.
– Хорошо, – сказала она. – Им понравится.
И им понравилось. Когда двери открылись и вошли первые посетители, я наблюдала, как их взгляды устремляются в центр зала, на помост, и останавливаются на моей картине. Я видела, как она тянет людей к себе. Они мимолетом глядели на другие экспонаты, родители ходили посмотреть на работы своих детей, но все до единого в конце концов добирались до меня, и вопросы сыпались градом.
– Это масло? Она такая четкая!
– Модель такая красивая и нежная – кто это?
– Вы рисовали с фотографии? Сами снимали?
– Планируете делать карьеру в живописи, когда станете старше? У вас и правда талант.
Я отвечала как могла. Иногда меня просто хвалили, и я не знала, как быть, и бормотала неловкие слова благодарности, и ловила себя на том, что отвожу глаза, как мама, когда кто-нибудь хвалил ее деревья. Наконец, поймав момент затишья, я заправила волосы за уши и потерла лицо, пытаясь унять жар. В спортзале всегда пекло, а от повышенного внимания становилось еще хуже. Но все равно – было хорошо. По-хорошему волнительно. Домой я вернусь совсем вымотанной.
Я увидела, как Джеффри несется ко мне, задолго до того, как он достиг цели. Он улыбался до ушей, и через секунду я поняла, что это потому, что я тоже улыбаюсь до ушей.
Он заключил меня в объятия.
– Как дела? – спросил он, крепко меня сжав и отпустив. – Кажется, и спрашивать не надо, судя по рою поклонников, которые только что ушли.
Я рассмеялась.
– Ты все и так увидел, – сказала я. – Это было… мощно.
– Неудивительно. У тебя лучшая картина. Боже, Кот, ты точно выиграешь стипендию. Не может быть, чтобы не выиграла. Это потрясающе.
Мои щеки загорелись жарче, чем за весь вечер. Я ткнула кулаком ему в плечо.
– Умолкни, – сказала я.
– Серьезно, Кот.
– Знаю, знаю.
Он ухмыльнулся. Засунул руки в карманы. На секунду отвел взгляд.
– Чего? – спросила я.
– Ну, – сказал он, – наверное, лучше тебе знать, что Джейк тоже здесь.
Больше всего меня насторожило то, как быстро улыбка сошла с моего лица.
– Почему он здесь? – спросила я. – Что он тут забыл?
– Ну, машина у нас одна, – сказал Джеффри, – так что раз уж я еду, то еду с ним. И Шондра сегодня тоже выставляется.
Джеффри указал на стол справа от меня, где Шондра Хьюстон демонстрировала серию акварелей, над которыми работала весь год. Я видела ее работы только в шкафчиках, где хранились наши проекты. Джейк стоял рядом, лениво обхватив ее за талию, и разглядывал работы. К счастью, стоял он спиной ко мне.
– Они встречаются, – сказал Джеффри. – Уже месяц или два.
Я и не заметила. Слишком погрузилась в свою картину.
– А, – сказала я, – ну…
– Ага.
– И часто… часто она бывает у вас дома?
– Вообще-то, да, – сказал Джеффри. – Всякий раз, когда дома Джейк. Но в основном они сидят у него, я их редко вижу.
В его голосе прозвучала нотка грусти, но легкая улыбка вернулась и сгладила ее. Врет и не краснеет. Джеффри не лгал по мелочам, но всегда лгал о своих чувствах, и у него хорошо получалось. Много практиковался. Притворялся, что ему не больно видеть, как Джейк из кожи вон лезет, лишь бы провести время с кем-нибудь еще. Притворялся, что ему не нужно ни одобрение Джейка, ни его внимание.
Я разглядывала Джейка и Шондру. Слишком долго. Джейк обернулся, и они оба поймали мой взгляд. Джейк что-то сказал Шондре. Они направились к нам.
– О нет, – сказала я.
Джеффри придвинулся ближе ко мне.
– Мы пойдем возьмем попить, – невозмутимо сообщил Джейк брату. – Хочешь чего-нибудь?
– Нет, спасибо, – ответил Джеффри.
– Все равно к моему стенду никто не подойдет, – сказала Шондра, откинув волосы набок и обмахивая шею веером. – Похоже, все внимание сегодня твое, Кот.
Эту интонацию зависти не спутать ни с чем. В прошлом году работа Шондры была на моем месте на помосте, лицом к дверям. В этом году она нарисовала прекрасную сезонную панораму и предполагала, что весь помост будет в ее распоряжении – это был не секрет.
– Да, здорово, – сказала я как можно спокойнее и ровнее. Монотонно. Без интонаций. Я слабо улыбнулась. Пожалуйста, уйдите. Пожалуйста, оставьте меня в покое и уйдите.
