Вопль кошки - Заппиа Франческа

– Ну, – отвечаю я, – не ошибаешься.

– Расслабьте булки. Блументаль не высунется из администрации, как и его дружки. Они напуганы еще больше, чем вы.

– А ты? – говорю я. – Ты отсюда выходишь? Ты знаешь, что там происходит?

– А похоже, что выхожу? – Он попрочнее пристраивает миссис Флауэрс на груди и широко раскидывает руки. Его многочисленные сокровища поблескивают из-за кулис. – Зачем мне? Часы находят все, что нужно, и приносят сюда. Глотки никому не режут, ничего не меняется. Не зря же я не стал ввязываться в эту глупую заварушку между вами с администрацией. Если кто-то из этих ублюдков сюда полезет, мы его скормим Аяксу.

– Какому Аяксу?

Хронос кивает на иллюминатор в полу.

– Скормишь своему морскому чудовищу?

– А кому еще? У Лапши[11] и Форте животы разболятся. – Он тянется погладить одно из собачьих чучел, безучастно смотрящих вдаль остекленевшими глазами. – Кстати, ты б хоть похвалила, как хорошо я их выдрессировал. Их хлебом не корми – дай погоняться за кошками.

– На мой вопрос ты так и не ответил, – говорю я. – Ты знаешь, что такое в Школе? Оно убило не только Джули. Оно и до Марка добралось.

– До Марка-гаудожоруса? Этот парнишка все еще с нами?

Очевидно, что всей правды Хронос не знает. Будь у меня зубы, они бы скрежетали.

– Что это? Что нас убивает?

– Слышь, Хронос? – Один из Часов оглядывается через плечо, его пальцы застыли над клавиатурой.

Хроносово лицо складывается в досадливую гримасу. Он поднимает бровь.

– П-прости, – заикается Час, – у меня просто… вопрос.

– Что? – огрызается Хронос.

– А слово «Пенджаб» с большой буквы пишется?

Вишнево-красные «конверсы» Хроноса шлепаются на пол. Сидя на своем троне, он подается вперед, оскалив зубы, и кричит:

– Ты «Калифорния» с большой буквы пишешь? А «Нью-Йорк», а «Вашингтон»? А?!

– Ну да…

– Пишешь! Тод, ну сложи два и два, расист ты гребучий! Если ты даже с этим не справляешься, я кого-нибудь другого посажу писать мемуары!

– Понял, извини. Я все сделаю правильно. Честно.

– Вот и отлично. – Хронос расслабляется и снова поворачивается ко мне, убирая со лба темные волосы. – Так о чем это мы, Женщина-Кошка?

Было время, когда мне хотелось безопасности под крылом Хроноса, но теперь я рада, что к ней не прибегла.

– Короче, – говорю я. – Я знаю, что забесплатно ты информацией не делишься, поэтому я скажу тебе, что хочу узнать, а ты скажешь, сколько это будет стоить.

Он постукивает ногой по полу в такт тиканью секундной стрелки миссис Флауэрс. Линзы «рэйбэнов» скрывают его глаза, но я чувствую его взгляд. Надеюсь, мой он тоже чувствует. В конце концов он улыбается.

– Знаешь, почему Блументаль боится больше, чем ты? – спрашивает Хронос. – Я тебе расскажу. Потому что ты понимаешь, что это за кошмар, в котором мы все оказались. Может, ты не знаешь, почему мы здесь, но знаешь, что за хрень убивает людей. Ты знаешь, откуда она взялась.

– Не знаю. Я тебя и спрашиваю, потому что не знаю…

Он поводит рукой, отмахиваясь от моих слов.

– Знаешь, хоть и думаешь, что не знаешь. А Блументаль вообще ни сном ни духом, хотя он тоже под прицелом.

Он снова улыбается, шире, белее:

– И не узнает, пока оно не выскочит из темноты и не задушит его.

22

Весна.

Десятый класс.

Бесконечная финишная прямая.

Писать маслом раздражало. Я писала картину целую вечность. Под солнцем ее не оставь. Дыши испарениями. Нужна огромная рабочая зона. Нужно где-то хранить картину, кисти и краски, когда не работаешь, потому что масло сохнет сутками, и нужно смешивать краски большими партиями, а когда допишешь, все покрывать лаком. И что хуже всего, материалы дорогие. Дешевые материалы обычно возвращаются бумерангом тебе по башке – это одна из великих истин искусства. Они не смешиваются и не ложатся как надо, работа быстро портится.

Не всякое искусство задумано для вечности. Порой оно прекрасно тем, что оно мимолетно. Порой оно должно исчезнуть – именно это делает его искусством. Но мне хотелось, чтобы эта картина существовала вечно.

Картина отвлекла меня от всего остального. Джейк и его друзья наверняка продолжали атаку – я просто перестала обращать внимание. Каждый день я работала над картиной на уроках и после школы, отодвигая другие домашние задания на потом; дальний угол кабинета рисования стал моей крепостью, и, пока я рисовала, мост надо рвом был поднят. Внутри – только я, моя мама и ее бонсай, оживленные моими мазками. По пятницам Джеффри нечем было заняться после школы, и я разрешала ему сидеть на табуретке и смотреть при одном условии: разговаривать нельзя.

В одну из таких пятниц я взглянула на часы и поняла, что уже почти пять – уроки три часа как закончились.

– Ты чего меня не остановил? – спросила я Джеффри, наскоро убирая краски.

Студентам было запрещено находиться в художественном крыле после пяти, если не было каких-нибудь мероприятий.

– Ты очень увлеклась, – сказал он. – И ты сказала, что, если я хочу смотреть, разговаривать нельзя.

Я хмыкнула, собирая кисти. Когда выпрямилась, затылком ударилась о подбородок Джеффри: он наклонился, чтобы рассмотреть картину получше.

– Потрясающе, Кот, – тихо сказал он. – Не понимаю, как ты это делаешь.

– Просто я внимательная, – ответила я.

– Не-а, – сказал он. – Это нечто большее.

Опустив голову, я отправилась чистить кисти.

Пальцы

Я ничего не говорю и жду, когда Хронос мне ответит.

В конце концов он и отвечает:

– Ладно, Кошатница. Хочешь знать, кто убийца?

– Хочу. Чего ты хочешь взамен?

– Если я расскажу, ты пойдешь его искать и попытаешься остановить?

– В этом и план.

Он грозит мне своим «Геймбоем»:

– Добрая ты девчонка. Сегодня твой счастливый день, потому что наши интересы, видимо, совпадают. Он у меня кое-что украл. Я расскажу, кто это и где его найти, но пообещай, что, когда разберешься с ним, вернешь мне мою собственность. Когда он будет мертв, труда это, я думаю, не составит.

Поначалу я молчу. Я уже не понимаю, что именно собиралась делать. Договориться с этим человеком? В нашей-то ситуации? Скорее всего, чтобы остановить убийцу, придется самой его убить.

Я осторожно спрашиваю:

– Что он украл?

Хронос устраивается поудобнее, словно готовясь рассказывать сказку.

– Я попал сюда первым, – говорит он. – Не спрашивай, как я это понял, – просто понял, и все. Потом появились Часы, потом все остальные. А последним появился знаешь кто? Дам подсказку: имя начинается на «Л», рифмуется с «по́зер».

Сердце у меня замирает, хоть я и знала, что это Лазер. Конечно, знала. Единственное, в чем мы все уверены: Лазер несет смерть.

– Он просидел в коридоре день или два, а потом пошел и устроил себе королевство в недрах Школы, даже глубже, чем твой котел. Назвал его Ножовище. Еще и баннер здоровенный повесил, будто это торжественное открытие парка развлечений. – Хронос так оживляется, что, по-моему, вот-вот швырнет в меня своим «Геймбоем». – Ножовище, знаешь ли, совсем рядом с моим актовым залом, вот я и решил пойти поприветствовать парня и объяснить ему, как работает территория и чтоб от моей он держался подальше. И этот парень, такой замечательный, такой добродушный, – угадай, чем он мне ответил?

– Чем?

Хронос срывает с правой руки перчатку коричнево-телесного цвета и предъявляет мне ладонь. На ней нет пальцев: среднего, безымянного и мизинца. У меня сводит живот.

– Этот уродец из моих пальцев украшения сделал!

Обрубки дергаются, как разрубленные пополам черви. Хронос снова надевает перчатку, прилаживает фальшивые пальцы на место. Перчатку не отличить от его кожи.

– Хочу вернуть свои пальцы, – заключает он. – А еще хочу, чтобы этот мудак понял, как мне было больно.