Миссия в ад - Дэвид Балдаччи
Чун-Ча не была толстой и знала, что никогда не располнеет. По крайней мере, пока ей приходится работать. Возможно, в старости, перебравшись в другую страну, она и позволит себе набрать вес. Но всерьез она такую перспективу не рассматривала. И сомневалась, что доживет до старости.
Она разделалась с едой, заплатила по счету и вышла. Оставалось последнее место, куда ей хотелось зайти. Кое-что она хотела увидеть, хотя уже видела раньше. Наверное, каждый в Северной Корее видел.
Его поставили на якорь в притоке Тэдонгана как экспонат Музея освобождения Родины. Поставили на якорь, потому что это был корабль – причем уникальный. Второй по возрасту корабль американских ВВС после «Конститьюшн». И единственный американский военный корабль, находящийся во владении иностранного государства.
«Пуэбло» находился в руках северокорейцев с 1968 года. Пхеньян заявлял, что он вошел в северокорейские территориальные воды. США утверждали, что нет. Все прочие страны мира признавали, что демаркационная линия проходит на расстоянии двенадцати морских миль от берега, но Пхеньян настаивал на границе в пятидесяти морских милях. Теперь «Пуэбло» являлся музеем, доказательством мощи и непобедимости родины и наводящим ужас напоминанием об империалистических замашках враждебных США.
Чун-Ча оплатила экскурсию, но совсем из других соображений, нежели остальные туристы. Она читала неподцензурный отчет о матросах с «Пуэбло». Это было неслыханно в ее стране, но по работе она часто попадала за границу. Моряков заставляли писать и говорить вещи, которые не являлись правдой: например, признаваться в том, что они шпионили за Северной Кореей, или отрекаться от собственной страны. Но на знаменитом фото с командой «Пуэбло» они показывали средние пальцы северокорейскому фотографу, делая вид, что просто сцепили руки. Ему они сказали, что это гавайский знак – пожелание удачи. Когда журнал «Тайм» опубликовал их историю и объяснил истинное значение этого жеста, моряков жестоко избили и подвергли еще более суровым пыткам, чем до того.
Когда их освободили в декабре 1968 года, восемьдесят два члена команды один из другим перешли по Мосту Невозвращения в ДМЗ. Не хватало одного – он погиб при нападении на судно, став единственной жертвой того инцидента.
Чун-Ча закончила экскурсию и сошла на берег. Еще раз оглянулась на корабль. Ей говорили, что американцы не спишут судно, пока оно не вернется к ним.
Что же, значит, оно никогда не будет списано, подумала она.
У Северной Кореи мало что есть. И то, что она забирает, она никогда не возвращает назад. После того как советские войска ушли и Северная Корея стала независимой, она оказалась одна против всех. У Северной Кореи нет друзей. Никто ее по-настоящему не понимает, даже Китай, который Чун-Ча считала одной из самых коварных стран в мире.
Чун-Ча не была религиозна. И не знала ни одного религиозного человека. Где-то жили немногочисленные корейские шаманисты, кто-то практиковал чхондоизм, кто-то буддизм и совсем немногие – христианство. Религию в стране не поощряли, потому что она представляла прямую угрозу партийному лидерству. Маркс был прав, думала она: религия – опиум для народа. Тем не менее когда-то Пхеньян считался Восточным Иерусалимом – благодаря протестантским миссионерам, которые явились сюда в XIX веке. В результате на «плоской земле» было построено больше сотни церквей. Теперь не осталось ни одной. Их тут не потерпели.
Но для нее и это не имело значения. Она не верила в доброго боженьку на небесах. Просто не могла. Она слишком много выстрадала, чтобы верить в существование небесной силы, если та позволяет злу свободно шествовать по земле и никак не препятствует ей.
Вера в себя – вот лучший принцип. Тогда тебе причитаются все награды. Но и ответственность ложится только на твои плечи.
Она прошла мимо открытого уличного рынка и вдруг остановилась, мгновенно напрягшись. В пяти шагах от нее стоял иностранный турист. Мужчина. С виду немец, но точно сказать она не могла. Он держал в руках фотокамеру и собирался сфотографировать рынок и торговцев.
Чун-Ча поглядела по сторонам в поисках гида, который обязательно должен был сопровождать иностранцев. Поблизости никого похожего не было.
Немец уже поднес камеру к глазам. Она бросилась вперед и выхватила ее. Мужчина, остолбенев, уставился на Чун-Ча.
– Отдайте, – сказал он на языке, в котором она узнала голландский. По-голландски она не говорила. Чун-Ча спросила, знает ли он английский.
Мужчина кивнул.
Она протянула ему камеру.
– Если вы сфотографируете уличный рынок, вас арестуют и депортируют. Может, даже не депортируют. Вы останетесь здесь, а это гораздо хуже.
Он побледнел и огляделся – уличные торговцы смотрели на него с угрозой.
Мужчина воскликнул:
– Но почему? Это же просто для моей странички.
– Вам не надо знать почему. Просто уберите камеру и найдите своего гида. Сейчас же. Второго предупреждения не будет.
Она вернула ему камеру, и мужчина ее взял.
– Спасибо, – сказал он шепотом.
Но Чун-Ча уже отвернулась. Она не нуждалась в его благодарности. Возможно, следовало позволить толпе накинуться на него и избить. Пусть бы его арестовали, бросили в тюрьму – а она бы о нем забыла. Он – всего лишь один из миллионов. Кому какое дело? Это не ее проблема.
Тем не менее, идя по улице, она размышляла над его вопросом.
«Почему?» – спросил он.
Ответ был одновременно простым и сложным. Уличная торговля указывала на то, что в Северной Корее слабая экономика, обычных магазинов не хватает и поэтому возникают такие вот рынки. Просочись эта информация наружу, руководство страны восприняло бы ее как пощечину – оно было весьма чувствительно к мнению международного сообщества. С другой стороны, изобилие товаров на уличном рынке, если о нем узнает внешний мир, может привести к сокращению гуманитарной помощи. А поскольку множество северокорейцев живет на грани голода, это будет очень плохо. Пхеньян – еще не вся страна. Но даже здесь люди умирают от голода в своих квартирах. Это называется «проблемой продовольствия», но, по сути, все очень просто. Людям не хватает еды. По этой причине северокорейцы ниже ростом и весят меньше, чем их братья на юге.
Чун-Ча не знала, насколько правдивы оба объяснения. Ей просто внушили, что именно этим вызван запрет на фотосъемку на улицах – помимо того, что северокорейцы не любят, чтобы иностранцы их фотографировали. Может дойти до насилия. Нарушителя арестуют. Вот почему никогда нельзя отрываться от гида, находясь в Северной Корее.
«Мы живем по-другому, потому что мы
