Светлана Алешина - Без шума и пыли

— Не хотите взглянуть? — Я подошла к столу и бросила на стол несколько фотографий, на которых была запечатлена хозяйка «Сириуса» в тот самый момент, когда она орала на меня в последнюю нашу с ней встречу.

— Что это? — Марина Рудольфовна несколько сбавила обороты.

— Неужели не узнаете? — Я села в кресло, стоящее рядом с ее столом, и, закинув ногу на ногу, постаралась придать себе самый беззаботный вид. — Вы не будете возражать, если я опубликую это в очередном номере «Свидетеля»? По-моему, вы здесь вышли очень удачно. С профессиональной точки зрения, конечно. Такая экспрессия, обнаженные чувства, неприкрытые эмоции.

Бегло просмотрев фотографии, Марина принялась рвать их на мелкие кусочки. Она широко, как лошадь на финише, раздувала ноздри, но не произносила ни слова.

— Что вам от меня нужно? — наконец выдохнула она, когда покончила с последней фотографией.

— Приятно иметь дело с понятливым человеком, — улыбнулась я. — Мне надо с вами поговорить.

— О чем?

— О жизни. — Я философски подняла глаза к потолку, а потом перевела их на Марину.

Она была раздражена, смущена, можно даже сказать, взбешена, но неимоверным усилием воли держала себя в руках.

— Давайте поконкретнее, девушка, у меня нет времени на ведение салонных бесед.

— Меня зовут Ольга Юрьевна, — может быть, немного поздновато представилась я, но меня извиняло то, что она не дала мне этого сделать раньше.

— Ольга Юрьевна, я деловой человек, поэтому давайте без околичностей, я их не люблю.

— Тем лучше. Тогда скажите мне, где вы были вчера около полудня, а если точнее, с половины одиннадцатого до половины второго? — Я подняла глаза и выжидательно смотрела на Марину.

— С утра я была на работе… — Киселева нервно затеребила рукав своего пиджака.

— Поточнее, пожалуйста.

— Примерно с десяти, — сказала она небрежным тоном, как бы делая мне одолжение.

— До которого часа?

— Была здесь до обеда… — Она вдруг запнулась. — Нет, до двенадцати.

— А потом?

— Потом поехала обедать, — испустив тяжелый вздох и закатив глаза к потолку, сказала она.

— Куда?

— Послушайте, Ольга… — она сделала вид, что запамятовала мое отчество.

— …Юрьевна, — освежила я ее память.

— Послушайте, Ольга Юрьевна, я не понимаю, к чему вы клоните? — взволнованно проговорила она.

— Могу вам объяснить, — успокоила я ее, — но только после того, как вы ответите на мой вопрос.

— Ну, хорошо. — Она достала сигарету из пачки с изображением верблюда и закурила. — Я была в кафе «Реприза».

— Надеюсь, вас там видели…

— Ну, — замялась Марина, — никого из знакомых я там не встретила…

— За каким столиком вы сидели?

— Угловой столик в левом ряду.

— Хочу сделать вам комплимент, Марина Рудольфовна, — улыбнулась я, — у вас очень эффектная внешность…

— Не вполне вас понимаю, — смутилась она.

— Мне пару раз доводилось обедать в «Репризе», — пояснила я. — Бармен и официанты там — мужчины.

— И что же? — Марина была напряжена.

— Они просто по своей мужской природе не смогли бы не обратить на вас внимания. Вы меня понимаете?

— Да, конечно, — ответила она после недолгого молчания.

— Так вы были вчера в «Репризе»?

— Нет.

— А где вы были?

— Я встречалась с одним своим знакомым.

— Как его зовут?

— Максим. Максим Назаров, — торопливо сказала она.

— И как долго продолжалась ваша встреча?

— Мы расстались в два часа. — Она отвела глаза в сторону.

— Где я могу его найти?

— Зачем это вам? — не выдержала она.

— Хочу, чтобы он подтвердил ваше алиби, — невозмутимо ответила я.

— Алиби?! — Марина вытаращила свои большие красивые глаза. — Вы что, меня в чем-то подозреваете?

— Вы ведь знаете Лилю Терещенко? — бесстрастно спросила я.

— Да, она работала у меня… — Бледность залила ее красивое лицо.

— Ее убили вчера около двенадцати часов дня в квартире на Лунной улице, где она проживала.

— Как? — еще больше округлила глаза Киселева.

— Застрелили из пистолета. По-видимому, из пистолета с глушителем, потому что соседи ничего не слышали.

— Господи, — выдохнула Марина, — ну а я-то здесь при чем?

— Около месяца назад у вас с ней произошла ссора из-за Алексея Замуруева, которого вы ревновали к ней, после чего вы ее и выгнали с работы.

— Откуда вам это известно? — злобно произнесла она.

— Мне известно и еще кое-что. Например, то, что ваша мама тоже была любовницей…

— Замолчите! — Она не дала мне закончить. — И убирайтесь отсюда вон, не то я вызову охрану.

— Вы не оригинальны, Марина Рудольфовна. — Я поднялась и посмотрела ей прямо в глаза. — Второй раз мы с вами встречаемся лицом к лицу, и второй раз вы, мягко говоря, повышаете на меня голос. Может быть, у вас такой стиль общения с незнакомыми людьми? Или это предубеждение против прессы вообще? В любом случае, прошу вас, при следующей нашей встрече будьте посдержаннее.

— Надеюсь, что следующей встречи у нас не будет! — крикнула она, когда я уже открывала дверь.

— Мне бы тоже этого очень хотелось, — улыбнулась я и мягко закрыла за собой дверь.

«Да, Марина Рудольфовна Киселева — та еще штучка!» — думала я, спускаясь по лестнице Дома молодежи. «Убирайтесь отсюда вон!» — нет, каково, а? Если она врет, то делает это очень убедительно. А если нет? Если она говорит правду? Тут мне пришлось призадуматься. Стала бы женщина, которая каждый день отправляет на тот свет по человеку, переживать по поводу опубликования в какой-то местной газете фотографий, где она запечатлена, скажем так, в состоянии гнева или близком к нему? «Ну и что? — сказала бы она. — Печатайте на здоровье, мне это до лампочки». Логично? Вроде бы да, с одной стороны. А с другой? Я просто кожей чувствовала, что Марина — человек сильной воли, а уж актерского таланта ей не занимать. И если она просчитала свои действия на несколько ходов вперед и предполагала, что я после разговора с ее девочками непременно загляну и к ней, то вполне могла сыграть роль этакой невинной овечки с волчьими зубами.

Я села в машину и, откинувшись на спинку сиденья, закурила. Кажется, я зашла в тупик. У меня было как минимум трое подозреваемых (включая вдову Замуруева и ее брата-мафиози), что само по себе, может, и неплохо, и никаких доказательств — только одни предположения. С того момента, как на моих глазах на подиуме в Доме молодежи погиб Алексей Замуруев, прошло почти двое суток, а у меня, кроме груды перерытого грязного белья, ничего не было. Образно говоря, я сидела на этой груде, возвышающейся, как Казбек на пачке папирос с одноименным названием, а вокруг меня простирались необъятные просторы предположений и догадок.

«Слезай, детка, и — вперед, — сказала я себе, — нечего нюни распускать. У тебя еще немало возможностей найти преступника или преступников, если убийства Замуруева и Терещенко не были связаны между собой». Но мне почему-то казалось, что пока, чтобы не распыляться, нужно исходить из предположения, что это дело рук одного и того же человека. Какое-то глубокое таинственное чувство подсказывало мне это. Если следовать его тихим, но настоятельным уверениям и исходить из предположения, что два убийства связаны между собой, то наиболее правдоподобно в роли убийцы выглядит Марина Киселева — она злопамятна, при этом может (когда ей это нужно) держать себя в руках, у нее есть мотив — измена Замуруева, который на время ли, навсегда ли, но предпочел ей Терещенко, и возможность привести план мести в исполнение. Ложкин, казалось мне, был меньше заинтересован в смерти Замуруева, а Ирина не обладала той ядовитой злопамятностью и хладнокровием, которые требовались, по моему мнению, убийце, чтобы последовательно расправиться со своими жертвами. Если бы Ирина кинулась расстреливать всех женщин, с которыми ей изменил ее славный муженек, она давно бы угодила за решетку.

Как бы то ни было, мне нужны были доказательства. Где я могла добыть их? Максим не мог ни подтвердить, ни опровергнуть то, что время с двенадцати до двух Марина провела с ним. Вернее, он вполне мог сделать это, только свидетельству его грош цена. Он — лицо заинтересованное, а потому не представляет ценности как свидетель. Ладно, пойдем дальше.

А если выйти из наметившегося круга подозреваемых? Или ввести в него новых лиц? При возникновении тупиковой ситуации полезней всего бывает дистанцироваться от нее, пересмотреть свою точку зрения на сложившийся баланс сил и обстоятельств и зайти, так сказать, с тыла. Вот, например, не клеется какая-нибудь фраза при написании статьи… Бьешься, бьешься, как рыба об лед, а предложение все равно выглядит неуклюжим, невнятным, кургузым. Что делать? Обычно в таких случаях помогает одно испытанное средство, а именно — выйти за пределы такой тяжеловесной фразы, то есть послать ее к черту, а на ее место поместить новое лексико-грамматическое единство. Что ж, иногда приемы журналистики помогают и в реальных жизненных ситуациях…