Лев Альтмарк - Утопи свои обиды
— Оп-паньки! — почти развеселился я. — А на диске секреты ваших изобретений или досье на какого-то злого начальника, не правда ли? А если я захочу срубить лёгких денег и скопирую ваш диск для той же самой публики, по которой вы так успешно стреляете из своей пушки? Вдруг я не тот, за кого себя выдаю, а шпион?
В ответ Давид громко захохотал:
— Ничего страшного не случится! Можете прямо сейчас на моём компьютере проверить содержимое диска. Там нет ни секретов, ни компромата. Я даже не кодировал диск. Там всего лишь таблица с цифрами, и эти цифры ни вам, ни кому-то другому ничего не скажут. Это даже не шифр, а, повторяю, просто цифры.
— А какой в них смысл? — вставила словечко Софа.
— Смысл в них есть только для меня. Никто другой в них не разберётся, не зная, что это… Конечно же, никто не станет прятать в банковскую ячейку всякую чепуху! Знаете ли вы, что самая лучшая защита для тайны — это когда её разделяешь на несколько частей, чтобы каждая частичка стала для постороннего бессмысленной и бесполезной…
— Вы хотите сказать, что этот диск — часть чего-то?
— Конечно! — Давид указательным пальцем постучал себя по лбу. — Ключ ко всему здесь!
— Для чего такие сложности: прятать диск с какими-то данными, а ключ держать в голове? — пробормотал я. — Насмотрелись приключенческих фильмов?
— Из соображений безопасности, молодой человек. Так я буду уверен, что с моей головы и волосок не упадёт.
— Не вижу логики, — задумчиво произнесла Софа, будто решала какую-то сложную загадку, а не беседовала с Давидом. — По этой части вы всё продумали, хотя… хотя сейчас достаточно средств, чтобы выкачать из человека любой секрет, если это будет необходимо спецслужбам или тем же бандитам, — и то, что у вас в голове, и номер банковской ячейки. Вопрос в нас. Вы уверены в том, что мы те, за кого себя выдаём? А ведь мы можем чётко выполнить вашу просьбу и положить диск в ячейку, предварительно скопировав его, потом продолжить общение и, втёршись к вам в доверие, выведать «секрет из головы». И никаких спецсредств не понадобится. Ведь вы нас почти не знаете! Что скажете на это?
Давид наверняка не ожидал такой рассудительности от Софы и развеселился настолько, что даже замахал руками:
— Ай, молодец! Гениально, уважаемая, всё-то вы просчитали! Жаль, что вы не моя дочь, я бы гордился вами… А если говорить серьёзно, то в чём угодно меня можно обвинить, только не в наивности. Когда вы выполните мою просьбу, я открою вам следующий фрагмент моего секрета. Почему вы решили, что я разделил его только на две части?.. Ну, на сегодня хватит загадок, продолжим пить чай, от которого нас оторвали…
Но от чая мы отказались и, забрав диск, поехали домой. На воротах в поселение нас никто не остановил, да там уже было всё спокойно, лишь новый солдат взамен погибшего расхаживал с автоматом наперевес. До города мы доехали без приключений.
Сразу же мы заскочили в банк, где положили диск в ячейку, указанную Давидом, и ключ от ячейки я спрятал в кошелёк, чтобы потом вернуть хозяину. Самое неприятное состояло в том, что теперь нам придётся ещё раз ехать в поселение. Правда, Давид на прощанье вручил нам с Софой по стодолларовой купюре в качестве компенсации за хлопоты с банком и передачей ключа. Хотя Софа, чувствую, была не прочь и без всякой оплаты снова устроить чаепитие с магом. Всю дорогу она только про него и говорила, а я мрачно крутил баранку и раздумывал про то, что окончательно превратился в глупенького деревянного Буратино, которого коварный папа Карло за пять сольдо отправил на задание.
— Хочешь не хочешь, — утешала Софа, уловив моё гнусное настроение, — но денежку мы взяли, значит, нужно её отрабатывать. А вернём ключик от ячейки, глядишь, ещё что-нибудь обломится! Ведь у вас, сэр, как я догадываюсь, на счету пока нет миллиона?
На том мы и расстались.
…Вымыв чашку от кофе, я некоторое время раздумывал, стоит ли повторно лезть в душ, дабы окончательно вернуться в нормальное состояние, но было лень. Я рассматривал лежащий на столе выключенный сотовый телефон и почему-то не решался его включить. Мне казалось, что включи я его, и снова начнутся дурацкие звонки, угрозы от незнакомых людей, лишь звонка от Сашки Гольдмана я так и не дождусь.
Наверное, следовало позвонить Давиду Бланку и сообщить, что его задание успешно выполнено, а заодно договориться о передаче ключа, но не хотелось нарушать тишину и покой в своей берлоге. Ничего страшного, сделаю это завтра, а сейчас… Что-то я сегодня ничего, кроме кофе и чая, не употреблял! Наведаемся к холодильнику, проверим, не испортились ли сосиски. Ничего другого у меня там не было, потому что питался я в последнее время на работе, а это был неприкосновенный запас для таких экстремальных случаев.
Но добраться до холодильника я не успел. В прихожей раздался какой-то треск — видно, кто-то ломился в дверь.
— Что творится? С ума они все сошли, что ли?! — пробурчал я и, схватив, на всякий случай, нож для разделки мяса, бросился отстаивать неприкосновенность своего жилища.
Но охранником я, видимо, оказался не таким хорошим, как обо мне думало начальство на работе. Защитить свой дом мне не удалось. Входная дверь от мощного удара снаружи с грохотом рухнула, отбросив меня в сторону, и в образовавшуюся амбразуру ввалилась пара каких-то совершенно незнакомых типов, совсем непохожих на подгулявших соседей по этажу. Ни слова не говоря, эти типы навалились на меня, скрутили руки за спиной, а один из них, совершенно отмороженный, ребром ладони врезал мне по шее. Наверняка для того, чтобы я не выражал протест против незаконного вторжения.
В фильмах я не раз видел, как безотказно действуют подобные штучки, но даже представить не мог, насколько это больно. Так больно, что я тотчас вырубился. Со стороны я себя, конечно, не видел, но мне очень не хотелось, чтобы это выглядело так, как показывают по проклятому телевизору…
13
Греция Июль 2011
За десять лет, которые прошли после приезда сюда, Никос Ставрос превратился из полунищего репатрианта, быстро растратившего деньги, собранные ему на дорогу многочисленной роднёй, в довольно обеспеченного человека, имеющего неплохую по нынешним временам работу и живущего в небольшом, но красивом особнячке на краю Пирея почти у самого моря. Ничего, что особняк пока съёмный, придёт время, когда Никос подкопит денег, купит что-нибудь подобное и тогда уже вызовет родственников, до сих пор живущих в России, в Краснодарском крае.
Перед репатриацией на историческую родину, Никос получил довольно неплохое образование — окончил институт иностранных языков. Впрочем, к изучению языков он всегда относился трепетно, и они давались ему легко. Русский язык был языком общения на улице и в школе, греческий — родители никогда не забывали его и разговаривали на нём дома. Среди соседей было полно украинцев, армян и даже немцев, и Никос всегда с интересом вслушивался в их речь, быстро запоминал и вскоре уже сам складывал незнакомые слова в предложения. Ни к чему другому, кроме изучения языков, его не тянуло, и после школы он категорически заявил, что поедет в столицу в самый лучший институт, где продолжит изучение языков. Скуповатые родители, конечно, не хотели отпускать юношу в свободное плавание, но после нескольких скандалов смирились с тем, что никуда не деться и проводили сына в дорогу, уже догадываясь, что в следующий раз увидят его нескоро.
В столице Никос — или, как его стали там называть, Ника, — со второго раза всё-таки поступил в институт и принялся изучать английский язык, а в придачу к нему арабский. И не прогадал. Конечно же, учителем в школе становиться он не собирался, хотя впоследствии, помыкавшись в Греции без работы, пытался устроиться в школу, где его как раз подвело не очень хорошее знание родного греческого литературного языка. Ему хотелось стать переводчиком, сопровождать дипломатов, участвовать во всевозможных раутах и презентациях, ездить по заграницам, а главное, стать человеком, которому завидуют.
Ему и в самом деле везло, но львиная доля в этом везении принадлежала всё-таки не случаю, а его трудолюбию и настойчивости. Если бы не одно маленькое «но» — всепоглощающая тяга к женщинам, без которых от не мог обходиться, — он бы, наверное, достиг кое-каких высот и непременно работал бы переводчиком у первых лиц государства. Однако… он был Никосом Ставросом, Никой-бабоукладчиком, как его в шутку называли друзья, и ему это сильно вредило, хотя многие ему, наверное, втайне завидовали.
С развалом страны, когда налаженный быт и налаженные связи стали рушиться даже скорей самой державы, его финансовое положение пошатнулось. Нет, переводческой работы не стало меньше, а наоборот больше, потому что в столицу потянулись бизнесмены и всякий мутный люд из-за границы. Но Ника остро почувствовал, что смотрят на него уже не так уважительно, как прежде, а на его постоянные поиски друзей-арабов — порой богатых шейхов, а порой и маскирующихся под богачей проходимцев, — поглядывают и вовсе с подозрением. Однако Ника чувствовал коньюктуру: арабы охотно платили деньги, но только за реальные вещи. И он был не только переводчиком, но и помощником в коммерческих делах, а кроме того, знал, где найти покладистую девочку для утех, притом не какую-нибудь уличную шлюху, каковых полно повсюду, а именно человека, за приятное общение с которым ему перепадут кое-какие чаевые.
