Феликс Меркулов - Хроника отложенного взрыва
На заднем дворе храма Ермаков увидел мужчину в телогрейке и старушку в пуховом платке, убиравших снег. Из трубы небольшой пристройки валил дым. Рядом лежала куча угля. «Как в хорошей гарнизонной кочегарке», — с теплом подумал он, вспоминал свою армейскую юность.
— Храм не работает? — спросил адмирал в штатском у людей.
— Почему? Работает, — ответила старушка, прислоняя к забору деревянную лопату. — Пойдемте, я открою.
Храм стоял на западной окраине подмосковного городка Пушкино. Через дорогу от него, за строем тополей с оголенными ветками, проносились электрички и дальние поезда, поднимавшие маленькие снежные смерчи.
Ермаков вместе со старушкой закончил круг вокруг храма. Она достала из бокового кармана жилетки-дубленки связку ключей и направилась к вагончику.
— Зачем? — спросил Ермаков.
— Свечки вам продать. Сколько?
— Одну. Самую дорогую. Вот эту, медовую.
За покосившимся забором храма расположился частный сектор. Над старенькими деревянными хибарами и добротными кирпичными домами, жавшимися друг к другу, поднимался дымок.
Черная дверь храма скрипнула, когда дряблая рука старушки открыла замок и дернула за ручку.
В храме Ермакова охватило благоговение. Он поднял голову и посмотрел на высокие расписанные своды. «Спасибо, Господи, что даешь мне силы», — подумал адмирал, ощущая, как теплая волна разливается от груди по всему телу.
— Куда лучше поставить? — обернувшись, спросил он у старушки.
— Вам за здравие или за упокой?
— За здравие.
Он никогда не ставил за упокой.
— За удачу в делах, — добавил Ермаков, поднося к лицу свечку. Приятный медовый запах щекотал нос.
— Вот Николай-угодник. — Старушка показала на серебристую подставку перед иконой.
Ермаков зажег фитиль. Поставил свечку. Перекрестился быстро и мелко, будто боялся, что кто-нибудь заметит. Затем расправил плечи и долго смотрел в мудрые и усталые глаза Николая-угодника.
«Помоги мне все довести до конца, — мысленно разговаривал со святым Ермаков. — Не для себя прошу, для страны. Великое дело мы задумали. Трудное и опасное. Поэтому очень важна твоя поддержка. Если все получится, я займу более серьезное положение. И принесу больше пользы России. Поверь, материальная сторона для меня не главное. Не ради благ я стремлюсь вверх. Не ради них все затеял. Но благодаря финансовому положению я получу больше возможностей… Что-то я не туда зашел». Последней фразой Ермаков напомнил себе, что на небесах тоже не любят многословия.
«Да, чуть не забыл, надо же и поблагодарить, — вспомнил Ермаков. — Спасибо тебе, что помог достичь мне всего, что я достиг. Я верю, ты существуешь. И ты — на моей стороне. Еще раз спасибо».
На самом деле он не очень верил в Бога. Вернее, верил совсем не так, как православный христианин. Анатолий Ермаков считал, что Библию писали люди, пусть даже (что маловероятно) и со слов Господа, это, как подсказывал адмиралу опыт, всегда чревато путаницей. Или выдумками. Но Ермаков верил: что-то такое там, на небе, все-таки есть. И это «что-то» имеет отношение к храму. Потому Ермаков порой и заглядывал в церковь.
У сторожки возле храмового подворья стояла темно-синяя «БМВ». Когда Ермаков вышел из ворот, он открыл дверь машины. Впереди сидела молодая девушка в дорогой шубке, накинутой поверх вечернего платья.
— Ты так до-олго, — кокетливо протянула она, когда Ермаков сел на место водителя.
— Надо было о многом поговорить. — Ермаков попросил спутницу остаться в машине, потому что считал: общение с Богом — дело очень личное. И негоже, когда за этим наблюдает другой, пусть даже близкий человек.
— Мне никто не звонил? — спросил Ермаков.
— Мобильник разрывался. И радиотелефон звонил.
— Ничего не поделаешь: я всем нужен, — не без гордости произнес он.
Девушку звали Лена. Недавно ей исполнилось девятнадцать лет. Ее изумрудные глаза крепко зацепили Ермакова, как рыболовный крючок, который теперь можно вырвать только с мясом. Душа будет смертельно искалечена.
Они познакомились в универмаге «Можайский», куда Ермаков случайно заехал по дороге домой, чтобы купить сигарет, а заодно и что-нибудь к чаю.
Лена стояла в центре сверкающего зала в идиотском, по мнению Ермакова, кокошнике. Тумбочка, разрисованная, как большой молочный пакет, была заставлена пакетами с молоком. Две палки по краям и натянутая между ними лента походили на большую рамку, в которой стояла красавица. На ленте было написано: «Милая Мила. Молочные продукты».
— Если вы купите пакет молока, получите эту замечательную детскую кружку.
Кружка на самом деле была так себе: красная, пластмассовая, с дурацкой коровьей мордой. А вот девушка очень даже ничего. Пышная грива каштановых волос доставала до пояса. Тонкие пальцы с длинными закругленными ногтями держали флажки, наподобие тех, что раньше давали октябрятам на демонстрациях. В ее облике было что-то трогательное, наивное и беззащитное, поэтому Ермаков задержался возле нее. Хотя ни молоко, ни кружка ему не были нужны.
— Молоко у вас хорошее? — улыбаясь, спросил Ермаков.
— Отличное, — бодро ответила девушка. — И очень полезное.
— А вы и есть та самая милая Мила?
— Нет. — Девушка улыбнулась. — Меня Лена зовут.
— Надо же, мое самое любимое имя!
— Тогда возьмите несколько пакетов молока. И у вас будут такие кружки на всю семью.
— Я бы вас с удовольствием забрал. Но вижу, что нельзя. Тогда дайте пять пакетов молока. — Ермаков явно хотел сделать девушке приятное. — А вы каждый день здесь стоите?
— Нет. По вторникам, четвергам и пятницам, вечером. В субботу до обеда. Приходите ко мне за молоком.
Ермаков зачастил в «Можайский». Как потом он узнал, Лена училась в МГУ. Жила в подмосковном Одинцове. А в промоушн-компании она подрабатывала, уговаривая людей купить товар и раздавая дурацкие кружки.
Ему пришлось завалить свой рабочий кабинет кружками (не везти же их домой). Опоить сослуживцев молоком. И достать почти всех генералов и полковников в управлении коровьими мордами, прежде чем Лена согласилась на свидание.
Он возил ее по самым дорогим ресторанам и трепетал, как юнец, боясь прикоснуться.
Дома контр-адмирал Ермаков стал совсем редким гостем. Приходил (и то не всегда) лишь для того, чтобы переночевать. С женой разговаривал только по необходимости.
Однажды он предложил как бы невзначай:
— Может, поедем ко мне домой? — Внутри у него все сжалось от напряжения.
— Нет, дядя Толя, — чуть смутившись, произнесла она. — Я не могу. Мне неудобно вам признаться…
Его оглушило. Мышцы бессильно обмякли, и холодный ужас парализовал тело. Ермаков почувствовал, что ему сейчас зачитают смертный приговор.
— То есть? — растерянно произнес он.
Лена подалась вперед и прошептала ему на ухо:
— У меня нет хорошего белья. Вы понимаете?
Огромная гора, давившая на плечи, исчезла. И вот уже Ермаков почувствовал себя стоящим на самой высокой вершине. Раскинув руки, он улыбался, подставляя лицо свежему ветру. Вслед за радостью пришло умиление. Он рассмеялся. Лена покраснела и толкнула дверь автомобиля. Анатолий удержал ее.
— Милая, — его голос звучал покровительственно, — сейчас мы поедем в магазин. И купим тебе маленькие подарки. Конечно, я должен был сделать это раньше. Я люблю тебя.
В эти дни он был абсолютно счастливым человеком. Он любил как никогда раньше: больше власти и больше жизни.
«Если Бог действительно есть, то Лена — его подарок, — думал Ермаков, выкуривая в постели очередную сигарету. — Или испытание: в моем возрасте и на моей должности нельзя так любить. Нет, все-таки подарок. Лена может быть только подарком». Впервые в жизни Анатолий был готов отдать все на свете ради другого человека.
…Трель мобильного телефона оторвала Анатолия от приятных воспоминаний.
— С вами хотел связаться генерал Полуяхтов, — сообщил порученец Ермакова.
— Хорошо, я перезвоню ему.
— Давай заедем к тебе. — Лена вложила в голос все свое очарование. От этого у Анатолия внезапно пересохло в горле.
— Нет, нам пора возвращаться в Москву.
— У-у, я так не играю, — она обиженно надула губы.
У него в такие минуты душа переворачивалась. Рядом с Леной Ермаков становился восковым. Даже короткое «нет», которым он на работе отстреливал, как снайпер, не в меру инициативных подчиненных, при Лене застревало в горле. Приходилось выдавливать и выманивать его всеми силами души.
— Любимая, пойми, я сейчас не могу. Но послезавтра будет целый день, обещаю, — говорил Ермаков, словно оправдываясь и извиняясь.
В Пушкине у Ермакова была дача. Не в этом бедняцком районе, где стояла церковь. А чуть подальше, ближе к запретной зоне Клязьминского водохранилища. И забор был у него посолидней, и двор попросторней, и домик такой, что не стыдно гостей привести.
