Феликс Меркулов - Хроника отложенного взрыва
Лена называла дачу дворцом. Но это по молодости, скромно считал Анатолий: не видела она настоящих дворцов. А у него обычный особнячок средней руки.
Всю дорогу до Москвы Лена сидела насупившись, демонстрируя обиду. Она просто хотела немного помучить любовника, чтобы не расслаблялся. Для него же это было равносильно пытке раскаленным железом. «Не надо было заезжать в церковь, — думал Ермаков. — Как вышли из дома, сразу ехать в Москву».
Говорят, что хорошая жена — это крепкий тыл. Тогда хорошая любовница — прорыв фронта по всей линии. Войска разбиты, нет сил, способных держать оборону. И не убежать, не спрятаться даже в тылу. Лена была для Ермакова именно таким прорывом.
«Старый осел, чего я поперся в эту церковь, — ругал себя Анатолий. — Потом бы заехал. Она, пока ждала, расстроилась. Стоп! Что-то ты, товарищ контр-адмирал, раскис. Помни: чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей. Пушкин! Читай классику. Там все сказано. Зачем обращаешь внимание на всякие женские капризы? Она через минуту успокоится, а ты переживаешь. Вот-вот в аварию попадешь. Черт, смотри за дорогой, Ромео. А этот козел на «Оке» куда лезет? Нет, зря я все-таки в церковь поехал».
Он подвез Лену до университета, договорились о следующей встрече. Девушка как ни в чем не бывало чмокнула Анатолия в щеку и убежала искать какую-то подругу. Он проводил ее взглядом, полным обожания.
— Анатолий Борисович, разрешите? Пришло оперативное дело на Кузнеца и Сторожа, — в кабинет Ермакова вошел невысокий блондин в зеленом костюме и черной водолазке.
— Садись, Костя, — сказал Ермаков. — Чего интересного накопали «театралы»?
«Театралами» они между собой звали сотрудников территориальных управлений.
— Сторож вышел на полковника Вощевоза Александра Игоревича, осужденного в девяносто пятом году по статье…
— Я знаю про Вощевоза, — прервал подчиненного адмирал.
Анатолий помнил полковника-альбиноса. И даже по-своему неплохо относился к нему.
— Вчера Вощевоз выпал из окна собственной квартиры, — сообщил Костя.
— Печально. К чему пришло следствие?
— Несчастный случай. Вощевоз был дома один. Решил сбить лед с дециметровой антенны за окном. Высунулся и, видимо, не рассчитал. При падении ударился головой о карниз. Шансов выжить не было.
— Очень жаль, — произнес адмирал.
Костя носил чин подполковника и числился начальником отдела, но, по сути, возглавлял спецгруппу, подчиненную лично Ермакову. Даже начальник управления порой не знал о том, чем занимались люди Кости.
— От судьбы не уйдешь. — Костя равнодушно пожал плечами. — Видно, пробил час Вощевоза.
У подполковника было два таланта: он умел понимать Ермакова с полуслова и гениально вел бумажную работу. Он не просто оформлял все документы своевременно, но умел создавать из бумаг колдовской туман, который мог или засадить ненужного человека в тюрьму, или обложить, как волка, офицера, занимавшего любой пост, или, наоборот, создать защитную стену вокруг своей команды. И многое, многое другое. В этом деле Костя был не просто зубр — академик бюрократических наук.
— Какие есть мысли, предложения по поводу Кузнеца и Сторожа? — спросил Ермаков.
— Надо намекнуть соседям из УБЭПа и налоговой полиции. Пусть пробьют по своим каналам фирму «Кондор».
— Хорошо, займись. Но это второстепенное направление.
Шеф и подчиненный прекрасно поняли друг друга. Костя предложил достать фирму Михальского проверками и придирками. Шеф дал понять, что не надо прессовать «Кондор» основательно. Во Всяком случае — пока. Слегка попортить кровь — это можно.
— Они горят желанием освободить своих друзей из-под стражи, — произнес Костя. — Но рано или поздно они поймут, что законных способов не найти. Не исключено, что тогда попытаются организовать побег. Особенно если что-то их подтолкнет.
— Подумай, — ответил Ермаков. — Но Кузнец и Сторож люди опытные. Я даже не представляю, что их сможет толкнуть на безрассудство. Пока просто веди за ними наблюдение.
«А ведь мысль хорошая», — подумал адмирал. Арест с поличным двух бывших десантников мог придать суду по делу Белугина новое звучание. А то в последнее время пресса стала терять интерес к процессу.
Шум, который бы поднялся после ареста Гольцова и Михальского, сыграл бы на руку спецслужбам: общественности напомнили бы, что они не просто раскрыли громкое преступление, но не смыкают глаз, чтобы довести дело до логического конца. А всем сомневающимся еще раз подтвердили бы вину десантников.
Когда Костя вышел, Ермаков взял со стола дайджест прессы, подготовленный аналитическим отделом: толстую стопку ксерокопий статей сегодняшних газет. Бегло пролистал, ища статьи о Вощевозе. Аналитики, видимо, не придали этому факту значения и привели лишь небольшую заметку из «Предпринимателя». В ней туманно намекали о работе погибшего на рынке и возможную связь с преступными группировками, но не оспаривали версию следствия.
Несколько заметок были посвящены процессу по делу Белугина. Авторы скучно и скупо перечисляли, кого допросили и какую жалобу подали.
«Надо вдохнуть в это дело свежую струю», — подумал Ермаков, думая о Гольцове и Михальском.
О них он узнал из сообщения территориального отдела. Оно пришло сначала в управление, оттуда его спустили начальникам рангом пониже для ознакомления.
Как появлялась подобная информация, Анатолий прекрасно знал. Какой-нибудь опер, заметив в суде двух мужчин с военной выправкой, навел справки. А может, и не заметил, просто заскочил поболтать к знакомому следователю. Тот и обмолвился: вот, дескать, заходил некто Гольцов, делом Белугина интересовался. А чего им интересоваться? Все давно раскрыто.
Информация — хлеб спецслужб. Поэтому даже самую мелкую фразу, брошенное невзначай слово аккуратно подбирают с земли. Колосок к колоску, зернышко к зернышку. Ничем не разбрасываются. Это вам не колхоз.
Поэтому опер, прослышав про Гольцова с Михальским, быстренько настрочил справку. Затем завел оперативное дело. А что, хорошо! Минимум усилий, зато можно красиво подать, процесс ведь по громкому делу.
С другой стороны, Ермаков понимал, что серьезно разрабатывать Гольцова с Михальским «театралы» не собирались. Иначе не стали бы делиться информацией. Зачем отдавать другим дело, где можно и самим заработать баллы.
«Халтурная работа, — ворчал адмирал, листая документы. — Всегда знал, что «театралы» бездельники. Только и могут, что щеки раздувать».
Он вспомнил 1994 год. Дикое, безбашенное время.
Апрель, 1994 год.
Возле белого, как огромный кирпич, здания газетно-журнального комплекса на Красной Пресне припарковалась белая «шестерка». Из нее вышел Ермаков. В тот момент он походил на бандита: кожаная куртка, короткая стрижка.
На вахте Анатолий махнул корочкой постовому милиционеру и прошел. В руке он держал черный кейс.
— Здорово, Дима, — поздоровался он, входя в кабинет Белугина.
— Привет, Толя.
Дима даже не подозревал, что веселый и общительный сотрудник ФСК был капитаном первого ранга (по сухопутному — полковником), начальником отдела. Выглядел Ермаков ровесником Димы, общался накоротке, приносил ценную информацию. Но о себе особо не распространялся.
«Наверное, капитан», — думал о нем Белугин. Но если бы и узнал правду, то не особо бы удивился. Ему поставляли информацию с десяток полковников и даже несколько генералов.
— Читал твою статью, очень интересно, — произнес Толя, открывая «дипломат». — Молодец, такую тему накопал.
— Стараюсь. — Дима улыбнулся.
— Я тоже тебе кое-что подкину. С тебя, как говорится, пузырь.
— Может, лучше деньгами?
— Обижаешь, Дима. С деньгами у меня все в порядке.
— Я серьезно, Толя. У нас есть специальный фонд, я же тебе говорил.
— Забудь. Деньги — это взятка. А пузырь — простая человеческая благодарность. Я разве похож на взяточника? Мне ведь для счастья много не надо: теплое слово, ласковый взгляд, запотевший пузырь.
Ермаков заговорщически подмигнул.
В зависимости от мизансцены Ермаков мог принять облик задумчивого интеллектуала, серьезного бизнесмена, бесшабашного весельчака и еще черт знает кого. Он умел быть разным. Каким же он был на самом деле, наверное, и сам не догадывался. Или позабыл.
— Посмотри эти документы. Конфетки, а не документы. — В роли весельчака, своего парня Анатолий смотрелся абсолютно естественно. — Подготовил специально для тебя.
В руках Ермакова появились плохие копии, сделанные на ротаторе, дальнем предке ксерокса.
— Это по твоей любимой Западной группе войск. Ты слышал, рэкетиры в Польше установили пошлины для российских военных, перегоняющих автомобили? Двести марок с прапорщика, четыреста с офицера. — Ермаков рассмеялся как человек, привыкший цинично смотреть на жизнь и не утративший при этом здоровое чувство юмора.
