Полина Дашкова - Продажные твари
— Да, — кивнула Маша, — если можно.
Он провел ее в ванную, зажег свет. Все сверкало белым кафелем и стерильной чистотой.
— Вот здесь чистый халат, полотенца, в общем, сама разберешься.
Оставшись одна, заперев дверь на задвижку, Маша решилась повернуть лицо к большому зеркалу над раковиной. Из зеркала глянуло на нее нечто невообразимое: спутанные, лохматые волосы, щеки в разводах копоти, какие-то чужие, сумасшедшие глаза.
Стягивая через голову свитер, брезгливо сбрасывая разодранную майку, она вдруг подумала о том, что надо обязательно перестирать все вещи, они валялись на заплеванном полу в сарае, ни одну из них она надеть на себя не сможет.
«И в рюкзаке все грязное, и джинсы грязные, и свитер. Все придется стирать. Интересно — где? Здесь, в чужом доме, неудобно…»
Ткань джинсов плотно присохла к разбитой коленке. Маша попыталась размочить теплой водой, разозлилась, отодрала так. Почувствовав резкую боль, она даже не поморщилась.
«Лучше бы вообще все это выкинуть, — рассуждала она, стоя под горячим душем, — но рука не поднимется. Почти все вещи шила и вязала мама. Как же я выкину? Придется стирать. И потом надо ведь в чем-то до Москвы доехать».
Намыливая голову шампунем, она все-таки не сдержалась и заплакала. Слезы текли как-то сами собой, смешивались с теплой водой, с пеной шампуня. Они были злые, отчаянные, но не соленые, совсем пресные от воды, с противным мыльным привкусом.
Вытираясь и кутаясь в мягкий махровый халат, она все еще продолжала плакать. Потом провела ладонью по запотевшему зеркалу, вгляделась в свое бледное, осунувшееся, но уже совершенно чистое лицо и тихонько сказала вслух своему отражению:
«Много мятежных решил я вопросов…»
Из ванной она вышла спокойная. Слезы высохли. В маленькой уютной гостиной на журнальном столе стояла ваза с фруктами, тарелка с красиво разложенными разнообразными бутербродами, высокая бутылка коньяка, две рюмки. Совсем рядом слышался тихий звон посуды и какой-то утробный механический гул. Там находилась кухня и работала стиральная машина. Через минуту на пороге появился Вадим.
— С легким паром, Машенька, — весело сказал он, — знаешь, я подумал: лучше постирать все твои вещи из рюкзака. Они все-таки на грязном полу валялись. Ты не волнуйся, ничего не полиняет. У меня есть специальный режим в стиральной машине. Ты уж извини за самоуправство.
— Спасибо, — растерянно улыбнулась Маша, — только ведь пока все постирается, высохнет… Я так и буду ходить в вашем халате?
— А тебе что, надо срочно куда-то идти?
— Нет…
— Я забыл тебя спросить, ты очень есть хочешь? Если очень, я могу приготовить что-нибудь существенное. А нет, так мы с тобой пока просто перекусим, а поужинаем потом. Ну что ты стоишь? Садись.
— Не надо ничего готовить. Только если вы сами хотите? — Маша села в глубокое кресло у журнального стола.
— Понимаешь, — сказал Вадим, садясь напротив, — я живу один, себе ничего не готовлю. Иногда ем в ресторане. А дома только бутерброды, чай. Но ты у меня гость, а гостя надо хорошо покормить.
— Только не такого, как я. Я малоежка. Вадим открыл коньяк, разлил по рюмкам.
— Давай, Машенька, выпьем с тобой за все, что хорошо кончается.
Они чокнулись, каждый сделал по большому глотку.
— У нас с тобой сегодня еще есть два повода выпить: за знакомство и на брудершафт. Не возражаешь? — Вадим долил коньяка в рюмки.
— Нет, я не возражаю, — улыбнулась Маша, — но мне кажется, если я еще немного выпью, сразу усну.
— И хорошо, Машенька. Тебе надо поспать обязательно. Только поешь сначала.
Маша взяла бутерброд с сыром, откусила, но почувствовала, что есть не может. А вот коньяк шел хорошо, хотя обычно она не пила спиртного. Но сейчас от выпитого стало тепло, спокойно и спать захотелось.
— Давай теперь за знакомство, — сказал Вадим. Маша сделала еще глоток и почувствовала, что глаза закрываются.
— Я вижу, ты уже засыпаешь, — заметил Вадим, — я тоже должен сегодня лечь пораньше. Завтра у меня суточное дежурство в больнице, с восьми утра.
— Вы врач? — спросила Маша.
— Хирург, — кивнул он. — Как, проживешь здесь сутки без меня? Не бойся, никто не придет.
— Проживу.
— Давай уж сразу пить на брудершафт. Только учти, целоваться придется. Не возражаешь?
— Нет, — улыбнулась Маша, — не возражаю.
Чуть приподнявшись в креслах, они переплели руки с рюмками, выпили на брудершафт, потом Вадим осторожно коснулся губами Машиной щеки.
— Теперь только «ты», и никакого отчества. Хорошо?
Маша кивнула.
Он отвел ее в спальню, уложил в постель, а сам убрал со стола, помыл посуду, вытащил из стиральной машины ее вещи и развесил их во дворе на веревке. Потом постелил себе на диване в гостиной, но очень долго не мог заснуть.
* * *На углу Студенческой улицы, напротив высокой чугунной ограды санатория «Солнечный берег» сидела на раскладном стульчике маленькая сухонькая старушка. Перед ней стояла большая плетеная корзина, наполненная колотым фундуком. Крупные, крепкие орехи шли нарасхват — тем более стакан фундука у бабушки стоил в полтора раза дешевле, чем на рынке.
Таких старушек в городе много — на каждой автобусной остановке, у больших магазинов, у ворот санаториев и пансионатов они раскладывали свой нехитрый товар, плоды собственных садов-огородов. Торговали семечками, зеленью, орехами, ягодами, сами варили и сушили ярко-красную и коричневую чурчхелу. Место на рынке стоило дорого, а у бабушек, живущих на одну пенсию, каждая копейка на счету.
Городские власти и мафия старушек терпели, не трогали. Правда, у самых ворот «Солнечного берега» торговать не позволяла охрана по приказу директора санатория. А напротив, на углу Студенческой улицы — пожалуйста, сиди и торгуй на здоровье.
Арсюша любил орехи, особенно фундук. Каждый раз, проходя мимо старушки, Глеб Евгеньевич покупал для него кулек и приветливо перебрасывался с «ореховой бабушкой» парой слов. Старушка сворачивала свои кулечки-пирамидки из старых газет, но Арсюше всегда насыпала орешки в тетрадные странички в линеечку, исписанные крупным детским почерком. Ни мальчик, ни Елизавета Максимовна не обращали на это никакого внимания. Они не замечали, что Константинов никогда не выбрасывает кульки из-под съеденных орехов, а быстро прячет в карман.
Однажды, купив у бабушки очередной кулек фундука, Лиза неожиданно сказала, когда они отошли на некоторое расстояние:
— Лет через двадцать я тоже стану такой вот старушкой, сухонькой, интеллигентной, с белой «фигушкой» на затылке.
— А что такое «фигушка»? — хором спросили Арсюша и Глеб.
— Пока волос на голове много, это называется пучок, или узел. А когда мало — «фигушка», — объяснила Лиза, — только я буду торговать хризантемами, — добавила она со вздохом.
— Ты, мамочка, не будешь ничем торговать, — возразил Арсюша, — во-первых, ты не коммерческий человек, а во-вторых, тебе придется внуков нянчить. Я собираюсь жениться рано и детей иметь много.
— Сколько именно? — поинтересовался Глеб.
— Трех как минимум. Так что готовьтесь!
— Спасибо, что предупредил, — хохотнула Елизавета Максимовна.
«Ореховая бабушка» торговала вовсе не из коммерческого интереса. Сидя на своем складном стульчике, она наблюдала за прохожими, запоминала лица, вслушивалась в обрывки разговоров. На тетрадных листочках в линейку, из которых она так ловко скручивала кульки для Арсюши, Тамара Ефимовна Денисова, давний агент военной разведки, писала свои донесения полковнику Константинову.
Когда-то Тамара Ефимовна работала гримером в областном драмтеатре. Сейчас ей было семьдесят, она давно ушла на пенсию. С военной разведкой Денисова сотрудничала еще со времен Отечественной войны, была связником в партизанском отряде, имела богатое ветеранское прошлое, несколько боевых наград, в том числе и орден Отечественной войны первой степени.
Став заслуженной пенсионеркой, Тамара Ефимовна продала свою однокомнатную квартиру и купила небольшой домик с садом-огородом. Конечно, такой добротный домик с участком в четыре сотки в тихом районе города-курорта, неподалеку от моря, стоил куда дороже однокомнатной квартиры в панельной «хрущобе». Но в покупке помогла ее давняя секретная служба, и с этой службы Тамара Ефимовна уходить на пенсию не собиралась.
Муж ее умер давно, единственная дочь вышла замуж за ленинградца и переехала к мужу много лет назад. А в этом году в Петербурге у Тамары Ефимовны родился правнук, которому уже исполнилось три месяца. Иногда к ней приезжала отдыхать вся большая семья дочери, иногда — только взрослые внуки, а в этом сентябре обещали привезти дней на десять правнука Егорушку, и Тамара Ефимовна радовалась, что не выкинула при переезде старенькую детскую кроватку своей дочери. Эту кроватку смастерил ее покойный муж Егор Иванович. Такую не купишь в самом лучшем магазине. Тамара Ефимовна заранее достала ее с чердака и привела в порядок.
