Николай Еремеев-Высочин - РАМ-РАМ

Мы ведь никуда не спешим?

Эдвард П. Кэрри вырисовывается в моей памяти всякий раз, когда в разговоре возникает образ типичного американца. Вы представляете себе высокого, сильного, уверенного в себе молодого мужчину, с правильными, мужественными чертами лица? Это Эд. Короткая стрижка, квадратный, выступающий вперед подбородок, внимательные глаза — все здесь!

Человек, который уверен, что он родился в лучшем месте на земле, что здесь перед ним открыты все пути, что ему все по плечу, и что он добьется своего, чего бы он ни захотел? Эд! Сын бакалейщика из маленького городка Ливерпуль, штат Нью-Йорк, отслужил четыре года на флоте, чтобы ему потом государство оплатило колледж, теперь учится в Городском университете Нью-Йорка и станет специалистом по международному праву.

Нужно защитить женщину, к которой на улице пристают какие-то подонки, перевести через дорогу слепого, залезть на дерево и снять с ветки затравленную кошку? Где Эд?

Небольшой ценитель отвлеченных знаний, зато неутомимый пожиратель всяких пособий по тому, как добиться успеха. Типа «Вы нищий? Прекрасный старт, чтобы стать главой транснациональной корпорации» или «20 уроков как превратить себя в блестящего интеллектуала». Это тоже Эд! Мы как раз познакомились, когда он рылся в коробке с подобной литературой. Коробка была большой: такие книги читают один раз — если дочитывают до конца. Обычно даже можно установить, где ее первый читатель произнес: «Что за чушь!» — здесь кончаются карандашные пометки и начинается хрустящая целина нераскрытых страниц. Эд же составлял из этих трудов личную библиотеку, честно штудируя каждый метод, а потом сравнивая подходы разных авторов.

Интеллектуальной близости с Эдом быть не могло. При всем при том, это был один из самых порядочных, открытых, дружелюбных и неутомимых в делании добра людей, из тех, кого я знал. Он совершенно очевидно считал, что люди живут на земле, чтобы помогать друг друга Наверное, по мне тогда было видно, что мне помощь нужна, как никому.

Бедный Эд!

Во время нашей второй встречи перед книжным развалом он кивнул мне, поощренный ответным приветствием, подошел, представился, пожал мне руку и задал второй типичный американский вопрос: «Вы откуда?» Мы закончили вечер в какой-то закусочной с бургерами и кока-колой — Эд на дух не переносил спиртного.

Я иду, иду к Пэгги, просто я делаю это по-своему! Мы еще даже про Джессику не заговорили.

Короче, мы с Эдом стали регулярно встречаться в «Стрэнде», а потом и просто в городе. Он жил неподалеку от меня, на 27-й улице у Пенсильванского вокзала. В сущности, именно благодаря Эду я стал выбираться из своей берлоги не исключительно для того, чтобы запастись пищей двоякого рода. Мы стали исследовать разные районы Манхэттена, которые я, как приезжий, не знал, и которые Эд, как приезжий другого склада, спешил изучить. У Эда друзей в Нью-Йорке тоже не было. С сокурсниками, местными, он как-то не сошелся, а повидаться с семьей, жившей в восьми часах езды на автобусе, он уезжал только на праздники. В общем, мы встречались с ним раза три-четыре в неделю и стали, что называется, близкими приятелями.

Что Эд встретил девушку своей мечты и влюбился, он рассказал мне уже на следующий день. А кому еще он мог это сказать? Они с Джессикой встретились на студенческой вечеринке. Она была… У Эда не хватало слов. К нашей следующей встрече, проконсультировавшись с полудюжиной книг, обучающих умению выражать свои мысли и ораторскому искусству, он попытался найти подходящие эпитеты. Большой художественностью его находки не отличались. Я понял, что Джессика была умной, очень начитанной, чрезвычайно привлекательной и из хорошей семьи — ее отец был профессором литературы с пожизненным контрактом в Гарварде. Собственно, это было единственным недостатком избранницы его сердца — Джессика жила в Бостоне. Однако Эд умудрился снова встретиться с ней во время ее следующего приезда в Нью-Йорк, месяц спустя. В этот раз Джессика, видимо, поняла, насколько Эд на нее запал. Надо сказать — я со своей иронией это, возможно, не обозначил — Эд был идеальной партией, ну при условии интеллектуального общения где-то на стороне. Теперь мы с ним встречались реже — каждый уикэнд он стремился проводить в Бостоне.

Так прошло лето и большая часть осени. В один из наших походов по музеям Эд сообщил мне, что мать Джессики пригласила его на День Благодарения. Да, я не уточнил, родители Джессики были в разводе. Поэтому профессор Фергюсон жил в своем большом доме рядом с Гарвардским университетом, и Джессика, студентка того же университета, большую часть года жила с отцом. А ее мать, художница-любительница или художник-любитель, не знаю, как правильно сказать, круглый год жила в их загородном доме в Хайаннис-Порте, куда и пригласила на праздники Джессику с новым другом. Пора было посмотреть на человека, с которым дочь проводила столько времени.

День Благодарения, если кто не знает, — последний четверг ноября, так что это на самом деле четыре выходных дня. Эд не был уверен, что выдержит столько в чужом доме, и попросил меня поехать с ним. Я сухо отказался, и мы заговорили о другом.

Однако через пару дней в какой-то индийской забегаловке Эд снова затронул эту тему. Он, оказывается, поговорил по телефону с миссис Фергюсон, матерью Джессики. Она прекрасно понимала его проблему и была бы счастлива, если бы Эд привез с собой друга. Я снова отказался. Оказаться в компании с незнакомыми людьми я стремился еще меньше, чем Эд.

Еще через день или два мы слушали джазовые пластинки у Эда дома, когда зазвонил телефон. Мне даже не нужно было слышать голос в трубке, чтобы воссоздать весь разговор:

— Джессика! — завопил Эд. — Радость моя, как я рад! Что? Что значит «плеоназм»? Нет, я слышал такое слово, но что это значит, сейчас не смогу тебе сказать, я слишком взволнован. Нет, боюсь, что нет! Нет, я готов был бы приехать к тебе на день-два в Бостон. Да, конечно, ты должна на праздники быть с матерью, я понимаю. Нет, у меня есть настоящие друзья. Ну, один друг, я же тебе говорил о нем. Пако сейчас как раз сидит у меня дома, мы слушаем музыку… Что?

Эд протянул мне трубку:

— Это тебя!

Я беззвучно зашипел, как кошка, которой наступили на хвост.

— Поговори с ней сам! — прошипел в ответ мой приятель.

Я взял трубку.

— Этот тот самый нелюдимый человек, который ни разу не захотел встретиться с девушкой своего друга? — вместо приветствия произнес очень мягкий, обволакивающий женский голос. Обидеться на него было невозможно.

— Да, тот самый! — подтвердил я. Эд действительно несколько раз предлагал мне поужинать вместе с ними, когда Джессика приезжала в Нью-Йорк.

— И вы долго еще собираетесь так поступать? Как там у вас намечено по ежедневнику?

— У меня нет ежедневника, — буркнул я. — Я свободный человек.

— Нет, вы не свободный человек. Вы завели себе друга, и сейчас этот друг в вас нуждается.

И опять это было сказано таким тоном, что обидеться на Джессику или прервать разговор было невозможно.

— Вы меня не знаете, — стал защищаться я. — Я мрачная антиобщественная личность, способная отравить любое радостное событие.

— Моя мама была бы от вас в восторге, она сама такая, — заявила Джессика. — Пако, пожалуйста! Мы с Эдди хотели бы провести эти дни в радости. Вы не могли бы составить компанию моей маме, чтобы ей не пришлось предаваться мировой скорби в одиночестве?

Джессика шутила на эту тему. Она не могла знать, почему я вел отшельнический образ жизни — Эду тоже ничего не было известно о Рите и детях.

— А на крайний случай есть берег океана, — продолжила Джессика. — Если вам захочется побыть одному, вы можете гулять там часами. А потом вы намерзнетесь, вернетесь домой, мы вас отогреем, накормим, напоим, и вы подумаете: «Хорошо, что я согласился!»

Неожиданно для себя я сказал:

— Хорошо, я согласен.

10

Бедный Эд!

Я сообразил сейчас, эго было ровно двадцать лет назад.

Джессика ждала нас на автовокзале в Хайаннисе. У нее тогда был новехонький ярко-желтый «жучок» фольксваген, писк продвинутости по всем направлениям для определенной либеральной молодежи Штатов. Мы с Эдом протряслись всю ночь на автобусе, и вид у нас был не самый презентабельный. Тем не менее Джессика радостно обняла и расцеловала Эдда, крепко, как старому другу, пожала мою руку и в качестве приветствия мне сказала следующее:

— Я вас пугала своей мамой, но вообще-то она очень хорошая.

Странно, я плохо помню Джессику по этой нашей первой встрече. И потому что женщины меня больше не интересовали — я боялся, что уже навсегда. Тем более, она была девушкой моего друга.

Даже не так. В ту нашу первую встречу она была для меня, как все прочие люди. У меня тогда было ощущение, что я всех вижу в кино. Да, вот Джессика — рыжеволосая, веснушчатая, синеглазая, с милой умной мордашкой, такая живая, молодая, восхитительная! Ну, и что? Она была для меня реальной не больше, чем какая-нибудь Леа Массари — Джессика на нее похожа. Актриса из другого мира, которую я никогда не увижу, которая мне никогда не улыбнется и не скажет «привет», которая играет полностью вымышленного человека в, возможно, полностью выдуманных обстоятельствах. Так вот, Джессика к моей реальной жизни имела отношение не большее, чем Леа Массари.