Николай Еремеев-Высочин - РАМ-РАМ

— Что-что?

— Синюю птицу.

— А почему тогда не Жар-птицу или Птицу Феникс?

— Ты что, никогда ее не видел? Ты же был в Индии!

— Был, даже два раза. Но я думал, что это сказочное существо и пьеса Метерлинка.

— Нет, это фантастическая птица, но реально существующая. У нее перья такие, цвета электрик ультрамарин. Как у тропической бабочки — или маленькие стрекозки такие тоже бывают. Я действительно хотела бы купить такую, но они в Красной книге.

— Тогда что ты искала на желтых страницах? Телефоны контрабандистов?

Я сказал это без особой язвительности, как бы с точки зрения Деби. У меня просто такая манера разговора. Но Маша обозлилась.

— Тебе доставляет удовольствие делать из меня дуру по малейшему поводу? Ты думаешь, я не нашлась, что ей ответить?

— Маша, я вовсе не считаю тебя глупее себя, — примиряюще произнес я. — Ты сегодня это не один раз доказала. Извини, если я сказал что-то, что показалось тебе обидным. У меня таких намерений не было.

Достаточно для извинений? По-моему, более чем! Даже Маше пришлось поменять тон.

— Я сказала ей, что ищу адреса зоомагазинов или птичьего рынка. У тех, кто легально торгует животными, как правило, есть и левые приработки.

— Можешь не объяснять мне — я в твоей находчивости не сомневаюсь. А что еще тебе не понравилось?

— Она все время пыталась выспросить про нас. Где мы живем, чем занимаемся, откуда приехали в Израиль и как давно?

— Ну, у нас же все это отработано.

Это у меня сорвалось с языка. Когда я секунду подумал, я понял, что вся наша легенда была хороша для случайных попутчиков. Если ее начнет проверять Моссад, от нее в две минуты не останется камня на камне.

Маша поняла, что я понял, и возражать не стала.

— И что ты ей рассказала? Ну, не смогла не сказать?

— Очень немногое. Я тут же старалась переводить разговор на нее саму. А когда что-то надо было говорить, рассказывала, как я, русская, боялась ехать в Израиль и как замечательно там все оказалось.

Маша помолчала.

— Еще твоя новая знакомая все время пыталась говорить со мной на иврите. Я сказала, что мне проще общаться по-английски. Она говорит, не надо стесняться и лучше практиковаться каждый раз, когда возникает такая возможность. Например, с ней.

Потом она не сдержалась:

— Как тебя угораздило посадить нам на хвост эту троицу?

— Напомнить? — спросил я.

— Почитал бы книгу! Поспал бы! — выпалила она. — Мало ли чем можно заняться в самолете.

Потом, подумав, великодушно добавила:

— Может быть, это и к лучшему. В конце концов, мы не обязаны лететь отсюда через Израиль. А так, все-таки какая-то наводка.

— Не говоря уже о том, что, как ты первая справедливо заметила, мы и должны были засветиться.

В знак примирения — по крайней мере, перемирия — мы вместе тщательно перерыли весь справочник. Никакой компании, похожей на Очха, в нем не оказалось.

8

Мы с Машей тянули время, оставаясь в ресторане, и оказались правы.

Прежде всего, в холл спустился Гороховый Стручок — тот усатый израильтянин, которого я подозревал в оккультных, то есть шпионских, связях с моей троицей. Едва взглянув на нас и никак не отметив наше присутствие, хотя мы сталкивались уже не в первый раз, он устроился за соседним столиком. Заказав зеленый чай, он нацепил на нос очки в немодной толстой оправе и раскрыл книгу на иврите. Книгу, в отличие от газеты, можно читать неограниченно долго.

Потом появились важные посетители. Одного мы уже видели — это был полицейский в мятом пиджаке, который тогда выспрашивал портье, не интересовался ли кто убитым. С ним было еще трое мужчин в рубашках, явно младших по званию и положению.

Но все вместе они были уважаемыми людьми, поскольку портье оставил вместо себя мальчика, а сам, вооружившись ключами, повел посетителей к камере хранения.

Я лениво перевел взгляд на Горохового Стручка. Тот делал вид, что читает, но сам следил за пришедшими поверх очков.

Потолкавшись в проходе, полицейские перетекли обратно в холл. Впереди шел главный, размахивающий конвертом и недовольно выговаривающий одному из своих подчиненных. Он явно злился и не скрывал этого. Второй полицейский вяло оправдывался, а двое других, радуясь, что молнии нацелены не на них, поспешно проносили через холл Ромкин сундук.

Если нам с Машей нужно было засветиться, лучшего случая не придумать!

— Простите! — воскликнул я, поднимаясь со стула. — Простите, одну минуту!

Ребята с сундуком намеревались идти дальше, но я оказался у них на пути.

— Какой замечательный сундук! — продолжал я. — Я хотел бы такой же. Где вы его купили?

Я специально обращался только к носильщикам, как бы не понимая, что все четверо пришедших были вместе. Сундук был, видимо, нелегким, я загораживал проход, так что эти двое поставили свою ношу на пол и в замешательстве посмотрели на главного.

— Что вам нужно? — без излишней любезности спросил меня тот.

— Я просто хотел узнать, где можно купить такой замечательный сундук. Это как раз то, что я ищу для нашей прихожей.

Полицейский с подозрением уставился на меня. Мол, ты действительно тупоголовый турист или прикидываешься?

— Это антикварная вещь. Таких больше не делают, — ответил он, видимо, склоняясь к первой версии.

Он сделал знак своим подчиненным идти за ним, но я по-прежнему загораживал проход.

— Это ваш? — как бы сообразил я и изобразил на лице самую обворожительную улыбку, на какую был способен. — Может, вы уступите его мне?

— Он не продается! — отрезал полицейский, снова порываясь идти.

— Я дам двойную цену! Да, Маша? — Я повернулся к своей напарнице: нам же обоим надо было засветиться. — Он, по-моему, того стоит.

Маша неопределенно пожала плечами. Это вполне можно было интерпретировать как: «Но ты же не знаешь, какова одинарная цена!» Переводя взгляд обратно, я заметил, что Гороховый Стручок, не скрываясь, с интересом наблюдал за сценой.

— Эта вещь не моя, и мы спешим, сэр, — полицейский решительно отодвинул меня с прохода и прикрикнул на своих подчиненных.

Те ухватились за ручки сундука и поспешили за своим начальником. Уже в дверях он оглянулся, посмотрел на меня и потом на портье. Я понял, что он вернется, чтобы навести обо мне справки. К чему, собственно, я и стремился.

Я вернулся за столик и чуть было не заказал себе пива. Мне действительно нужно было снять стресс, но увы! я дал себе слово. Маша смотрела на меня как-то неопределенно.

— Что, это было очень грубо? — спросил я.

Маша поколебалась, но ответила великодушно:

— Вполне, возможно именно так и нужно было.

— А чем он был недоволен?

— Он интересовался, какой идиот оставил на сундуке конверт. Тот, второй, лепетал, что он не взял его в участок, чтобы потом не забыть отправить вместе с сундуком. А главный кричал, что этот мусор для семьи никакой ценности не представляет, а для следствия это улики, поэтому конверт нужно было сразу принести в участок. Он пригрозил ему долгим разговором завтра на работе.

В этот момент раздалась музыкальная цитата из увертюры к «Волшебной флейте»: это зазвонил мой нью-йоркский телефон. Я успел увидеть на мониторе слово «Дом» и понять, что дома было еще раннее утро. Слишком раннее для звонка.

— Солнышко, это я! — произнес в трубке голос моей жены Джессики. У нее голос всегда немного сонный, не потому, что в Нью-Йорке было, как я уже сообразил, начало седьмого утра. — Ты только не пугайся!

Есть фразы, которые пугают вас больше, чем эта?

— Что случилось? — спросил я как можно спокойнее.

— Я сама еще толком не знаю. Позвонила мама. Ее со страшными болями увезли в больницу, я сейчас туда еду.

У меня что-то опустилось внутри. Пэгги, я уже говорил, живет одна в Хайаннис-Порте.

— А что за боли?

— Где-то в правом боку. Пока не ясно.

— А ты говорила с ней или с врачом?

— С ней. Ей сделали укол, и она могла говорить.

— Может, это просто аппендицит?

Хотя почему «просто»? От просто аппендицита бывает перитонит, а от него умирают.

— Аппендикс у нее вырезан, — возразила Джессика. — Ты не волнуйся, я позвоню, когда поговорю с врачами.

— Вы едете с Бобби?

Для тех, кто забыл, Бобби — это наш недоросль-сын. Он-то счастлив будет пропустить школу, даже по волнительному поводу!

— И с Мистером Куилпом.

А это наш кокер-спаниэль. Конечно, с кем же его оставить?

— Осторожно на дороге!

Джессика ездит на полноприводном лексусе, но в ноябре на дороге уже может быть гололед.

— Не волнуйся! Мы же поедем с Бобби.

Да, с ребенком в машине гнать она не будет, как бы ей ни хотелось поскорее увидеть мать. Проблема еще в том, что у Пэгги нет мобильного. Он ей не нужен — она всегда в своем доме или на участке.