Андрей Кокотюха - Легенда о Безголовом
Бондарь протянул мне фонарик. Я переложила арматурный прут в левую руку, стиснула фонарик в правой. Шагнула под своды галереи, уходящей направо. Сделав несколько шагов, я остановилась, посветила на стену, а затем коснулась ее кончиками пальцев. Она была сложена из грубых нетесаных камней, между которыми кое-где пробивался отталкивающего вида серый мох. Стена была прочной с виду, и казалось, что, даже если руины имения, находившиеся как раз над нами, когда-нибудь сровняют с землей, она будет стоять вечно.
Направив луч прямо перед собой, я неторопливо двинулась вперед. Галерея оказалась довольно широкой и шагов через тридцать поворачивала направо. Пройдя еще немного, я внезапно остановилась и стремительно отпрянула назад – луч фонаря внезапно пересекла какая-то тень. Когда же в метре от себя я различила силуэт громадной, по моим городским меркам, черной крысы, то не сдержала крик и шарахнулась назад. Тварь растворилась в темноте, а мою попытку удрать пресекла довольно нелепая мысль: вот сейчас я вернусь к Бондарю, он самодовольно заберет у меня фонарик, увидит мое перепуганное лицо и обязательно прокомментирует случившееся, не скрывая насмешки. Поэтому я продолжила путь – исключительно из нежелания дать директору захолустного музея повод поглумиться над киевским юристом.
Галерея еще раз свернула направо, и я, к собственному удивлению, через несколько шагов оказалась там, откуда вышла: на развилке, рядом с Бондарем.
– Что-то увидели? – полюбопытствовал он.
– Здесь и в самом деле крупные крысы, – ответила я, стараясь сохранять достоинство, хотя мой голос все еще предательски подрагивал.
– Пленницы из местных тоже не могли привыкнуть к такому соседству. Трудно представить человека, которому бы это понравилось. Ну как, поняли, в чем дело?
– Мне ясно одно: надо идти сюда, – я указала лучом в сторону левого коридора. – Надо полагать, все лабиринты создаются по единому парадоксальному принципу: чем более удобным и простым кажется проход, тем легче в нем запутаться.
Внезапно я поймала себя на том, что говорю, невольно понижая голос. Тогда как мой провожатый и не думал переходить на полушепот.
– Знаете, Лариса, до того как я впервые спустился сюда, я никогда не видел ни одного лабиринта. Как и у вас, у меня не было опыта ориентирования в таких местах, и я не понимал, в чем их смысл. Хотите признаюсь? Я в самом деле боялся встретить здесь Минотавра.
– Так-таки Минотавра?
– А почему бы и нет? Поэтому я воспользовался классическим методом Ариадны: нашел здоровенный клубок прочных ниток, а затем, после многочисленных проб и ошибок, научился ориентироваться здесь. Я ведь говорил вам – из этого подземелья есть еще один выход, он ведет к берегу реки. Но когда в лабиринте оказывался пленник или пленница, оба выхода запирались. Их приводили, а чаще приносили сюда в бессознательном состоянии и с завязанными глазами и оставляли в полной темноте. Рано или поздно кое-кто обнаруживал один из выходов, но все было напрасно – достучаться до мучителей не было никакой возможности. Так как – вперед или назад?
– Вперед!
Пригнув головы, мы двинулись гуськом по узкому коридору и вскоре оказались у очередной развилки. Там луч фонарика выхватил из мрака следующие три галереи, и я, прикинув, свод какой из них спускается ниже остальных, решительно шагнула туда. На еще одной развилке я, почти не колеблясь, свернула налево. Бондарь молча шел за мной, никак не комментируя мои решения, и вскоре я поняла – мы опять заплутали.
– Чего ж вы молчали?
– А что говорить? Вы тут сегодня рулите.
– Издеваетесь над дамой!
Но чем дальше, тем лучше я осваивалась в логове Минотавра. Бондарь прав – ничего сложного в этом нет. Те, кто строил это подземелье, сами побаивались заблудиться в нем. И поэтому метили единственно верный путь более низкими сводами. Разумеется, несчастные и насмерть перепуганные сельские девушки-пленницы, для подавления воли которых и предназначался этот аттракцион, меньше всего думали о таких вещах. Наоборот – первым делом кидались в широкие и просторные переходы, это же совершенно естественно. А в результате запутывались и блуждали в темноте до тех пор, пока не падали без сил или не натыкались на один из совершенно недоступных для них выходов.
Блуждание в лабиринте совершенно неожиданно увлекло меня. Я утратила чувство времени и даже перестала обмениваться репликами со своим спутником, то молча пропуская его вперед, то позволяя дышать мне в спину. Наконец, свернув в очередной коридор, я внезапно увидела в его дальнем конце слабый отблеск света.
– А это что такое?
– Бог его знает, – в голосе Бондаря на самом деле звучало удивление. – В принципе, мы с вами добрались до дальнего конца подземелья – туда, где был второй выход. Но он давным-давно завален, на его месте карьер, где местные жители добывали глину.
– Значит, кто-то, кроме вас, сюда наведывается?
– Вы имеете в виду призрак Витольда Ржеутского, который прорыл новый вход в подземелье? – Директор снова иронизировал.
– Призраки – бесплотные сущности. Это знает даже такой материалист, как я. Давайте лучше поглядим на дело его рук.
Преодолев последний коридор, мы оказались в небольшой галерее в форме неправильного четырехугольника. Прямо перед нами находилась сложенная из серого камня стена, а по другую сторону, на уровне наших лиц, светился узкий проем, в который с трудом мог бы протиснуться человек. Я прищурилась – уже успела отвыкнуть от дневного света, и с удовольствием вдохнула свежий воздух.
– Видите, значит, кто-то сюда все же проникает!
– Знаю я кто, – недовольно буркнул Бондарь. – Они меня уже несколько раз просили, да я их гнал… Добрались-таки, бестолочи!
– О ком это вы?
– Диггеры, а с ними журналисты. Из Хмельницкого, Каменца, даже из Киева звонили – покажи да покажи им подземелье!
– А вам разве жаль?
– Жаль! – с вызовом произнес Бондарь. Такого тона я у него еще не слышала. – Вот жаль – и все! Лариса, я историк, защитил кандидатскую, заканчиваю докторскую. Нравится это кому-то или нет, но я ученый, исследователь, и с этим приходится считаться. Я тружусь, трачу время и собственные средства, провожу кропотливые изыскания, а плодами моего труда хотят нахально воспользоваться всякие ротозеи, которым нет никакого дела до научной ценности моей работы!
– Вы о журналистах? Не любите эту братию?
– Терпеть не могу! Именно по этой причине: расспрашивают, записывают, фотографируют, а потом выдают все это за собственные открытия. А я, дипломированный историк, отдающий все силы местному музею, выбиванию грантов и спонсорских денег, фактически не имею времени даже на то, что эти писаки называют «личной жизнью». При этом меня считают всего лишь источником небесполезной информации, за которую им – им, а не мне, Лариса! – неплохо платят! Разве это справедливо?
– Не думаю, Анатолий, что сейчас самое время для таких дискуссий. – Мне в самом деле не нравился этот разговор, но исключительно потому, что я не могла понять, о чем, собственно, речь. – Но ведь покойному Сизому, тоже журналисту, вы все же помогли…
– Что значит – помог? Он заявил, что пишет путеводитель для иностранных туристов. И не думаю, чтобы врал. Молодые шакалы меня куда больше раздражают и беспокоят. Сизый оплатил консультацию. Я не стал сообщать об этом вашим друзьям из милиции, потому что, если для Киева это нормально, здесь такие вещи не воспринимаются. У него, по его словам, имелся бюджет, и он выложил за пользование информацией двадцать долларов. Может, по чьим-то меркам, деньги небольшие, зато я смогу хоть что-то заплатить Степану, чтобы он покрасил забор.
– Степану?
– Наш сторож. Вы его, наверно, видели. Мужчина в бейсболке, вечно копается в саду. С мая по сентябрь, пока тепло, я разрешаю ему ночевать во флигеле. По штатному расписанию сторожу положены копейки, и я рад любой возможности подкинуть ему хоть что-то. И кто меня за это осудит?
– Успокойтесь, никто не собирается…
– Погодите, Лариса, я закончу. Этот Сизый не изменил моего отношения к журналистам в целом. Но он, по крайней мере, попытался сотрудничать со специалистом цивилизованно, как это делается в нормальных странах. Мне жаль, что он так страшно погиб, но искать убийцу – не мое и, согласитесь, не ваше дело. А вот за это, – Бондарь кивнул на дыру под потолком галереи, – я бы спускал сторожевых собак… Ладно, – скандальные нотки в его голосе исчезли, – можете теперь говорить, что я – чудовище.
– Минотавр страшнее, – улыбнулась я. – Кстати, мы его так и не обнаружили.
– Тем лучше для нас.
– Вы имеете право на любую позицию. В конце концов, недаром в газетах пишут, что мы уже три года живем в открытом демократическом обществе. И затащила я вас сюда не ради дискуссии о роли журналистов в жизни каждого из нас.
– А зачем?
И в самом деле – зачем? Чтобы хоть кому-нибудь рассказать о том, что вчера ночью я видела безголового призрака на этих развалинах?
