Андрей Мягков - Осторожно, стекло! Сивый Мерин. Начало
Он снова сорвался с кровати, выбежал в кухню, схватил телефонную трубку, накрутил цифры.
После долгих гудков трубка заговорила очень тихо:
— Да? Аллё. Я слушаю.
— Ника? Это я. — Он помолчал. — Ты меня слышишь? Это я, Игорь… Ты не спишь? Прости, что так поздно… Я звонил, но никто не подходил… Тебя не было дома… Ника, я не могу так… Не могу… Я должен сказать… Аллё, ты слышишь меня? Аллё?
— Да. Слышу. Если «должен» — говори. Я слушаю.
И Мерин начал говорить.
Он говорил торопливо, почти бессвязно, проглатывая слова, доводя голос до крика. Потом замолкал надолго, шептал, не слыша самого себя, и вновь кричал отчаянно, без пауз, без связи, одним бесконечным предложением, боясь, что на другом конце повесят трубку, а он ещё не сказал и сотой доли того, что расплавленным свинцом вот уже больше двух недель жгло его душу и сердце… Если бы он мог видеть, что там, на «другом конце», на Кутузовском проспекте, 54, в комнате с окном во двор «кто-то» опустил трубку, закрыл лицо руками и рыдал беззвучно, если бы он только мог это знать — никакой самой сильной силе было бы не удержать его на месте, в этой постылой пустой кухне с его отчаянным одиночеством. Он бы через одно мгновение каким-нибудь расчудесным чудом оказался у ног её, и целовал, и целовал, и молил о прощении… Но он этого не знал. И продолжал говорить. О любви. О Любви! О ЛЮБВИ!!!!
И не видел он, что в это же время, в том же доме на Кутузовском, ещё «кто-то», отделившись от стены, на цыпочках прокрался и приложил ухо к неплотно прикрытым дверям комнаты дочери.
Всё это продолжалось бесконечно долго, пока наконец «на другом конце» не справились с волнением и не заговорили:
— Я понимаю. Понимаю, что трудно. Мне тоже нелегко, но изменить что-то уже не в моих силах, — голос говорившей звучал спокойно и непреклонно. — И знаешь что, не будем ни в чём обвинять друг друга, ладно? Мы уже вышли из того возраста. Я тебя ни в чём не виню, это правда. Но я устала от горя. Не звони больше. Я не хочу этого. Не звони.
В трубке зазвучали короткие гудки.
Мерин не мог видеть, как Вероника, положив трубку на рычаг, всем телом откинулась в кресле, как закрыла лицо руками, как вздрагивали её плечи. И не слышал, как она, не открывая глаз, сказала:
— Мама, закрой, пожалуйста, дверь.
Та, обиженно поджав губы, отлипла от двери и ушла в свою комнату.
* * *В одном из муровских кабинетов Саша Александров, прижимая плечом к уху телефонную трубку, грел кипятильником воду в большой эмалированной кружке. На столе перед ним лежала раскрытая записная книжка Алексея Гривина.
На Петровке, 38 Александрова знали почти все. Многие начальники отделов часто не на шутку сражались друг с другом, не пренебрегали никакими, порой не весьма допустимыми средствами в старании переманить его под своё начало. Неожиданных идей от него никто не ждал и не требовал, никакими интересными версиями по расследуемому делу он никогда соратников не радовал, столь необходимая в сыскном деле интуиция не была сильной стороной его натуры. Можно даже сказать, что таковая вообще отсутствовала у Александра Александрова, и он всегда искренне удивлялся и не менее искренне завидовал тем, чьи не подтверждённые никакими фактами ощущенческие предположения в результате оказывались решающими в раскрытии тех или иных преступлений.
Знаменит же он был — а определить Сашину популярность в среде коллег именно этим словом не будет преувеличением — знаменит он был своей фантастически скрупулёзной исполнительностью. Не было случая, чтобы порученное ему дело, каким бы невероятно сложным и практически невыполнимым оно ни выглядело, чтобы Александров, с помощью одному ему известных и доступных одному ему средств, не выполнил. В МУРе об этом знали, полковнице Клеопатре Сидоровой по-чёрному завидовали, Игоря Мерина многие недолюбливали. Работа по отлову нужного сотрудника не прекращалась ни днём, ни ночью, сети были расставлены повсеместно, изощрённости армейских начальничьих интриг могли позавидовать самые усердные интриганки. Но… «А воз и ныне там»: Александров вот уже более десятка лет, со дня прихода в МУР, находился под началом руководительницы особо опасного отдела.
На этот раз полученное от Мерина задание выглядело не ах каким сложным — любая салага легко справится, но уж больно нудным: обзванивать и опрашивать всех знакомых дам убитого Алексея Гривина. Во-первых, — почему только дам? А «кавалеры» что — уже не в счёт? Не могут поведать, как говорят в Одессе, «много хорошего»? Да с каких это пор? Что-то тут Меринок напутал. Перестарался. Вернее — недостарался, мальчик, надо бы пожурить маленького. Александров был на несколько лет старше своего начальника и в общении с ним, а уж тем более в мысленном к нему обращении, не скрывал откровенной снисходительности.
Он посчитал фамилии в гривинской записной книжке, и когда количество их перевалило за третью сотню, подумал, что Мерин не так уж и неправ, заказав ему пообщаться только с женским полом. Этих было «всего» около тридцати, если сильно постараться — дня четыре, не больше, а вместе с мужиками — можно и за месяц не управиться. Ничего, соображает мальчик: конечно, «дам» раскручивать легче, их проще выводить на чистую воду и вместе в этой водичке барахтаться. Они, как правило, все говорливые, за зубами держать языки не любят, любят ими губки свои облизывать, чтоб пуще блестели. Вот и пусть себе пооблизывают.
— …Ну хорошо, Люба, договорились, значит в 12 я жду вас на углу у вашего гастронома. Да, да, да, именно так, чтобы вам не ходить далеко, прямонапротив входа. Я буду стоять около красного «жигулёнка». Зелёная вязанка? Отлично. Это моё любимое сочетание цветов: яркая зелень и стыдливая краснота. Договорились. Замётано. Жду.
Он полистал записную книжку, набрал следующий номер.
— Это квартира Таисии Семченко? Добрый день. Я бы хотел перекинуться с ней парой фраз, не передадите трубочку? Ах вот как. А когда будет — не скажете? Нет, нет, спасибо, я перезвоню.
Вода в кружке закипела, Саша бросил туда пять пакетиков чая — в своё время, когда пытался косить от армии, он пристрастился к «чифирю» и до сих пор частенько угощал себя этим варевом.
— Добрый день, я бы хотел поговорить с Людмилой Логиновой. А, очень приятно, ещё раз добрый день. Я вам звоню по поручению Алексея Гривина. Надо встретиться. Он уехал. Ну при встрече всё расскажу, обязательно. Нет, в 12 я занят. Когда у вас перерыв? А я подожду. Вы где работаете? Хорошо, как вам удобней. Значит, в час, метро Аэропорт. Красный «жигуль», и я стою. Ага, прямо так — облокотился и стою. Вас жду. Договорились.
Он допил чай, набрал следующий номер.
— Анну Дибцеву пожалуйста, можно попросить?
— Нельзя.
Короткий этот отказ ясно давал понять, что владелец хриплого голоса сегодня проснулся не рано и за завтраком пил не чай с молоком.
— Почему нельзя?
— Нет её.
— А где она, если не секрет?
— Не секрет. Уехала.
— И далеко?
— Не знаю. Всё?
— И когда вернётся, не знаете?
— Почему? Знаю. Никогда.
— Простите, я из уголовного розыска. Из МУРа. Вы кем приходитесь Анне Дибцевой?
— Приходился. — Через долгую паузу поправил его хриплый голос: — Мужем.
— Понятно. Тогда у меня вопрос к вам: вы знакомы… были знакомы с Алексеем Гривиным?
Хриплый собеседник молчал.
— Знакомы? — Александров громко повторил вопрос.
— Не ори. Да.
— Что «да»? Знакомы?
— Знако-о-мы. Всё?
— Нет, не всё. Повторяю, я из Московского уголовного розыска. Речь идёт об убийстве. Мне необходимо задать вам несколько вопросов. Вам как удобней — в два часа где-нибудь встретиться или к девяти вечера приехать на Петровку, 38? Как удобней?
— Никак мне не удобней.
— Тогда завтра с нарочным явитесь по повестке. Выбирайте.
Собеседник долго молчал, вздыхал, сопел. Наконец выдавил:
— Выбрал. В два.
— Договорились. Где?
— Около дома.
— Адрес.
— Долгопрудная, 17.
— Как я вас узнаю?
— Узнаешь. Я тебя узнаю.
Александр бросил трубку. «Дебил».
Из тридцати гривинских абоненток доступными оказались восемь, плюс дебил Дибцев. Ну что ж, и на том спасибо, могло быть хуже. Остальных копнём вечером.
В крайнем случае завтра утречком пораньше. Они из постелек своих только-только повылезают, тёпленькие ещё, а мы их хвать за одно место: ну-ка, девушки-краснопевушки, колитесь, вспоминайте, кому вашего Гривина тремя выстрелами с глушителем укокошить приспичило, кому он чем не угодил, кому дорожку перешёл? Да поподробней, пожалуйста, чтобы вся картинка как на фотобумажке проявилась, чтобы нам после ваших рассказов и делать-то больше нечего было. А если сами, не приведи господь, к этой мокрятине ручки свои приложили: приревновали там или ещё что — покайтесь, повинитесь да бегом к следствию на помощь. Может, до старости-то глубокой ещё и по свободе пройтись обломится…
