Елена Михалкова - Комната старинных ключей
Анжей выслушал краткий отчет Полины, но не выразил ни малейшей обеспокоенности происходящим.
– Это им только на пользу, – пробормотал он. – Пусть понервничают.
– Зачем? – не удержалась Полина.
– Легче работать. Они здесь не просто так. У каждого из них серьезные проблемы, которые я должен решить. Чем сильнее человек волнуется, тем беззащитнее становится. И тем точнее я могу подобрать ключ. Где они сейчас?
– Разошлись по комнатам.
– Чудесно. Вот что, Полина, сделайте мне кофе.
– Принести сюда?
– В мой кабинет.
Поднимаясь с горячим кофейником на подносе, Полина прислушивалась. Определенно, дом звучал по-другому.
Усилился шелест любопытных листьев за окнами. Шаги стали отдаваться гулко в коридорах. Казалось, даже часы тикают быстрее и тревожнее: у-нас-гос-ти, у-нас-гос-ти, гос-ти-гос-ти.
К кофе Полина положила свежую булочку. Бесшумно накрыла в полутемном кабинете, взяла поднос и собиралась исчезнуть.
Но Ковальский остановил ее.
– Послушайте, Полина…
Девушка вернулась.
– Я давно хотел расспросить вас о некоторых обстоятельствах вашей жизни. Вы не против?
Попробуй сказать, что против, когда Анжей Ковальский внимательно изучает тебя своими черными глазами, блестящими, как у ворона. В такие моменты Полине становилось не по себе.
«Смотря какие обстоятельства вам интересны», – хотела сказать она.
Но вслух почему-то заверила Анжея, что совершенно не против.
– Прошу вас. – Ковальский указал на кресло. – Хотите кофе?
– Нет, спасибо.
Анжей сам налил себе из кофейника и поглядел на Полину поверх дымящейся чашки.
– Я никогда не спрашивал, где ваши родители.
«Родители?!»
Полина чуть не подскочила. Она успела подготовиться к любому вопросу. Кроме этого.
– Вы не отвечаете! – встревожился Ковальский. – Надеюсь, они живы? С ними все в порядке?
Полина молчала.
«Может быть, сказать, что они умерли?»
Но под пристальным взглядом Ковальского не осмелилась врать.
– Они в Америке.
– Да? И давно уехали?
Пауза: Полина считала в уме.
– Семнадцать лет назад.
– Семнадцать лет назад? – изумленно повторил Анжей. – А как же вы? Ах, понял! Вы уехали с ними и вернулись обратно!
Полина покачала головой. Нет, все было совсем не так.
– Я осталась с бабушкой. С папиной мамой.
– Вот оно что!
Анжей задумчиво помешал чайной ложечкой в чашке.
– И как часто ваши родители приезжают в Россию? Или это вы летаете к ним?
– Они не приезжают. Им тяжело летать в их возрасте, и дорого…
Брови Анжея полезли вверх. Господи, как же Полина ненавидела удивление, неизбежно появляющееся на лицах тех, кто узнавал о ее родителях.
– Значит, сейчас не прилетают. А раньше? Когда вы были ребенком, как часто они возвращались сюда?
– Редко.
– Редко?
– Несколько раз, – нехотя произнесла девушка.
Анжей поднес чашку к губам, но внезапно поставил на стол, чуть не расплескав.
– Подождите… То есть ваши родители оставили вас, уехали и с тех пор виделись с вами лишь несколько раз?
– Да, – сказала Полина.
* * *Четыре раза, если быть точной. Она видела их целых четыре раза. Непринужденных, уверенных в себе, держащихся раскованно. Может быть, чересчур раскованно. Они все время говорили, говорили, говорили наперебой. Сначала Полина думала, что они боятся тишины. Потом ей пришло в голову, что они боятся другого: того, что заговорит она. Спросит вслух, громко, при всех: «Мама, папа, почему вы не берете меня с собой?»
Смешные… Она сама ужасно боялась, что родители предложат поехать с ними. Представляла, как они скажут с выражением искренней доброжелательности: «Полина, мы приглашаем тебя пожить у нас».
А она, конечно, откажется.
И успеет увидеть промелькнувшее на их лицах облегчение.
Этого Полина боялась больше всего. Что они не смогут скрыть, как рады ее отказу, и все остальные тоже увидят это (мать с отцом всегда ухитрялись сделать так, чтобы при их разговорах присутствовали посторонние люди: какие-то друзья, чьи-то родственники и их дети…)
Но они не предложили.
На бабушкиных похоронах собралось много народу. Большинство из них Полина видела в первый раз. Они жили тихо, из гостей у них бывали только друзья самой Полины да пара-тройка бабушкиных приятельниц по даче. За пару лет до смерти бабушка продала дачный участок, но соседки все равно продолжали приезжать.
Приехавшие на похороны люди были из родительского круга. Для них Полинина бабушка была не Ольга Леонидовна, а только мать Аркадия. Они пришли не попрощаться с ней, а повидаться со своими заграничными друзьями, Аркадием и Ликой Авериными, и выразить им сочувствие.
Стоя возле засыпанной могилы, мать поглаживала отца по плечу и приговаривала, утирая слезы:
– Аркаша, как же ты теперь будешь? Ох, Аркаша, как же так?! Как жить, как жить?…
Полина не плакала. Смотрела на них и пыталась понять: почему они не спрашивают ее, как она будет? Почему не говорят: Поленька, девочка, как же ты будешь теперь? Поленька, ведь ты совсем одна.
Потом она вспомнила, что Поленькой ее называла только бабушка. И еще две бабушкиных соседки по даче, которые тихо стояли за спинами чужих, незнакомых людей.
Но все же Лике Борисовне пришлось услышать вопрос о том, как дальше будет жить ее дочь. Правда, задала его не Полина.
Случилось это ближе к концу поминок. Девушка выскользнула на балкон и встала за дверью, прижавшись спиной к холодной стене. Она не могла больше видеть всех этих людей, которые говорили хорошие правильные слова о матери Аркадия. Ей хотелось только одного: остаться одной и тихо оплакать бабушку.
Балконная дверь приоткрылась, из нее на улицу вырвался сигаретный дым. Кто-то закурил у выхода, не рискуя выходить на холод.
– Лика, – раздался приглушенный женский голос, – а что вы решили с Аркашей насчет Полины?
Полина замерла и вжалась в стену. Она узнала голос тети Марины, приятельницы матери. Единственной из всех их знакомых, кто иногда звонил Полине и ее бабушке.
Мать в ответ непонимающе спросила:
– А что мы должны решить насчет нее?
– Ну, все-таки она осталась одна. Конечно, девочка уже взрослая… С одной стороны. А с другой стороны, ей всего девятнадцать лет.
– И в девятнадцать лет у нее есть то, что большинству ровесников и не снилось, – суховато ответила Лика. – Ты знаешь, что по завещанию ей отходит вся квартира? Да, Мариночка, именно так. Родной сын побоку, про него думать не надо. Конечно, ведь в Америке у нас все благополучно! – в голосе матери зазвучала горечь. – Подумаешь: ипотека, кредиты.
Еще учти, что Аркадий каждый месяц высылал ей деньги. Каждый месяц! А, да что уж теперь говорить…
На Полину вдруг навалилась тошнота. То ли от запаха дыма, то ли от слов матери. Она прижала ладонь к губам.
Внутренний голос, поразительно бесстрастный, посоветовал зажать и уши. Но его совет запоздал.
– Но вы можете обжаловать, – неуверенно заметила Марина. – Аркадий наследник первой очереди, у него есть все права на квартиру.
– Ах, ну что ты! Попробуй скажи об этом Аркадию. Будет разглагольствовать о воле матери и ее последнем желании. А о том, что я пашу, как проклятая, что у меня язва открылась год назад, его говорить не заставишь.
Она закашлялась.
– Пойдем, Марина, продует. Хватит здоровье гробить. Я дома совсем не курю, а здесь, как ни приеду, рука сама к сигарете тянется. Страна такая – прокуренная насквозь.
– Это ты верно заметила.
– А за Полину не переживай. У нее все будет хорошо. Ты обратила внимание, что она на похоронах ни одной слезинки не уронила?
Подруга что-то ответила, но Полина уже не расслышала ее: дверь прикрыли.
На следующий день родители улетели к себе домой. Она осталась одна в просторной трехкомнатной квартире на набережной Москвы-реки.
* * *Кофе, сваренный Полиной, остывал в кофейнике. И в чашке, из которой Анжей не отпил ни глотка.
– Значит, вы росли с бабушкой, – повторил Анжей.
Он рассматривал Полину так, словно видел ее в первый раз.
– Другие родственники принимали участие в вашем воспитании?
– Нет. У нас никого не было.
Ей не хотелось продолжать, но было понятно, что Ковальский не отстанет, пока не выпытает все подробности. Пришлось закончить:
– Бабушка умерла четыре года назад.
Ковальский сочувственно кивнул.
– Да, тогда понятно… – пробормотал он, словно разговаривая с самим собой. – Это многое объясняет.
Полина стиснула зубы. Она не будет у него ни о чем спрашивать! Анжей говорит это специально, чтобы она попалась на крючок любопытства, самый простенький и верный из всех крючков.
Но ей не любопытно. Ей абсолютно все равно, что он там себе объясняет.
– Я могу идти? – сдержанно спросила она.
– Конечно. Спасибо за кофе.
«Который вы не выпили».
Ковальский достал из ящика трубку и принялся набивать ее табаком.
