Я тебя не знаю - Иван Юрьевич Коваленко
Я сажусь на мотоцикл и подъезжаю к вашему дому. Жду, когда из дверей появишься ты, а через полчаса он. Я догоняю его (на мотоцикле) и преграждаю дорогу. На лице молодого человека промелькнула растерянность, потому что не каждый день девчонка-байкер встает на твоем пути в буквальном смысле. Не снимая шлема, заговариваю с ним, чтобы понять, как звучит его голос. И есть ли в нем что-то от тебя.
Несу какую-то чушь, но чем странней окажется ситуация, тем ясней будет, кто он есть на самом деле: фарфор или плотник, цветок или консервная банка, песок или гранитная стена. А он, оказывается, довольно милый человек, потому что не шлет меня ко всем чертям, не убегает, а, наоборот, старается помочь: что-то объясняет, достает смартфон, его пальцы двигаются по экрану. В конце концов, он отвечает на мой вопрос, а потом говорит. Вернее, что-то спрашивает, и понятно, что вопросы его текут в одном русле – узнать бы эту девушку получше, и что там скрыто за ее шлемом и за всем этим костюмом и мотоциклетными сапогами. И глаза мои ему кажутся родными, но совсем не по той причине, по которой он думает (а он уже придумал себе, что мои глаза ему родные), а потому, что эти же глаза с ним изо дня в день, самодовольный дурак!
Он что-то спрашивает. И чтобы совсем не разрушить созданный мной образ, я делаю вид, что мне пора. Так и говорю: мне пора – и поворачиваюсь к своему мотоциклу, а он говорит, что готов и впредь помогать мне, если будут какие-то вопросы (господи-ты-боже-мой). И сует мне в руку бумажку, на которой номер телефона. Вернее, отрывает из блокнота листок и что-то пишет на нем (цифры), и только потом передает мне: вот номер моего телефона, звони, пиши, – и выглядит при этом страшно спокойным и счастливым человеком, чертов придурок.
Но, конечно, я беру эту бумажку и говорю «спасибо», и все выглядит так, что я не только благодарна ему за помощь, но и в целом благодарна ему, что также означает, я как бы и встретиться не против. Поэтому произошедшее кажется ему каким-то забавным трюком судьбы, и он идет дальше, довольный собой. А я завожу мотоцикл, какое-то время раскручиваю ручку и трогаюсь с места. Обгоняю его и исчезаю вдали – так что недолго он мог видеть мою спину, мой зад, ноги и шлем, под которым, он уже наверняка думает, скрывается что-то ему родное. Потому что если глаза близки душе, то и все остальное окажется тоже. Так думает он.
И я ничего не пишу, а пишет он. Оказывается, каким-то образом он находит меня, потому что у моего мотоцикла есть номер, и он где-то зарегистрирован, и там есть мое имя (не настоящее, конечно же, потому что мое настоящее имя безнадежно забыто, а родилось другое); и новое имя – такой же длинный путь холодных и тяжелых ночей, как когда-то в депо, с той лишь разницей, что сказки перед сном я рассказывала не добрым вагонам, а людям, которые класть хотели на мои истории, а потому я ничего не рассказывала им, все это было давно и ничего этого не было.
Есть только паспорт, который говорит о том, кто я, и есть деньги, которые достались мне от того, кто их когда-то имел, а потому теперь я имею достаточно, чтобы ни в чем себе не отказывать и кататься на мотоцикле.
И он каким-то образом находит меня в социальных сетях, черт его знает каким, возможно, пишет всем, у кого такое же имя, как у меня, но вообще найти меня нетрудно, потому что на аватаре я на мотоцикле, и больше ни одного фото и ни одной записи на стене.
Я тебя нашел, пишет он, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не нагрубить ему в чате, не написать ему, что он человеческое отродье, потому что на кой хер я ему нужна, если у него уже есть я же, только другая моя часть, которую я, похоже, люблю и ценю несравнимо больше, чем он. И пишу ему это, а потом стираю и в итоге не пишу ничего. Поэтому, думаю я, он был удивлен и ничего не рассказал ей, моей сестре Алисе.
Девка на мотоцикле.
И вот смотрю я на ветер, который кружит поземку на асфальте, смотрю на асфальт, который всегда один и тот же, смотрю на то, что окружает меня, и спрашиваю себя: «Кто ты?» Потому что, кто он, я уже поняла. Такая рыхлость во всем, такая бессистемность, и от этого становится дурно, но я знаю, как справляться с такими ощущениями, потому что, если чему я и научилась за свою жизнь, так это с ними справляться.
И я пишу ему: сволочь ты такая, распоследняя сволочь, у тебя есть девушка, а ты пишешь мне, я тебя убью, пишу я, если ты ее обидишь. Именно так и пишу, потому что если бы могла, то всю его страницу в «ВКонтакте» скатала в комок и бросила в урну, чтобы потом и все его существо оказалось на помойке, в мусороуборочной машине и на загородной свалке, посреди всеобщего барахла и отходов человеческих.
Потом «закрываю» свой аккаунт, чтобы ничего он не ответил мне, потому что нельзя давать говорить тем, кто считает, что умеет говорить. И пропадаю, оставшись для него лишь фигурой, на которую он глазел своими жадными глазами, хотя внешне вроде весь такой светлый и мудрый. С хера собачьего он мудрый.
…и твое пребывание – посреди строго очерченных линий, что создаются постройками, линиями электропередачи, маршрутами транспорта и схемами, которые создают люди, чтобы было удобнее или запутаннее…
…ты со строго определенным графиком своей жизни, где есть место сну, работе и времени, которое остается между, но туда я пока не попадаю…
…особенно вчерашнего вечера, когда я застала тебя в компании мужчины, от которого ты вроде бы убежала, от которого пыталась (или не пыталась) ускользнуть, но, смирившись, позволила ему обнять тебя за плечи и выслушать все, что накопилось в тебе, и это было похоже на момент истины, ибо ты – человек, содержащий в себе что-то. Уж я-то знаю и помню, как мы с тобой озирались по сторонам, гуляя по вечернему лесу, когда вокруг была одна темнота и становилось страшно, но нам казалось, что так мы гораздо лучше ощущаем жизнь, потому что где еще ее ощущать, как не тут – посреди деревьев, где все как будто бы спит…
…заглядывали в колодцы, чтобы убедиться: вода не ушла на бóльшую глубину и так же дарит нам отражения, в которых мы с тобой оказываемся множеством картинок, а те, сталкиваясь между собой, становятся единым целым, светом на поверхности мелких волн…
…подбирали на улице ветки, чтобы свить гнездо и помесить где-то в кроне дерева, настолько высоко, насколько мы могли (то есть максимально низко), чтобы какая-нибудь птица, у которой не было сил сделать это самой, могла разместиться там и выходить птенцов, и чтобы мир таким образом стал чуточку лучше…
…слушали сверчков, не понимая, как это так происходит, что кто-то в мире может издавать такие звуки, без передышки, позволяя нам с тобой сидеть и наблюдать, как вечер становится ночью, а ночь утром, потому что сидеть мы могли очень долго…
…держались за руки, когда пытались зайти в холодную июньскую реку, чтобы раньше всех начать купаться, раньше тех, кто приезжает сюда из городов и считает, что вода им что-то должна, и мы заходили в реку, шаг за шагом, знакомились с ней заново, пока не скрывались в воде с головой, и какое-то время стояли так, задержав дыхание, а потом что есть силы бежали обратно, преодолевая сопротивление реки…
…смотрели друг на друга за столом, и смотрели в одну сторону, сидя на сваленных у соседского забора бревнах, и смотрели в разные стороны, когда пытались стать единым существом, у которого одно тело, но четыре глаза и четыре уха, а значит, все должно для него быть более объемным и понятным, нежели обычным людям, среди которых нам приходилось существовать…
…постепенно, будучи единым целым, мы продолжали в каких-то вещах разделяться на равноценные, но тем не менее цельные сути, которые все больше обозначали, что мы с тобой отдельные люди, каким бы единым существом друг для друга ни были…
…и тогда постепенно, день за днем, все четче ощущалась эта граница между нами: то тут, то там, то тут, то там…
…что предупреждало нас:
