Вл. Гуро - Вера Чистякова
— Я получил приказ отправить Гедвиг в Вену. Для связи с вами остается Медер. У него есть рация. Он инвалид — на фронт его не возьмут. Будете работать вдвоем. Вы можете поехать к нему в мастерскую, но не раньше, чем через неделю.
Наталья Даниловна с грустью смотрела на Вольфа. Вот и он покидает ее. Вероятно, и на фронте он будет при малейшей возможности продолжать свое опасное дело. И ему и ей теперь придется еще труднее.
В это лето не многие выехали за город. В каждой семье кого-нибудь провожали на восточный фронт. И только стаи прыщавых и наглых молодых людей в коричневом по-прежнему слонялись по улицам.
Мастерская Медера «Немедленный ремонт велосипедов» помещалась на бойком месте в парке с отличным велосипедным треком и всегда была полна клиентов. И сегодня Наталья Даниловна увидела у входа в мастерскую несколько человек: эсэсовца, девицу в клетчатых штанах, пожилого спортсмена в очках. Велосипеды их стояли у ограды. Но дверь в мастерскую была закрыта деревянным щитом. Эсэсовец молотил по ней ногой в тяжелом башмаке. Никто не открывал. На стук со двора вышел испачканный мальчик лет двенадцати. Наталья Даниловна вспомнила, что встречала его в мастерской Медера. Она стала так, чтобы мальчик не заметил ее.
— Где хозяин? — спросил штурмовик.
— Его нет, его совсем нет!
— Как — нет? — заорал эсэсовец. — Может быть, этот однорукий отправился на восточный фронт бить русских? Ха! Где он? Позови его!
Мальчик вытер рукавом лицо:
— Он умер. Он сам убил себя. Три дня назад. Из пистолета. Да, у него был пистолет. Я клеил резину. И вдруг зашли в помещение человек десять. Эсэсовцы и два штатских. Хозяин схватил голубой чемоданчик и побежал по лестнице в кладовую… Да… Тогда они все закричали, бросились вверх по лестнице и стали требовать, чтобы он открыл. А он ругался через дверь. Я никогда не слышал, чтобы он так ругался, — даже тогда, когда я сломал машину господина советника… И они начали ломать дверь. Я спрятался под лестницей. Дверь упала. И хозяин сразу выстрелил. И один упал. Остальные испугались.
— Ты думаешь, о чем говоришь, дурак?! — закричал эсэсовец. — Испугались!
Он покосился на девицу, на пожилого спортсмена. Те слушали с жадным интересом.
— Запомни — наши ничего не боятся! Что было дальше?
— Простите, мой господин. Хозяин хотел перезарядить пистолет, но ему было трудно. У него одна рука… И тогда они бросились к нему. Все же он перезарядил пистолет и опять выстрелил. И еще один упал. А потом — в себя. А в комнате все было в дыму, и валялись какие-то поломанные части. Мне сказали, что здесь была радиостанция. Я не понимаю, какая радиостанция. Мы чинили велосипеды.
Эсэсовец слушал, тупо уставясь на мальчика и открыв рот, в углу которого приклеился окурок дешевой сигары. Наконец он громогласно изрек:
— Конечно, твой хозяин был из жидовско-коммунистической банды! Хайль Гитлер!
Он поднял правую руку, сел на велосипед и уехал.
…Это было первое настоящее горе в ее жизни. Как живой, стоял перед глазами тот, кого называли Эрнст Медер. Казалось, она видит его там, в дыму, за дверью, в маленькой кладовой. Он погиб здесь, единственный друг! И она снова одна. Отчаяние охватило ее. Это не была минута слабости, как когда-то, в самом начале пути в этой стране, а холодное отчаяние человека, который не видит выхода.
Было ясно, что рацию Медера запеленговали. Что же будет теперь без рации? Как связаться со своими? Что оставалось делать? Быть немой свидетельницей кровавых преступлений? Отдаться на волю этого смерча, несущего разрушение и гибель всему живущему? Погибнуть, не принеся пользы? Погибнуть бесцельно, когда началась самая жестокая, самая кровавая война? Надо было принять решение.
Она бродила долго. Созревал какой-то план, пока неясный, ей никак не удавалось додумать до конца.
Потом она сказала сама себе: «Раньше я вам помогала, Рудольф, теперь вы мне поможете».
И улыбка ее была недоброй.
Глава третья
ЕЩЕ ОДНА ПРОВЕРКА
Близился час затемнения. С тихой улицы доносились обычные мирные звуки: велосипедные звонки, шуршание шин по асфальту да песня старика точильщика, которого уже лет десять видели здесь.
Рудольф вошел к себе. С начала войны он не выезжал из Берлина. Наталья Даниловна мысленно подивилась тому, как изменился он за последние месяцы. Он мало напоминал Романа Ивановича Кротова — потолстел, у него появились солидные манеры.
— А я уже давно жду вас, Руди.
Не зажигая света, они сели на низкий диван. Голос Рудольфа звучал виновато:
— Мы так редко видимся, Натали. Это не моя вина. Условия войны… И притом неприятности, неприятности…
— Какие же? У вас раньше не было от меня секретов. А я хотела бы поговорить с вами, посоветоваться.
— Как всегда, готов служить вам, Натали.
— Я пришла к выводу, что нам надо ехать на восточный фронт.
Они говорили по-русски. Ни он, ни она еще не вполне привыкли к названию «восточный фронт», которое появилось в газетах, в телеграммах-молниях, — их выставляли в витринах магазинов.
— Почему это пришло вам в голову?
— А разве вы не упрекали меня в пассивности, не призывали к мести, не твердили, что это наш долг?
— Не хитрите, Натали. Вам наплевать на идеалы. Просто вас привлекает война, как она привлекала авантюристов во все времена.
— Вы считаете меня авантюристкой?
— Нас с вами обоих, до известной степени…
— Это что-то новое в вас, Руди.
— Ах, Натали, вы не знаете всего! И это лучше для вас…
— Знаю, Руди. Знаю, что любой мальчишка, одержавший «победу» в парижских кабаках, смотрит на вас свысока только потому, что вы не носите погоны, не были рядом с ним, что вы не «воевали»…
— Не будем об этом! — сердито прервал Рудольф.
Она поняла, что самолюбие его страдает.
— А как же насчет поездки на фронт, Руди?
— Натали, я делаю очень-очень важное дело, которое даст для войны с большевиками больше, чем я могу дать своим личным участием в ней. Может быть, и мне потом придется выехать на поля сражений. И тогда я хотел бы, чтобы вы были рядом со мной. Потому что вы смелая женщина и потому что я уже не мыслю своего будущего без вас. Вдвоем мы еще многого добьемся, Натали.
— Пока вы завершите свою работу здесь, война уже закончится. Ведь все кругом говорят о молниеносной войне и близкой победе… Ну устройте мне выезд на фронт, Руди. У вас связи. Я германская подданная, свободно владею русским языком, знаю Россию. Неужели я не нужна там? Вы же считаете меня активной натурой. И в то же время не даете мне возможности активно работать…
— Но вы ведь знаете, что в нашей армии женщины не допускаются на передовые позиции.
— Неужели нельзя обойти эту формальность?
— Возможно, для вас удастся сделать исключение. Но сначала надо выяснить, точно выяснить, какую работу вам поручат на фронте.
— Вы сможете это сделать, Руди?
— Надо будет устроить вам встречу с полковником фон Шлейниц, Натали, — сказал Рудольф, немного подумав.
— Хоть с самим чертом! — воскликнула она обрадованно, вскакивая с дивана.
Кафе, в котором фон Шлейниц назначил встречу, называлось именем старинного немецкого города и славилось до войны старомодной кухней и винным погребом, теперь превращенным в бомбоубежище. Зал, выбранный для встречи, был пуст. Четыре официанта, помахивая белоснежными салфетками, скучали у дверей. Сегодня менее чем когда-либо публика была склонна к посещению ресторанов. Накануне англичане бомбили западную окраину и центр. К утру места разрушений были обнесены забором с аккуратной надписью: «Здесь производится строительство». Редкий прохожий решался улыбнуться, прочитав ее.
Наталья Даниловна и Рудольф вошли в зал без трех минут восемь. Ровно в восемь появился оберст фон Шлейниц. Он был в штатском с миниатюрным значком свастики в петлице, как носят чиновники высших рангов. Кто-то, видимо, сопровождал его, потому что было слышно, как он в дверях приказал спутнику ждать в соседнем зале.
Рудольф поднялся. За оберстом Шлейницем лениво брел раскормленный коричневый сеттер. Полковник был чрезвычайно любезен с молодым Кууном.
Оберст сыпал вопросами. Наталья Даниловна без удивления убедилась в том, что ее история известна во всех деталях и что о ней собраны материалы. Вопросы полковника в ничтожной степени коснулись ее прошлого. Она без труда разгадала и ход мыслей оберста. Если брать ее под подозрение, то, во всяком случае, у нее было достаточно времени, чтобы выучить взятую на себя роль, и ловить ее бесполезно.
Фон Шлейниц спрашивал быстро, отрывисто: какие местности в России знает фрау Келлер — области, районы, города, местечки? По каким морям и рекам плавала, какие порты ей знакомы?
