Евгений Сухов - Тайга мятежников любит
– Прими, малой.
Илья хлебнул обжигающий терпкий коньяк, закашлялся. Вернул фляжку, но тот отмахнулся:
– Пей, не стесняйся, у нас этого добра – полная антресоль. Нам нельзя – капитан будут гневаться, высекут-с… А с тебя какой спрос?
От коньяка полегчало. Он убеждался – болезнь его носит не медицинский характер. Словно чувствовал, что куда-то погружается… От бронедрезины, затормозившей на полустанке, семафоря пятерней, спотыкаясь о шпалы, бежал солдат с выпученными глазами. Перегон прямой, машинист успел затормозить – под пронзительный паровозный гудок состав втягивался на полустанок. Солдаты по команде кувыркались с бортов, бежали на запасные пути, где стояли брошенные вагоны…
Роль наблюдателя уже не устраивала. Да и Даша подзуживала – лезла, подталкивала. Илья поражался – откуда у девчонки такой интерес к чужому добру? Красных в Турове не было – дежурный диспетчер видел, как в тупике люди в кожанках грузили на конфискованные подводы какие-то ящики, потом погнали лошадей в тайгу. Местный люмпен уже подкрадывался к вагонам, уже вскрывал оставленные красными ящики – да солдаты вспугнули, взяли теплушки в кольцо, выставили охранение. Волынцев ругался первосортным матом – успели хреновы «краснопортяночники» уйти от заслуженной кары!
– Фельдфебель, живо людей на хутор! Любой транспорт – да пошевеливайтесь, служивые!!!
Пешком соваться в тайгу было глупо. Царила сумятица. Быстро выяснилось, что на хуторе чекисты конфисковали все тягловое, способное передвигаться, чем здорово разозлили сельчан. До соседних хуторов – что на запад, что на восток – верста коломенская. Да и там неизвестно, что в наличии. Волынцев багровел от бешенства, посылал людей во все стороны.
– Бегом надо бегать, служивые! А ну шевели ляжками, совсем обленились, мать вашу растак, и без транспорта не возвращаться!!!
Суетились младшие офицеры, жандармский ротмистр кошачьей поступью ходил вокруг теплушек, проявляя резонное любопытство. Ящики вскрыли – в присутствии Волынцева, Малютина и фельдфебеля. Илья пролез – настаивая на полной осведомленности и разрешении коменданта Иркутска. По затылку он, конечно, получил, но своего добился. Сверкание побрякушек ослепило.
– Мать честная… – бормотал фельдфебель Брыкало, сдирая ломиком забитые гвоздями крышки, – вот же хрень какая… Да здесь этих рыжиков до чертовой бабушки…
Но того, заветного, ради чего Илья пустился на авантюру, в ящиках не было. Он ловил на себе пристальный взгляд Малютина и чувствовал себя скверно. Малютин что-то знал. С какой миссией послали скользкого ротмистра – оставалось лишь догадываться…
Груз заколотили обратно, и солдаты поручика Разбашева, вытянувшись цепочкой, стали передавать его на главный путь. Через час развернули бронедрезину – с ней и отправились в Иркутск спасенные ценности. Разбашев прыгал на подножку последним, внимая инструкциям командира. Отряд Волынцева похудел на отделение солдат и одного поручика.
– Илюша, а ты уверен, что там не было коллекции твоего вуя? – дергала за рукав Даша. Он морщился и раздраженно отмахивался. Он терпеть не мог, когда близкие люди применяют какие-то первобытные словечки. Просто коробило. Образованная дама, окончила заведение почти что благородных девиц и даже с отличием. Вуй – это дядя по матери, но почему бы не сказать: «твой дядюшка»? Почему не говорить «штанина» вместо «гача», «перекладина» вместо «глобы»? А бывает, наоборот, завернет в панпсихизм и начнет доказывать, что все предметы вокруг нас – штуковины одушевленные и имеют тонкую духовную натуру. Или в ламаизм ударится, достает, что надо съездить в Тибет (как будто он там не был) и воочию удостовериться, чем тамошняя вера отличается от нашей. Один из старых Илюшиных знакомых тоже ударился в ламаизм, полгода кушал лотос в Тибете – как будто там питаться больше нечем…
Запихнуть ее в дрезину, конечно, не удалось. Вцепилась в него, как пиявка, умоляла, цензурно ругалась. А у Ильи перед глазами стояла старенькая мама Даши Красавецкой, передвигавшаяся с палочкой, а потому не имевшая возможности контролировать шебутную дщерь. В итоге он смирился с мыслью, что баба с воза свалится не скоро и переживать по-прежнему надо за двоих. Не меньше часа ушло у людей капитана Волынцева на поиск транспорта в прилегающих селениях. Трещали выстрелы из-за леса – заимствование чужой собственности на нужды белых войск проходило в натянутой нервозной обстановке. Через час подтянулись подводы – по паре лошадей в каждой. Возницы из местных испуганно зыркали глазами. Солдаты прыгали в солому – многим места не хватило, шли по обочине, обмениваясь шуточками. И никому не приходило в голову, что прогулка в вечность уже началась…
Первый инцидент случился через час, когда прошли две деревни (в одной чекисты мобилизовали проводником местного голодранца), объехали по броду взорванный мостик и втянулись в необитаемый «дендрарий». Скорость колонны резко упала. Колеса вязли в сырой земле, люди спотыкались – брань стояла оглушительная. Сосняки сменялись открытыми возвышенностями, сырыми низинами, испещренными ямами и оврагами. Зудели комариные полчища. Боевое охранение ушло вперед и временами высылало гонцов с сообщениями, что «Красную армию пока не видать». Двое штатских ехали в замыкающей подводе. И в который раз Илья убеждался, что женщина пусть и неотъемлемая часть природы, но звучит вредно, бестолково и капризно. Он выслушал десятки нареканий, что его – прожженного эгоиста – совсем не волнует состояние любимой, что она уже покрылась пролежнями, ей сыро, мокро, неудобно, и кажется, что в этом «сеновале» вместе с ней проживают блохи, клещи и другие насекомые.
– Клещи в соломе не живут, – возражал Илья.
– Тогда гадюки, – упрямствовала Даша.
– Гадюки не насекомые.
– Послушай, милостивый государь, – ныла Даша – и у него возникла уверенность, что она нарочно расшатывает его психику и в итоге научит ценить тишину. – Я что-то не пойму – я твоя любовь или так, на время? Неужели так трудно нарвать еловых лап и подстелить под даму?
Под хохот солдат, идущих рядом с подводой и получающих от общения молодежи огромное удовольствие, он спрыгнул на землю – нарвать ей лап, заткнуть хоть на время… Тут и загремели по фронту выстрелы! Илья присел от неожиданности. Ойкнула Даша, зарываясь в солому. Солдаты, снимая с плеч винтовки, побежали вперед. Стрельба стояла беспорядочная, рваная. У красных были пулеметы, а здесь хлопало только стрелковое оружие.
– Илюша, родненький… – жалобно причитала Дарья, – иди же скорее, прикрой меня…
Но он уже пробирался вдоль подвод. С женщинами – потом… Отдельные крики, стрельба затихала, прорезался истошный, берущий за душу вопль, который оборвался, и настала тишина. Как и следовало ожидать, нарвались не на красных. С последними разобрались задолго до них. Хуторяне, возмущенные бесчинствами чекистов, раздобыли где-то лошадей и устроили собственный рейд возмездия. У красных сломалась телега, остались несколько человек – с приказом схоронить не подлежащие перегрузке ценности. Да не успели – попались под горячую руку крестьянам. И последние не успели скрыться с добром – белые нагрянули. Смотаться сельчане не пожелали – не разобрались, решили, что подходит конкурирующая банда… А потом капитулировать не было возможности, расстреливали, как куропаток. В буераках вокруг тропы валялось полтора десятка трупов. К горлу подгребал увесистый ком тошноты. Но любопытство гнало в гущу событий.
– Куды ж ты прешься, ваше благородие? – отпихивал его упитанный Михалыч, но Илья лез. Красных было четверо. Порубленные в капусту, валялись среди мертвых сельчан. Уравняла людей смерть. Худой, как щепка, бородач возлежал у ног коня, зацепившись за стремя. Конь стоял покорно, переступал, встряхивал гривой, косил по сторонам воспаленным глазом. Еще четверых лошадок, не пожелавших далеко уйти, привели под уздцы солдаты.
– Накосили, итить ее… – растерянно чесал в затылке фельдфебель. – А чего же они, чудаки, стрелять начали? Они бы не стали – и мы бы не стали. Совсем охренели от счастья…
– Не расстраивайтесь, фельдфебель, – ухмылялся Малютин, носком переворачивая скрюченное тело. – Народу в России-матушке предостаточно, еще на пару заварушек хватит.
«Да у нас в России каждый третий – лишний. Убивать не переубивать», – со злостью думал Илья, обходя поле боя. Вновь ругался Волынцев, метался по буеракам. Галунный темляк на рукояти шашки болтался, как флагшток на ветру. В замыкающей подводе завозилась Даша, подняла голову, выбросила ножку, чтобы спрыгнуть. Имелась в этой девке безуминка… Налетел ветер, холодел воздух. Единственная потеря отряда – чубатый солдатик, развлекавший в поезде остротами отдыхающую смену, давился кровью, умирал. Под спину подложили скрученную шинель, и все равно смерть была мучительной. Окружающие лихорадочно закрестились.
