Елена Михалкова - Пирог из горького миндаля
Если бы Тишка могла, она бы рассмеялась. Но в голове ее царил хаос. Она не в силах была осознать, что произошло. Пашка убил другого котенка? Но черный был в поселке лишь один…
Девочка обвела непонимающим взглядом Женьку, Пашку, тетю Люду, Тамару, прижимавшую к себе сына, и задержалась на Лелике.
«У меня мышь пропала. Бойцовская, любимая».
Вспышка сверкнула перед Тишкой и озарила безжалостным светом ее любовно выстроенное гнездо, над которым болталась игрушка – черно-серая королевская мышь, украденная у Лелика.
Если бы она забралась в гнездо, то увидела бы, что это не котенок.
Но она не забралась. Пашка точно все рассчитал.
И речь подготовил правильную, которая должна была убедить ее, что он расправился со зверьком.
Тишка вскинула голову и увидела мать, бегущую к ним от дома.
С беспощадной ясностью она поняла, что ей никто не поверит. Можно привести взрослых к ее гнезду, но Тишка знала, что мыши там не будет. Кому раскрыл Пашка тайну ее укрытия? Кто бы ни был этот человек, он вскарабкался на дерево, снял мышь и исчез. Никаких следов Пашкиного замысла не осталось.
– А вот это, братцы мои, уже чересчур!
Прохор возвышался над Тишкой, гневно сдвинув брови: Саваоф, карающий сошедшее с ума человечество.
– Ты зачем Пашу обидела?
Тишка разлепила губы. Она больше никогда и никому не станет врать в этом доме. К черту деда. К черту их всех, взрослых лжецов!
– Потому что он мразь, – отчетливо сказала она в тишине.
6
– Мы уезжаем завтра утром, – сухо сообщила мать. – Ты довольна?
Если бы она попыталась расспросить Тишку, девочка все бы рассказала. Но Татьяна слишком устала. Больше месяца кроличьих танцев перед пастухом закончились ничем, потому что у ее дочери сдали нервы. Она не хотела слышать никаких объяснений. Несправедливая, иррациональная обида разбухала в ней, и Татьяне стоило больших трудов удержать ее внутри.
«Я старалась ради нее. А она!»
Тишка спустилась на первый этаж, ведя рукой по нагревшимся перилам. Дом – хороший. Ей будет его не хватать.
Внизу никого не было. Взрослые к вечеру решили жарить шашлык в саду. Все они стали обращаться друг с другом подчеркнуто доброжелательно, словно пытаясь загладить впечатление от ее дикой выходки, но все это отдавало фальшью.
Тишка прошла столовую с насупившимся буфетом, миновала горку, в которой сочувственно поблескивали бокалы. Библиотека с длинными книжными шкафами – темная, уютная, как домик под столом, сделанный из одеяла. Гостиная, где со стены взирает огромный портрет Прохора: пронзительный взгляд, раскрытая книга под грубой ладонью.
Вокруг все заставлено подарками, которые преподносили великому писателю. Статуэтки, кубки, вазы… Самая волшебная, малахитовая, зеленеет на столе. В ней никогда не бывает цветов – наверное, не найти достойных такой красоты. В зеркале над искусственным камином темнеет ее отражение.
На Тишку снова накатила слабость, и она ухватилась за край стола. Эти приступы, во время которых ее бросало в холодный пот, стали повторяться почти каждый час.
И живот опять ноет. Надо попросить у мамы таблетку…
– Выгнали тебя?
Тишка вздрогнула.
Пашка стоял в дверях. За ним сгущался сумрак коридора.
– Пошел вон, – хрипло сказала она. – Иначе опять врежу.
– Да ты уж свое отвоевала, – рассмеялся Пашка.
Один глаз у него заплыл, на щеке остались царапины. Но выглядел он победителем.
– Как же ты мне надоела. Все вы.
– И дед? – не держалась Тишка.
– При чем здесь он? Вы, малолетки. Сытые…!
Он произнес такое слово, что Тишку передернуло – не столько от ругательства, сколько от ненависти в его голосе.
– Дед тебя не выберет! – прошипела она.
Пашка внезапно рассмеялся.
– Да и пускай! Что бы ты понимала, дура. Здесь совсем другая игра идет! И ставки в ней выше. Ты хоть знаешь, что такое ставки?
Тишка промолчала, с ненавистью глядя на парня. Ей было худо, почти так же худо, как в доме Изольды. Стены то и дело шли волнами, перед глазами сгущалась пелена. Надо было уйти, но при мысли о том, что придется протискиваться мимо Пашки, как будто она бежит с поля боя, внутри все бунтовало.
– Противная ты, – задумчиво сказал Пашка. – И везде лезешь! Кто тебя просил про птицу рассказывать?
– Ты ее убил!
– Ну и что? Хотел как лучше.
«Прохору эту лапшу вешай на уши», – собиралась сказать Тишка, но к горлу из желудка поднялся ком.
– Я про тебя все знаю, – выдавила она, преодолев тошноту. – И Лелик знает.
– Тебя завтра уже здесь не будет. Ту-ту! Наденут на тебя смирительную рубашку и повезут в белой карете.
– Чего?
– Ты же психическая. Тебя надо подальше от людей держать. Твоя мамашка тебя в психушке закроет, ты в курсе?
– Что ты врешь!
Но страшное подозрение вдруг кольнуло в сердце: а если правда?
– Заберут тебя и на укольчики посадят, – заверил Пашка. – Матери твоей свободы хочется. Она ж в разводе? Ну точно. Кому она сейчас нужна, с прицепом. А так хоть мужика себе найдет. Потрахается с ним вволю.
– Заткнись!
Тишка, пошатываясь, сделала несколько шагов.
– Ага. Уже заткнулся. – Пашка улыбнулся. – Зря я, что ли, себя подставлял под твои зубы? Получай в ответку правду. Не нравится?
Девочка хотела только одного – уйти. Уже не только стены, но и сам Пашка расплывался перед глазами. Вкрадчивый голос льется в уши и застывает там, как смола.
– Тебя в дурке закроют, – Пашка зашел в комнату и стал ходить вокруг Тишки, приглядываясь. – Мамашка твоя натрахается и выпускать тебя оттуда не захочет.
– Не смей так говорить про маму!
– А чего? Она не такая уж и старая. Может, еще одного родит. Тогда ты ей точно будешь ни к чему.
Тишка отчаянно сопротивлялась этому тягучему голосу. «Неправда! Он лжет!»
– Ты не замечаешь, что она странновато себя ведет? И звонит куда-то все время. Прикидывает, в какую больничку тебя запереть. Ну и жалеет тебя, не без этого.
Господи, но ведь правда же, все так и есть. Мама и в самом деле часто разговаривает по телефону, и на Тишку временами смотрит так странно…
– Замолчи, замолчи, замолчи, – бормотала Тишка, плохо понимая, что говорит.
– А, да! С котиком-то твоим я закончу.
Девочка чуть не задохнулась от ужаса.
– Что ты сказал?!
– Тебе ж его с собой не разрешили взять, – посочувствовал Пашка. – Спасибо, кстати, что приручила. Меньше возни.
– Не смей…
– Если бы ты мне вывеску не попортила, – он дотронулся до синяка и сморщился, – я бы затеваться не стал. А так – извини.
– Не трогай кота! – взмолилась Тишка. – Пожалуйста!
– Сама виновата!
– Я все что хочешь сделаю! – она уже плакала, не скрываясь. – Только не обижай его! Пожалуйста!
Пашка театрально приставил пальцы ко лбу, словно принимая трудное решение. Все взвесил, посмотрел еще раз на похолодевшую от ужаса, зареванную Тишку и сокрушенно покачал головой:
– Не могу. За все надо платить – слышала такие правильные слова?
И вдруг превратился в какого-то чудовищного клоуна, изображающего одному ему понятную пантомиму. Тишка в полной оторопи смотрела, как Пашка медленно обводит пальцем вокруг шеи, словно надевая петлю, дергает вверх сжатый кулак… Голова его повалилась на левое плечо. Глаза закатились, он захрипел и вывалил язык.
И тут девочка поняла, что ей показывают.
Повешение.
Эта омерзительная кривляющаяся харя каким-то образом окончательно заставила девочку поверить в то, что каждое слово, сказанное Пашкой – правда. Все будет так, как он обещает. Мама увезет ее и положит в психбольницу, а он в это время убьет ее Дымчика.
– Хыр-хыр! – прохрипел Пашка и для правдоподобности выпустил изо рта струйку слюны. А затем открыл глаза, не выпрямляя свернутой шеи, отчего выражение его лица стало невыносимо жутким, подмигнул Тишке и осклабился.
При виде этого оскала с Тишкой случилось что-то вроде припадка. Ничего не соображая, она схватила со стола малахитовую вазу, как будто саму прыгнувшую в руку, и с размаху ударила Пашку по голове.
Ваза взорвалась, и вместе с ней взорвался мир. Все рассыпалось: Пашка, портрет деда, зеркало, стол, обои с розами… Нестерпимо блестящие осколки закружились вокруг Тишки, ее подхватило водоворотом и затянуло вглубь черной хохочущей воронки.
Глава 8
2015 год
1
Алексей Савельев
Так странно смотреть на нее, живую и невредимую. Девочку тогда почти сразу увезли, и в глубине души я, оказывается, все эти годы считал ее мертвой. Абсурдно, да. Но мне казалось, они погибли оба.
В каком-то смысле так оно и было. Никто из нашей семьи при мне не упоминал о трагедии. Отец, когда я пытался поговорить с ним, посмотрел на меня такими глазами, что я осекся на полуслове. Он оплакивал Пашку, и мое любопытство было оскорбительно для его горя.
Но вот она здесь. Маленькая хозяйка большого дома.
Даже не знаю, кого я ожидал увидеть. Девицу с черными волосами, угрюмым взглядом и кроваво-красной помадой на искусанных губах? Я помнил ее пигалицей с густой челкой над блестящими глазами. Любопытная и в то же время замкнутая, ловкая, юркая, точно белка. Прохор называл ее мечтательницей. Вряд ли она улавливала тот пренебрежительный оттенок, который он вкладывал в это слово.
