Смерть Отморозка. Книга Вторая - Кирилл Шелестов
— Да нет же, месье Поль! — воскликнула Лиз.
— Молчите, Лиз! Стыдитесь, вы, жалкие, мелкие корыстные лицемеры! Одному вы размолотили башку, другую сожгли, третьего повесили! А когда я, русский, пытаюсь докопаться до правды, вы всей толпой набрасываетесь на меня и хором орете, что это недопустимо, что это нарушение прав человека и французских законов! Это — ваша Франция?!
Реми тоже поднялся. Бледный, взволнованный, с прыгающими губами, он пытался возражать, но Норов не слушал.
— Так, Реми?! — бушевал он. — Это — Франция?! Другой не существует? Отвечай!
— Нет, месье, это — не Франция! — раздался твердый голос мадам Гейнсбур. — Франция справедлива! Прошу вас, успокойтесь. Вы попали в сложную и неприятную ситуацию, но, уверяю вас, это — частный случай. Во Франции есть закон, и я постараюсь сделать так, чтобы он вас защищал. Я приношу вам свои извинения за то, что вам пришлось пережить… — Она обвела глазами лица остальных и прибавила: — От имени всех, здесь присутствующих.
Французы молчали, избегая смотреть на Норова. Щеки Лиз заливал румянец стыда. Норову показалось, что и Кристоф покраснел. Норов перевел дыхание, приходя в себя.
— Принимается, — кивнул он. — Вы меня тоже извините, я немного разволновался.
***
— Я хочу рассказать все, как было! — вдруг объявила Лиз. — Правду.
Даниэль, издавая протестующие нечленораздельные звуки, хотел вскочить со стула, но Норов его не пустил.
— Минуту, мадам Пино! — вмешалась мадам Гейнсбур. — Как адвокат я обязана предупредить вас о последствиях ваших заявлений. Я намерена записать ваши слова на диктофон. У вас нет возражений?
Она достала из сумки телефон и положила на стол. Лиз подняла на нее тяжелые измученные усталые глаза.
— Мне безразлично… Мне все равно, что будет со мной, пусть тюрьма… что угодно, но я не могу с этим жить… Не хочу!
Даниэль ожесточенно тряс головой, призывая Лиз замолчать. Норов дал ему увесистый подзатыльник, тот втянул голову в плечи и затих.
— Такой эгоистки, как Клотильда, свет еще не видывал! — заговорила Лиз, обращаясь исключительно к Норову. — Вы просто не знали ее, месье Поль. Она с детства получала все, что хотела. Единственная дочь, выросла в богатстве, ей никогда не нужно было работать или беспокоиться о деньгах. Ей было совершенно наплевать на других! Конечно, она была красива, умела себя подать, но у нее не было сердца! Жан-Франсуа так страдал из-за нее, но разве ее это беспокоило? Со мной она всегда разговаривала так, будто я была ее домработницей. Вы упрекали меня деньгами, месье Поль, неужели вы думаете, я сделала все это из жадности? Вы же меня знаете, разве я жадная? Да, я экономлю на всем, но это потому, что я вынуждена так поступать! Мы еле-еле сводили концы с концами, я работала с утра до вечера! А Клотильда требовала, чтобы Жан-Франсуа вернул ей деньги за дом! А ведь мы с папой вложили в него столько труда и средств! Мы почти полностью переделали его, она же видела это! Она знала, как трудно мы живем, но ее это не волновало! Верните деньги! Мы просили ее подождать хоть немного, но ответ был всегда один: нет! Верните мне мои деньги! Разве у нее было мало денег? По-вашему, это справедливо?
Норов пожал плечами.
— Мы с вами взрослые люди, Лиз, знаем, что мир несправедлив, и что это не повод убивать людей.
— Я не хотела убивать ее!
— Но убили. Знаете, Лиз, я давно уже пришел к выводу, что мы всегда делаем лишь то, что хотим. А чем мы объясняем свои поступки, зачастую не имеет значения.
— Да нет же, нет! — она прижала руки к груди. — Так получилось…
— Как получилось? — по-деловому спросила мадам Гейнсбур, поправляя на столе телефон.
— Так!.. Я не знаю… Получилось так, что Даниэль жил с Клотильдой и любил ее, а я — с Жаном-Франсуа, и любила его. Нет, не просто любила… Он был для меня всем! Но он не любил меня, а Клотильда не любила Даниэля… Мы с Даниэлем были нелюбимыми, так уж вышло… Что тут поделаешь? Мы с ним понимали друг друга без слов… Постепенно между нами возникла симпатия… вроде дружбы… мы старались поддерживать друг друга, помогать… Он жаловался мне на Клотильду, на ее измены, на то, как она с ним обращается. Я редко откровенничала, я вообще к этому не склонна, но случалось и мне проговариваться… Мне порой приходилось непросто, но ему, конечно, было гораздо труднее… Клотильда не считалась с ним: командовала, помыкала. Она, например, могла запросто вернуться домой поздно и даже не потрудиться придумать правдоподобное объяснение! После особо обидных эпизодов и сцен он звонил мне, и мы подолгу разговаривали. Я пыталась его утешить, ободрить… Так нельзя поступать с людьми, это мое убеждение! Уйди от него, если не любишь, но зачем же мучить?
— Его никто не заставлял терпеть, — возразил Норов.
— Ему некуда было деться, месье Поль! Он любил ее, и он от нее зависел! Однажды у Мелиссы была температура, она никак не могла заснуть, Даниэль сидел с ней всю ночь… Девочка спрашивала про мать, он что-то придумывал, чтобы оправдать Клотильду… Он был очень привязан к Мелиссе… Он хотел, чтобы у них с Клотильдой был еще один ребенок, но Клотильда не соглашалась… А на следующее утро он сказал мне: «Это неправильно, что один человек приносит столько несчастий окружающим и даже не замечает этого! Я иногда думаю, что если бы ее не стало, то всем было бы легче!». И я подумала, а ведь он прав! Случаются же разные беды с другими людьми, даже очень хорошими. Год назад в наших местах какой-то маньяк подкараулил девушку, которая бегала по утрам, напал на нее и убил. И его так и не нашли! А она никому не причиняла зла! И я… я спросила его: «Как же нам быть?». Я ведь прямой человек, не умею хитрить… И он ответил: «Если мы когда-нибудь наберемся смелости, то надо все сделать так, чтобы это выглядело как несчастный случай». Я спросила: «Какой случай ты имеешь в виду?». А он сказал: «Например, в дом может проникнуть грабитель, думая, что там никого нет. И если ему оказать сопротивление, то он может ударить ножом! Ты понимаешь, о чем я?»…
Даниэль, давно уже подававший признаки нетерпения, при этих словах, отчаянно мыча, взметнулся, как ужаленный. Но Норов толкнул его назад так, что тот едва не опрокинулся вместе со стулом.
