Колодец и бабочка - Елена Ивановна Михалкова
Встала, естественно, опухшая.
К своему лицу за тридцать шесть лет она худо-бедно привыкла. Хотя все равно иногда наваливалось удивление. Внутри себя Наташа была тоненькая, скуластая, почему-то с раскосыми глазами и темными индейскими косами. А в зеркало посмотришь – белесая плюшка. Носик пуговкой, глазки невнятно-голубые: и от незабудок далеко, и от морской волны. Надо лбом – кудряшки. И не золотые, и не медные, а тоже какие-то невнятные. Белобрысая, одним словом. Когда-то Наташа с помощью парикмахерши из дворового салона красилась в благородный каштан. Краску обеспечивала Наташа. А парикмахерша обеспечивала ровное нанесение и безостановочную болтовню. За два часа Наташа узнавала столько о ее ереванской родне, что выходила с чувством, будто ей насильно показали «Игру армянских престолов». К тому же – что греха таить – мастер так щедро осыпала ее комплиментами, что Наташа расцветала. Приятно быть нежной розой, красоточкой, белокурой ласточкой и звездой.
Однако через год ласточка стала замечать, что за комплименты платит все больше, а кудрей остается все меньше. Когда сквозь благородный каштан начал просвечивать ласточкин череп, Наташа перепугалась и бросила краситься. За год волосы отросли и загустели. Пришлось привыкать к своему родному цвету.
Наташа проводила детей в школу. И тут зазвонил телефон.
– Наталья Леонидовна, вы занимаетесь с детьми? – огорошила ее Татьяна. – Моему старшему тринадцать, он тоже хочет рисовать. Может, вы проведете несколько уроков с ним лично? Гриша – хороший мальчик, спокойный, с ним не будет хлопот…
Наташа в первую секунду решила, что таким образом Татьяна пытается расплатиться за ее вчерашний визит. Но на словах «хороший мальчик» голос в трубке зазвучал умоляюще. Наташе представился унылый мальчуган, которого не любят ни в школе, ни во дворе. Лишь мать расправляет над ним крылья в страхе за своего сутулого птенца. И она неожиданно легко согласилась:
– А что, давайте попробуем!
Вместо сутулого птенца ее встретил крепкий загорелый подросток с отчетливыми усами под носом.
– Мама скоро вернется, – ломающимся баском сказал он. – Она велела напоить вас чаем из термоса. Вы будете чай?
– Нет, спасибо.
– Я бы тоже не стал, – заверил Гриша. – Мама постоянно добавляет в чай шиповник. Ненавижу шиповник. Он кислый.
– Но полезный. – Наташа даже не успела подумать, как затертая фраза сама сорвалась с губ.
– Вот-вот! Все взрослые так говорят.
Наташа не хотела принадлежать ко «всем взрослым», она хотела быть сама по себе. Они сели заниматься, и в следующий час ей удалось отстоять право на индивидуальность.
В прихожей послышался шум, затем в дверь деликатно постучали.
– Занимаетесь? – с улыбкой спросила Татьяна, просунув голову в щель. – Добрый вечер! Не буду вам мешать.
– Ма, мы почти закончили! – Гриша заштриховывал небо. – Знаешь, какая у нас была тема? «Наскальные рисунки двадцать пятого века».
– А почему двадцать пятого?
– Мы придумали, что в нашем мире случился апокалипсис, человечество уничтожено, но отдельные выжившие пытаются сохранить для будущих поколений информацию об ушедшем мире. Для этого они выцарапывают на стенах рисунки. Как древние племена в пещерах. Смысл в том, что у разных индивидуумов будут разные концепции случившегося. Кто-то считает, что человечество угробили инопланетяне. Другие убеждены, что президенты сверхдержав развязали ядерную войну. А мы все это зарисовывали. Работали только простыми карандашами!
Татьяна озадаченно подняла брови, но промолчала.
«А ты думала, мы с ним будем попугаев раскрашивать? – мысленно спросила Наташа. – Отличный парень, между прочим. Умный, думающий. Законов перспективы не знает совсем, зато глаза горят, усы топорщатся, сочинил на ходу десять историй, восемь сразу зарисовал».
Вслед за Татьяной в дверь проскользнула девочка со смешными хвостиками и выпущенной розовой прядью, застенчиво поздоровалась.
– Татьяна, как себя чувствует мама? – спросила Наташа.
– То лучше, то хуже. Но занятие с вами ее здорово взбодрило! Раньше только сидела плакала-причитала, а теперь, знаете, снова огрызается, даже покусывает меня. Значит, возвращается в норму. – Таня улыбнулась, но невесело.
Наташа понимающе кивнула. Она видела много таких мам: деспотичных, раздражительных, упрямых… Они всегда находили, за что упрекнуть своих детей. И собственные отпрыски всегда им были нехороши. Не дотягивали до высокой планки идеальной дочери или сына. Зачем этим небезупречным людям понадобились безупречные дети – бог весть.
– У моих родителей крошечная дача в Кратове, – неожиданно сказала она. – Каждую весну мама едет сажать тюльпаны, а папа – ремонтировать дорожку. Если я их не отвезу, они потащатся на перекладных. На такси наши люди в Кратово не ездят, даже если я оплачу поездку туда и обратно. Я несколько раз проверяла. Папа просто отказывается садиться в машину, и все. Они возвращаются оттуда больными, разбитыми… У мамы – протрузии, у папы – мениск… А кто в итоге виноват? А что будет, если сказать: «Мама, давай в этом году обойдемся без тюльпанов»? Риторические это все вопросы, мда.
Татьяна нервно засмеялась:
– До меня вам далеко! Я предложила маме покупать картошку на рынке, потому что она дешевле, чем выращенная собственноручно. Она до сих пор не может мне этого простить. Сравнить покупную дрянь с ее божественной «синеглазкой»!
– Ха-ха, картошку! – воскликнула Наташа. – А помидоры не хотите? В теплице, где духота. Папа упал в обморок, и мама его оттуда вытаскивала. С протрузией-то – что ж не потаскать восемьдесят кило! Зато «монгольский карлик» в салате и на столе!
– Неполиткорректное какое название! – заметила Татьяна.
Наташа захихикала.
– Шутки шутками, а моя дочь отказалась в гостях у бабушки есть этого несчастного карлика. Услышала название сорта – и в слезы.
– Сколько ей? – спросила Татьяна.
– Девять будет в сентябре. Старшему пятнадцать. А вашей?
Татьяна обернулась к девочке, с нежностью коснулась розовой прядки.
– Кате семь с половиной.
Две женщины посмотрели друг на друга и улыбнулись.
Наташа хотела сказать, что ей пора. Но так ей нравилось это семейство, так приятно было на них смотреть – и на девочку, доверчиво прижавшуюся к матери, и на Гришу, который рассовал по карандашу за оба уха, а третий зажал в зубах и выводил очередную кракозябру в альбоме, и на саму Татьяну – измученную, с осыпавшимися тенями, с усталыми складками вокруг губ, но красивую той зрелой спокойной красотой, которую Наташа всегда ценила в женщинах, – что она стояла молча. Будто и не надо было уходить.
– А знаете… – Татьяна встрепенулась. – Я ведь хотела с вами посоветоваться! Буквально на три минуты вас задержу, простите, только покажу кое-что… Котенок, а принеси твое платье, пожалуйста. В корзинке под торшером.
Девочка убежала и вернулась с джинсовым сарафаном.
– Я начала вышивать цветы на подоле и нагруднике… – Татьяна протянула работу. –
