Протест прокурора - Аркадий Иосифович Ваксберг
До его слуха донеслись тихие всплески воды. Борис с трудом поднялся и почувствовал, что ноги держат плохо. Пошатываясь, пошел к понтону, большой галошей черневшему у берега. Понтон мягко отошел от берега, и Кравцов увидел справа и слева большие, черные, как тени, понтоны. Шла подмога…
В окровавленной рубахе, разорванной гимнастерке пришел Борис в штаб дивизиона. Ламина не было. Встретил его начальник штаба. Кравцов хотел доложить по всей форме, что явился, но тот замахал рукой:
— Все вижу. Иди к фельдшеру. Или я его сюда вызову.
— Не стоит, сам дойду.
— Ну давай. И делай, как он скажет, не геройствуй зря. — А, когда Борис пошел к выходу, добавил: — Провертывай дырку на гимнастерке.
…В окошечке комендатуры Кремля у Спасских ворот Кравцов получил пропуск и прочитал свою фамилию, имя и отчество, выведенные красивым, затейливым почерком. Они были не написаны, а именно выведены черной тушью и напоминали старинную русскую вязь.
«Наверное, специально подбирали писаря, — подумал он. — Тоже нужно: Кремль ведь».
Кравцов обогнул ворота и направился к боковому входу. Предъявил пропуск часовому, но только прошел под башней, как пропуск у него спросили снова. Решил больше не прятать и понес в руке. В непривычной тишине, отгороженной зубчатой стеной от московского шума, от гудков машин на Красной площади, гулко отдавались его шаги по брусчатке.
В Свердловском зале их собралось человек шестьдесят. Секретарь Президиума Верховного Совета Александр Федорович Горкин прочитал Указ о присвоении им звания Героя Советского Союза и начал вызывать по алфавиту. Заместитель Председателя Президиума Верховного Совета Николай Михайлович Шверник вручил Борису красную папку и две красные коробочки: в одной была Золотая Звезда, в другой — орден Ленина, а в папке лежала грамота:
«За Ваш геройский подвиг, проявленный при выполнении боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками, Президиум Верховного Совета СССР своим Указом от 19 марта 1944 г. присвоил Вам звание Героя Советского Союза».
Шверник жал каждому руку и что-то говорил, но слов не было слышно, потому что все хлопали, и гром стоял от пола до высоких сводов. А потом, сияя звездами и орденами, они вышли из Свердловского зала и пошли по Кремлю, где многие были впервые в жизни.
А Кравцов родился здесь и рос до пяти лет.
Он помнил очень смутно, но мать часто рассказывала, как возился Боря с ребятишками во дворе и как Сталин грозил трубкой в оконное стекло, если они поднимали гвалт под его окнами.
Отец рассказывал о другом. Сейчас, когда Борис снова оказался в Кремле, эти рассказы как бы соединились и ожили. Он зримо представил, как в кабинет вошел Ленин. Поздоровался, сел за стол и начал просматривать свежую почту. Он делал пометки, что-то подчеркивал, что-то записывал в блокнот. Одно письмо его вдруг заинтересовало особенно. Он пробежал письмо глазами, усмехнулся и сказал:
— Вот, товарищ Кравцов, пишут, что мы с вами плохо топим. Холодно в кабинете. Крестьяне, которые у меня были, обещают дров прислать.
Кравцов не уловил интонации и принял упрек всерьез:
— Так и я говорю, что холодно, Владимир Ильич. Но ведь сами не велите…
— Я пошутил. Топите вы отлично. Жарче ни в коем случае не надо. В бодрящей обстановке голова лучше работает.
— Так бодряще некуда — всего четырнадцать градусов.
— Вот и прекрасно. Ни на градус больше. Лично отвечаете.
В кабинете Владимира Ильича действительно было весьма прохладно. Ленин не любил работать в жарко натопленной комнате. В последние годы жизни у него от переутомления, от ранения часто болела голова. А крестьянские ходоки, возвращаясь из Кремля в свои деревни, рассказывали на сходках, как и что говорил Владимир Ильич, как холодно и голодно живет Москва, и добавляли: мерзнет товарищ Ленин. Мы, мол, в овчинах сидели и то почувствовали, а он в одном костюмчике.
Василий Алексеевич Кравцов и его жена Гликерия Львовна жили в квартире номер семь Потешного дворца. Того, что был первоначально домом тестя царя Алексея Михайловича — боярина Милославского, а потом перешел в казну. В нем останавливались приезжавшие из Санкт-Петербурга в Москву на коронацию императрицы Анна и Елизавета. Дворец знаменит и тем, что здесь устраивались разные представления — «потехи».
После Октябрьской революции в Потешном поселились рабочие и служащие Кремля и Совнаркома. Сотрудников в Совнаркоме было тогда не так уж много.
Василий Кравцов работал курьером, но иногда выполнял и обязанности истопника. Относился он к ним со всей добросовестностью. Но волновался. Вроде бы нехитрое дело для бывшего крестьянина сжечь охапку дров. Но одно дело — в своей избе, а другое в Кремле. Хотелось, чтобы и горели весело, настроение поднимали, и чтобы натопить в самый раз и вовремя закрыть заслонку: чтобы тепло не улетело и чтобы головешка не затерялась среди углей. Не дай бог, угорит.
Кравцов приходил в кабинет Ленина раньше всех, а уходил, когда в соседней комнате появлялся дежурный секретарь. В число разнообразных обязанностей секретарей входила и проверка температуры в кабинете Владимира Ильича.
Василий иногда заставал хозяина кабинета по вечерам, когда приходил подтопить на ночь. Старался все делать бесшумно, чтобы не помешать. Но Ленин все равно хоть ненадолго отвлекался: здоровался, спрашивал о житье-бытье. Очень заинтересовался, когда Кравцов рассказал однажды, что его дед по матери жил в принадлежавшей Льву Толстому деревне Старая Крапивна Тульской губернии и не раз ездил к графу просить дров.
— Ну и как, давал граф?
— Про всех не скажу, а деду вроде не отказывал.
— А дед знал, что граф — писатель?
— Слышал, конечно. Но это его не очень интересовало. Важно, что добрый был.
В другой раз Владимир Ильич поинтересовался, не собирается ли Кравцов учиться. И когда Василий сказал, что без образования, конечно, плохо, спросил, почему не идет на рабфак. Василий засмущался и ответил, что, наверное, опоздал ходить в школу. Но Ленин решительно возразил: у нас и пятидесятилетние не стесняются за букварь садиться, а вам еще и тридцати нет, и начальную школу кончили.
На другой день после этого разговора Ленин протянул Кравцову записку:
— Вот, пойдете по
