Павел Саксонов - Можайский — 7: Завершение

«Но к этому мы еще вернемся», — заявил он, глядя на меня своими притушенными глазами и не моргая. — «Я покажу тебе наши учетные книги, чтобы сомнений не оставалось!»

Я растерялся:

«Господи! — воскликнул я. — А это еще зачем?»

«И к этому мы тоже еще вернемся. А пока — давай есть!»

Не говоря более ни слова, Сугробин начал поглощать свой завтрак.

Я был вынужден последовать его примеру и, должен признаться, сделал это — на удивление самому себе! — не без удовольствия. Еда оказалась приготовленной превосходно. Картофель был проварен ровно настолько, чтобы рассыпаться во рту, а не расползаться в клейкую массу. Масло — вологодское — будто едва, секунду назад, перестали взбивать из лучших сливок. Гренки — именно гренки, а не пережаренный хлеб. А соус — выше всяких похвал. Правда, его чесночная основа была не к месту ни по времени суток, ни к моему вину, однако сам по себе он был настолько хорош, что я отбросил всякое стеснение и — под одобрительный взгляд Сугробина — навалился на него, чувствуя, что всё преходяще, а вот вкус — нет!

Сотерн, пусть он и не вязался с поданными на стол блюдами, тоже оказался великолепен. До тех пор мне всего-то два или три раза доводилось пить сотерн из черного винограда, но те вина были ничто в сравнении с бутылкой из «красных запасов» удивительного притона! Извините, поручик, но — честное слово! — не могу удержаться от того, чтобы не припомнить это ощущение еще раз: если бы раньше мне сказали, что бывают вина, за которые искренне не жаль заплатить большие деньги, я бы рассмеялся такому чудаку в лицо. Но теперь я пил с таким наслаждением, с таким наслаждением смаковал каждый глоток, что сомнений у меня не осталось: за такое произведение искусства не жаль отдать никакие суммы!

Завтрак, однако, подошел к концу. Опять из ниоткуда материализовался громилоподобный «официант», прибрался на столе, подал пепельницы и курительные наборы: перед Сугробиным появились машинка для резки сигар и коробка с сигарами, передо мной — папиросница.

Такое разделение удивило меня не меньше, чем ранее — вид самого «официанта» и — снова без слов — я взглядом задал Сугробину вопрос.

Граф ответил просто:

«У тебя табачные крошки чуть ниже верхней пуговицы сюртука. Такое бывает только если человек курит папиросы, предварительно — на весу — обстукивая их о портсигар. Мы, знаешь ли, не лыком шиты!»

Я невольно опустил взгляд и посмотрел на свой сюртук: и впрямь — крошки были! Я смахнул их и покачал головой:

«Вижу, что не лыком шиты!»

Сугробин улыбнулся:

«Ну что: поговорим?»

Приятная сытость и легкое — не шумящее в голове — ощущение опьянения придали мне смелости и какого-то удальства:

«Поговорим!» — согласился я и небрежно закурил.

Сугробин тоже закурил — на это ему потребовалось чуть больше времени: сигара разгоралась плохо — и окатил меня очередным холодным взглядом.

31.

— Давай, — сказал он, выпуская кольца табачного дыма, — расставим все точки над «i». Прежде всего: мы заключаем сделку. Второе: сделка у нас трехсторонняя. Наконец, условия сделки между тобой и нами диктуем мы; условия между нами и Клейгельсом — обсуждаются. В этом случае ты — посредник.

— Но с чего ты решил, — я не то чтобы не согласился, а просто выразил естественное сомнение, перейдя заодно на «ты» — что Николай Васильевич вообще пойдет на сделку?

Сугробин одобрил мой переход — «правильно, меньше церемоний: не институтки поди!» — и пояснил насчет Клейгельса:

— Наш досточтимый градоначальник — человек умный. Он поймет: разогнать нас не в его силах, тогда как сотрудничество с нами может оказаться весьма полезным».

Я не поверил своим ушам:

— Сотрудничество? Между полицией и уголовниками?

Сугробин поморщился:

— Какие же мы уголовники?

— Но…

— Постой-ка! Да ведь ты вообще ничего о нас не знаешь, правда? И Клейгельс тоже? Ты здесь — разведка боем, а не просто агент?

Я был вынужден подтвердить.

Сугробин почесал лоб, отложил сигару и посмотрел на меня уже не столько холодно, сколько задумчиво.

— Ну что же, — наконец, сказал он, — давай объяснимся. Мы, Никита Аристархович, не банда в привычном понимании этого слова. Мы не грабим простых обывателей, не вламываемся в дома, не лазаем через форточки. И уж, конечно, среди нас нет таких, кто орудовал бы ножом ради какого-то кошелька. Ничего подобного. Мы… да знаешь ли ты английский?

— Английский? — я даже подскочил. — Причем тут английский?

— Термин в нем есть интересный. Businessman. Часто его отождествляют с merchant, но это — ошибка. Так знаешь ты или нет?

Я кивнул, признавая владение этим языком:

— Да.

— Значит, поймешь, что я имею в виду: мы — бизнесмены!

Но я не понял:

— Что за ерунда? — грубо, но искренне спросил я. — Какие, к черту, бизнесмены?

Сугробин пожал плечами:

— Эх ты, — беззлобно парировал он, — деревня! Мы — деловые люди. Разбой нам ни к чему. А вот силовые методы решения некоторых вопросов — случаются. Но это — защита нашего предприятия, а не бандитизм. Разницу улавливаешь?

— Нет.

— Тьфу…

Взгляд Сугробина стал укоризненным, а я поспешил задать новый вопрос:

— Хорошо: что же у вас за предприятие?

Сугробин потянулся к лежавшей в пепельнице сигаре, но передумал:

— Простое у нас предприятие. И очень сложное в то же самое время. Мы обеспечиваем бесперебойные поставки, охрану, развиваем инфраструктуру, способствуем созданию предприятий, обеспечиваем кредит, берем на себя гарантии. Разнообразие нашей деятельности на первый взгляд велико, но всё это разнообразие в итоге сводится к одному: нам платят за то, что мы обеспечиваем порядок и процветание.

До меня начало доходить:

— Вы занимаетесь вымогательством?

— Нет. — Сугробин покачал головой. — Не вымогательством. Мы вообще ничего ни у кого не вымогаем, тем более что сотрудничество с нами строится на сугубо добровольной основе. Именно поэтому мы вынуждены не только защищать наших… гм… клиентов, но и защищать самих себя. Впрочем, иногда и нанося упредительные удары. Справедливо сказать, что уголовный мир — наш бич. Но не менее справедливым будет и утверждение, что мы — бич уголовного мира. Наши интересы конфликтуют, и потому мы постоянно находимся в состоянии войны. А это состояние делает нас такими же изгоями, как и уголовников… Довольно обременительное состояние, — усмехнувшись, добавил после паузы Сугробин, — и не слишком комфортное.

Он слегка отодвинулся от стола и обвел себя руками, как бы показывая, на какие жертвы приходится идти порядочному человеку, оказавшемуся в таких обстоятельствах.

Я поневоле был вынужден еще раз всмотреться в облик Андрея Гавриловича, снова подметив уже отошедшие было куда-то на периферию сознания грязные волосы, отвратительную одежку… вообще весь этот маскарад, превращавший некогда светского человека, завсегдатая, как я помнил, самых известных салонов в отъявленного и законченного бродягу самого непотребного вида.

— У всего — ты видишь — есть оборотная сторона. Утверждение, что за всё необходим расплачиваться, в отношении нас справедливо самым убедительным образом! Но жертвы — жертвами, а дела — делами. Не могу сказать, что моя роль так уж мне и не нравится. Пожалуй, даже наоборот: с тех пор, как я за нее ухватился, я стал воистину совсем другим человеком!

Вот в это я мог поверить, причем безо всякого труда. Очевидно, Сугробин заметил выражение сарказма, проскользнувшее по моему лицу, потому что его взгляд снова стал неприятно-холодным, а его словно притушенные, обесцвеченные глаза потускнели еще больше. Выглядело это очень неприятно, и я вновь испугался. По моей спине, как и давеча на улице, побежали мурашки.

Сугробин остался довольным произведенным эффектом. Взяв из пепельницы слегка дымившуюся сигару, он растянул ее заново и задымил с видом полного удовлетворения.

Так мы просидели с минуту — не меньше. Получилась довольно затянутая «театральная пауза».

Наконец, Сугробин вернул сигару в пепельницу и снова заговорил.

— Наше предприятие — не только крупнейшее такого рода, но и единственное в России. То, что ты видишь здесь, — столичное отделение. А вообще у нас по всей Империи имеются отделения. Координировать работу сложно, но мы справляемся. А вот чего нам не хватает, так это — понимания со стороны местных властей, считая, разумеется, и здешние. Мы — в данном случае я говорю от имени всего руководства — заинтересованы… в исправлении такой ситуации на, скажем так, более для нас благоприятную. Мы можем многое предложить полиции. В обмен, конечно, на определенную снисходительность к нашим собственным… мелким шалостям. Взять к примеру события двухнедельной давности: знаешь о них?