Екатерина Лесина - Браслет из города ацтеков
– Эй, ты чего? Ну не реви. – Переславин стащил зубами перчатку и выплюнул ее на пол. – Ну ушел, и хрен с ним. Ерунда какая.
Он вытирал ее слезы, и от прикосновения сухих пальцев Анне становилось хуже. Она плакала, понимая, что остановиться не сумеет, пока вся, от макушки до пяток, не изойдет на воду.
И останется от нее еще одна лужица на линолеуме.
– Ну хочешь, я его на хрен? – предложил Эдгар Иванович, неловко обнимая Анну. Влажная ткань его пальто кололась.
– Н-нет.
– Н-нет, – передразнил Переславин. – Благородная. Откуда ты такая, благородная, выползла-то?
– Из Ивановска.
– Ну да… ты завязывай соплю давить. Лучше сделай чайку. Посидим. Поговорим как люди.
Эдгар Иванович был слишком велик для кухоньки. Он заполонил почти все пространство, оставив Анне свободный угол между холодильником и подоконником. Переславин ждал. Он не делал попыток помогать, не комментировал суетливые, нервные движения Анны, которая никак не могла сосредоточиться на деле приготовления чая. Не подгонял и не жалел.
Он сидел, крошил сигарету на хрустальную хозяйскую пепельницу и смотрел в окно.
– Когда от меня жена ушла, я думал, что сдохну. Молодой еще был. Глупый. Сердечные раны и все такое… самолюбие болит, вот что. И пройдет.
Вряд ли. У него, может, и самолюбие, а у Анны сердце вырезали.
– И потом вот, когда сказали, что… тоже умер. Стою. Улыбаюсь, как придурок полный. А меня и нет. Но сейчас отхожу. И ты отойдешь.
Куда она денется?
Тарелки. Чашки. Заварочный чайник под широкими юбками фарфоровой куклы. Ее подарили на свадьбу, и Анну веселило это круглое лицо с розовым румянцем.
– Вам тяжелее, – вежливо признала Анна, поворачивая куклу лицом к стене. – А у меня и в самом деле ничего особенного. От многих… уходят.
– В точку. Кстати, про увольнение – я серьезно. Работничек аховый, еще и тебя обижает. Почему я с тобой раньше не познакомился?
Он подпер щеку и воззрился с искренним детским почти любопытством.
– Я на корпоративе тебя заприметил, но как-то… застеснялся.
Сложно представить, что Эдгар Иванович умеет стесняться. Но Анна тоже помнила тот корпоратив, как не помнить, если он стал точкой невозвращения. После него Гена в командировки зачастил, а после принес вонь чужих духов и вещи, словно бы невзначай забытые.
– Лилька, – с уверенностью сказал Переславин. – Рыжая такая. Стервучая – страсть. И зубастая. Она и на меня целилась, да я на работе романов не кручу.
– Почему?
Зачем ей знать? Переславинские дела Анны не касаются.
– Работе мешают. Появляются у людишек мыслишки не о том, мечтания какие-то… Ладно, ты не думай, я тебя в обиду не дам.
– С чего вдруг?
– А нравишься ты мне, – сказал он совершенно серьезно. – И про место подумай. Мне давно толковый помощник нужен.
– Тогда это не ко мне. Я – бестолковая.
– Тынин сказал иначе. Я ему верю. Псих, конечно, но иные психи разумней нормальных людишек будут. Тынин сказал, что Нюрка должна знать убийцу. И что это хорошо, потому как есть шанс найти. Я этот шанс использую. Ты не отвечай, просто мне самому проговорить надо. Привычка такая. Знаю, что дурь, но избавиться никак. А ты вроде в курсе и трепаться не станешь. Слушай, погрей еды какой, а? Я заплачу.
У Анны не ресторан, чтобы деньги брать.
– Макароны будете? Вчерашние?
Откажется. Он к рябчикам привык, ананасам и шампанскому, но Переславин мотнул головой и велел:
– Валяй. Все буду. Нюрка татушку сделала. Тишком, представляешь? И правильно, что тишком. Я бы выпорол. Что она, зэчка какая, чтоб в наколках рассекать? Еще и не где-нибудь, а на заднице. Все вы бабы – дуры. Если войдет дурь в башку, то все, не выбьешь.
Его ворчание успокаивало. Анна поставила сковородку, плеснула масла – в бутылке оставалось еще на треть, до зарплаты хватит. А одалживаться Анна не станет.
Перетерпит как-нибудь.
– Тынин сказал, что татушка эта и привлекла внимание. Он еще выразился так… – Переславин щелкнул пальцами, пробуждая воспоминания. – А! Побудительный мотив. Ну и выходит, что этот урод должен был близко к Нюрке подойти, иначе откуда бы он про татушку на заднице узнал?
– В бассейне увидел.
Анна выскребла из кастрюльки скользкие макароны. Масло зашипело, плюнуло горячими брызгами, обжигая руки.
– Она в бассейн не ходила. Не любила воду. Мы прошлым летом на Лазурный Берег катались, так Нюрка только по бережку и гуляла. Разве что пальчики в море помочит, и все. Дескать, соленая вода вредна для кожи. Ну не глупость, а?
Нет, наверное. Анна вот на море не была. Они хотели поехать после свадьбы, но у Гены работа, а потом как-то посчитали и поняли – дорого. И решили отложить поездку до времен, когда на ноги станут, ведь тогда у них будут и деньги, и возможности, и время.
Времени у Анны хватало.
– Еще браслетик этот… чужой он. Тут Тынин в точку попал. Ты не подумай, Нюрка – девочка хорошая, просто я ее избаловал. Давно еще, когда пахал и пахал. Занятой вечно, а как деньги появились, так занятости и больше стало. Зато уже проще: я денег даю, а Нюрка не капризничает.
Макароны покрывались золотистой корочкой. Анна смешала приправы и натерла кусок сыра, завалявшийся в холодильнике.
– Вот и вышло, что она такая… ну такая, что не станет дешевку носить. И на браслетик этот не глянула бы даже. Вот если бы золотой. Или хотя бы фирмовый – дело другое.
– То есть браслет подарил убийца?
– Тынин говорит, что рисунок на нем один в один с татушки.
Анна разложила макароны по тарелкам, посыпала сыром и приправами. Подала.
– Если он говорит, то правда, да? Я знаю, что сам должен глянуть. Нельзя переверять такое другим. Но я не могу. Я только подумаю, и вот тут… – Переславин хлопнул ладонью по груди, – переворачивается все.
– Адам Сергеевич не умеет врать.
Анна не знала, имеет ли она право говорить подобное, но Переславина было жаль. Ему тяжелее, чем Анне. Он большой и самоуверенный, он всегда получал то, что хотел, и никогда ничего не терял. А теперь вдруг потерял смысл жизни, и это его убивает.
– Вы кушайте.
– Ты.
– Что?
– Давай на «ты». Я не такой и старый. И без отчества. Только Эдичкой не называй, идет?
– Как скажете. Как скажешь, – поправилась Анна.
Дарья осталась на ночь. Она ушла, а потом вернулась, ответив на вопрос Адама нечто невнятное и напрочь лишенное смысла. Когда же он повторил вопрос, Дарья разозлилась и велела не совать нос не в свои дела. Адам извинился.
Вторые сутки, проведенные на ногах, сказывались общей слабостью и привычным отупением. Оно отчасти походило на туман, навеваемый лекарствами, и тем пугало. Но когда Адам лег в кровать, сон отступил. Темнота раскололась, как окно в больнице.
Серое и вечно грязное, оно отражало что-то, находившееся по ту сторону мира, но у Адама не получалось понять, что именно. Отражение преобразовывалось в грязевом слое в иллюзию трещин, и Адаму доставляло удовольствие думать, что когда-нибудь стекло расколется.
Это позволяло надеяться на свободу.
Воспоминания наползали.
Пол. Стены. Потолок. Шепоток в коридоре или в голове – уже не разобрать. Думать тяжело. Мысли вязнут в слое ваты, которой набита Адамова голова. И мысли в этой вате тонут. Разлагаются они долго, напоминая о смерти своим ощущением логических провалов и тошнотой.
Адам пытается избавиться от ваты, но каждая новая процедура лишь усугубляет ощущение беспомощности.
Он сел в кровати, прижал ладони к вискам и мотнул головой, избавляясь от шума в черепе. А если все верно? Если не ошибся врач-психиатр? Если Адам ненормален и все, происходящее с ним, лишь подтверждение этой ненормальности? Стоит ли отрицать очевидное?
Следует рассказать Дарье. Вернуться. Пустить чужого человека в голову и позволить ему сделать то, что давно должно было быть сделано. Пусть орудуют химические скальпели психотропных препаратов, отсекая ненужные нейроны. Они подарят покой.
Адам встал. Прошелся. Принял душ. Вода приглушила шум, но не избавила от него вовсе.
Он вышел в кабинет и увидел Дарью, которая лежала на тахте и делала вид, что читает книгу.
– Тоже бессонница мучит? – поинтересовалась Дарья, укладывая книгу раскрытыми страницами на живот. – Эй, ты чего такой? Плохо? Или обиделся? Адам, я не хотела тебя задеть.
– Мне кажется, что теория моей ненормальности имеет право на существование.
– Ну да. Как и моей. Сделай кофе. Поговорим?
Адам кивнул. Возможно, привычный ритуал успокоит. Но следом появилась мысль, что нормальные люди не придают особого значения порядку и продолжительности действий и даже основные социальные ритуалы редко исполняют с должным прилежанием.
– Мне кажется, что меня скоро бросят, – Дарья первой начала беседу. Она подтянула колени к груди и уперлась в них подбородком. – Вчера он просто не пришел домой. И сюда не пришел, хотя я звала для разговора. А потом я звонила, он трубку не брал.
