Юлиан Семенов - Испанский вариант
- Я не убивал несчастного Лерста, я не имел контактов с красными, я не...
Резко зазвонил телефон. Штирлиц поднял трубку и, отведя трубку от уха, дождался, пока замолчит пронзительный зуммер.
- Надо будет сказать связистам, - заметил он, - позаботьтесь об этом, Хаген. Такой сигнал, что порвутся перепонки, если сразу приложить к уху.
- Я скажу им.
- Спасибо... Штирлиц слушает!
Радист сообщил, что на имя штурмбанфюрера пришла радиограмма из Берлина. Штирлиц и Хаген переглянулись.
- Посмотрите, - попросил Штирлиц Хагена, - если что-нибудь важное, вызовите меня.
Когда Хаген ушел, Штирлиц одними губами прошептал:
- Если они выслали самолет - готовься к вечеру и не паникуй, если меня долго не будет.
Ян кивнул и громко сказал:
- Послушайте, Штирлиц, у меня плохо с головой, право слово. И потом вы открыли мне так много неожиданного, что все это надо обдумать. Позвольте мне полежать - я ведь все же только-только после ранения...
- Я очень сожалею, но придется посидеть здесь, - ответил Штирлиц. - Я хочу вместе с вами вспомнить в деталях, что было вчера вечером. Вы сидели у Мэри Пейдж, в ее номере, не так ли?
- Я лежал в номере у Мэри - если вы добиваетесь точности...
(А Штирлиц с Лерстом в то время шли в сопровождении трех агентов гестапо и нескольких франкистских <гвардия сивиль> по коридору: начался повальный обыск англичан и американцев из журналистского корпуса.
- Здесь живет баба? - спросил Штирлиц портье, шедшего рядом, когда они остановились около номера Мэри.
- Да, сеньор.
- Стоит ли тревожить даму? - спросил один из <гвардии сивиль>. - У вас к ней ничего конкретного нет?
- А черт его знает, - буркнул Штирлиц, - пока - ничего...
- Ладно, пошли дальше, - сказал Лерст.
Мальчик из ресторана с подносом, на котором были установлены приборы на две персоны, лихо пронесся по коридору, остановился возле Лерста и постучал в дверь номера.
- Здесь живут двое? - удивился Лерст. - Хаген сказал, что тут одна женщина.
- У сеньоры в гостях сеньор, - пояснил мальчишка, - тот, у которого была прострелена голова на фронте.)
...Хаген позвонил Штирлицу от шифровальщиков через пять минут.
- Самолет за латышом вылетает из Берлина.
- Когда?
- Там не сказано когда. Сказано, что вылетает. И прибудет сюда завтра утром, в девять ноль-ноль. Самолет номер 259. Под командованием обер-лейтенанта Грилля.
- Рудольфа Грилля?
- Там нет имени.
- А вы разве не знаете Рудди?
- Нет.
- Странно. Он же водит наши спецсамолеты...
- Я никогда не летал на спецсамолетах.
- Еще полетаете. Ну, двигайся сюда. Я передам вам нашего гостя, он не про мои нервы...
- Ага! - засмеялся Хаген. - А вы еще меня бранили...
- Я вас не бранил, а делал замечание по службе.
- Простите, штурмбанфюрер...
Штирлиц положил трубку и шепнул очень устало:
- Выдай ему концерт. Он сейчас будет тебя бояться. И постарайся поспать - боюсь, что ночь у нас будет хлопотная...
- Хлопотнее вчерашней?
(А вчерашняя ночь была очень душной - менялась погода, с Пиренеев натянуло низкие тучи, неожиданные в это время года. В небе ворочался гром. Лерст сидел на краешке стола, наблюдая, как Штирлиц вместе с испанскими полицейскими осматривал вещи в номере Мэри.
- Какие-нибудь неприятности? - спросил Пальма. - Или вы подозреваете мою подругу в преступлении?
- Нет, что вы, - ответил Лерст, - идет повальный обыск во всем отеле. Если бы мы не зашли к вам, завтра же злые языки обвинили вас в том, что вы - цепной пес германского посольства. Только поэтому нам пришлось сюда влезть, тысяча извинений, Ян, тысяча извинений...
В номер заглянул Хаген и сказал...
- У остальных все в порядке.
- Спасибо. Пожалуйста, произведите личный досмотр господина Пальма, Хаген.
- Прошу простить, господин Пальма, - сказал Хаген.
- Пожалуйста, пожалуйста, это даже интересно, - ответил Ян, - меня еще никогда не обыскивали - особенно друзья, которые только тем и озабочены, как бы оберечь мое реноме...
Он поднялся, подмигнул Мэри и вдруг почувствовал, как на лбу начал медленно выступать холодный пот: он вспомнил, что в заднем кармане брюк лежит та новая шифровальная таблица, сделанная в форме жевательной резинки, которую ему передал Вольф.
- Мэри, - сказал он, отправляясь в ванную в сопровождении Хагена и двух испанских полицейских, - дай мне пожевать резинку, а то у меня от волнения пересохло в горле.
Мэри, завернутая в простыню, усмехнулась:
- Я боюсь, джентльмены будут шокированы, если я встану с кровати, милый. Жевательная резинка лежит у меня в столе.
Штирлиц медленно посмотрел на Яна и все понял. Он открыл письменный стол и протянул Пальма несколько жевательных резинок, потом как-то странно поскользнулся на паркете и растянулся, стукнувшись плечом о край стола. Лерст и Хаген бросились к нему, и этого мгновения было достаточно, чтобы Пальма сунул шифровальную таблицу в рот и одновременно протянул резинки двум испанским полицейским. Те развернули серебряные бумажки и отправили в рот апельсиновые резинки. Штирлиц, потирая плечо, поднялся и сказал:
- А считается, что на паркете нельзя сломать шею.
Лерст, заметив, что испанцы еще не начали досматривать Пальма, раздраженно спросил:
- Что вы жуете?
Те открыли рты, показывая ему резинку.
Ян закашлялся и проглотил шифровальную таблицу.
- Я так испугался вашего окрика, что проглотил свою, - сказал он, теперь у меня слипнутся кишки, и похороны придется организовать за ваш счет. Хотите пожевать?
- Я не корова.
Лерст пропустил Пальма вперед. Он присел на край ванны: у него была такая манера - приседать все время на края столов, подоконников, кресел. Полицейские обшарили карманы Пальма и передали содержимое Лерсту. Тот просмотрел записную книжку, блокнот, вернул все это Яну и сказал:
- Пожалуйста, извинитесь перед вашей дамой, Ян, но мне необходимо сейчас же перекинуться с вами парой слов.
- Валяйте.
- Не здесь. Давайте уйдем из отеля, так будет лучше.
Когда Лерст и Ян вышли из номера, Штирлиц сказал полицейским:
- Здесь порядок. Пошли.
Он дождался, пока все покинули номер, повернулся к Мэри и долго смотрел на нее, а потом, тяжело вздохнув, тихо сказал:
- Спокойной ночи... Желаю вам увидеть вашего приятеля еще раз.
Хаген вернулся в кабинет - в обычной своей манере - очень тихо, почти неслышно.
- Кликните кого-нибудь из дежурных, - попросил Штирлиц, - а мы с вами покинем господина Пальма минут на пять.
Когда они вышли из кабинета, Штирлиц сказал:
- Боюсь, что здесь нам с ним не отличиться - он молчит, как тыква, или несет чушь.
- Я же говорил вам...
- Говорили, говорили... Вы умница, приятель... Тем не менее сидите с ним и мотайте его, а я поеду в посольство и договорюсь с Кессельрингом о сопровождении этого самого самолета здешними истребителями от границы...
- Хорошо. Мне ждать ваших указаний или отпустить его спать?
- Нет... Спать - только в крайнем случае, если у него действительно перекрутились в черепе шарики. А так - работайте. Вдруг вам повезет? Это ж прекрасно, если вы напишете рапорт Гейдриху о вашей победе над латышом.
- Это будет наша совместная победа.
- Да будет вам, приятель... Я вообще в этом деле пятая фигура с краю. Счастливо, я, пожалуй, двину, пока они не разъехались пьянствовать...
- Сегодня, по-моему, нигде нет приемов...
- По-вашему, пить можно только на приемах? Ну и экономный же вы парень, Хаген! То-то я смотрю, вы всегда на приемах хлещете вино на дармовщину... Не сердитесь, не сердитесь, дружочек, не надо на меня сердиться, тем более когда я говорю правду.
По дороге в посольство - Кессельринг согласился принять его, несмотря на поздний час, - Штирлиц успел заскочить в книжный магазин на Пасео де ла Кастельяна. Он купил все новые газеты и, отдавая деньги хозяину, сеньору Эухеннио, негромко сказал:
- Пусть Вольф ставит на белых петухов, завтра в девять обещают интересный бой. Я заеду к вам через два часа...
Эти его слова означали для Вольфа многое: во-первых, становилось ясным, что самолет за Пальма прибудет завтра в девять утра. Во-вторых, Юстас подтверждал целесообразность своей версии - подмены самолета. И в-третьих, последняя фраза означала, что встреча у Клаудии состоится не завтра, как они оговаривали, а сегодня, через два часа. Они договорились днем, что Вольф не будет уходить в горы, а, наоборот, передислоцирует своих людей в город - на случай непредвиденных обстоятельств.
Кессельринг был весел. Он знал, что ему идет улыбка, он делается похожим на Фрица Кранга, когда улыбается и чуть приподнимает левую бровь. Ему об этом сказал рейхсмаршал, который пересмотрел все детективные фильмы с участием Фрица Кранга, и поэтому Кессельринг старался всегда сохранять рассеянную и надменную кранговскую улыбку, даже если улыбаться ему и не хотелось. А сейчас ему хотелось улыбаться, он был весел, несмотря на дьявольскую неприятность с похищенным <мессершмиттом>. Геринг сообщил, что вся ответственность за это возложена на Лерста и вообще на ведомство Гейдриха. Но у него были более веские основания сохранять веселое настроение: республиканцы откатывались по всему фронту, и, как полагали серьезные военные, дни красных теперь уже были сочтены.
