Гребень Матильды - Елена Дорош
Звонок старому другу
Хозяин кабинета побарабанил по затянутому зеленым сукном столу.
Стоит ли обращаться за помощью? Вернее, это скорее услуга, а услуга безвозмездной не бывает.
Поднявшись, он подошел к окну. Над Москвой вставала заря, еще по-летнему яркая и праздничная. Поколебавшись с минуту, он выглянул в приемную.
– Соедините с наркомом внутренних дел. По личному каналу.
Трубку на том конце провода взяли мгновенно.
– Доброе утро, Юзеф, – первым поздоровался он.
– Не забыл еще подпольную кличку, Никитич? – усмехнулся собеседник. – Привет наркому внешней торговли. Что нужно от нашего ведомства?
– Надежный человек для деликатного поручения.
– Насколько деликатного?
– О нем не должны знать в некоторых заинтересованных кругах. И вообще… никто.
– Другими словами, никто не должен догадываться, что это мой человек.
– Да.
– Какие ведомства следует исключить?
– Прежде всего Гохран.
– Почему именно Гохран?
– Ненадежная контора.
– Что тебя настораживает?
– Ты помнишь Джона Рида?
– Того, что написал книжку про десять дней, которые потрясли мир? Он еще на обратном пути на таможне попался с бриллиантами в каблуках ботинок.
– Тот самый.
– Я так понимаю, что предмет нашего разговора – вывоз ценностей? – усмехнулся тот, кого звали Юзефом. – Законный или незаконный?
– Незаконный – твоя епархия. Я туда не лезу.
– Тогда что именно тебя беспокоит? История с Ридом давнишняя.
– Думаешь, что-то изменилось? Некий негоциант по кличке Джеймс килограммами вывозит бриллианты в Германию. Просто горстями набирает в Гохране и набивает чемоданчик. Золото не берет, слишком тяжелое. Поэтому камни выковыривают из царских диадем. «Вылущивают», как они говорят. А золото скопом отправляют в плавильные печи.
– Да, я в курсе.
– Украшения Романовых от лучших ювелиров стоят баснословных денег, а караты россыпью – товар для мелких спекулянтов.
– Согласен. Глупо продавать такие вещи по дешевке.
– Не просто глупо. Преступно. Юровский – болван. Он нынче как раз Гохраном руководит. После расстрела царской семьи в Екатеринбурге привез с собой их драгоценности и передал коменданту Кремля Малькову. За это ему предложили хлебное место. Так сказать, для сохранения и приведения в ликвидное – слышишь? ликвидное! – состояние ценностей императорского дома.
– Ты мне рассказываешь об этом, как будто я не сведущ.
– Эмоции захлестывают. Прости.
– Так ты хочешь заняться царскими драгоценностям, а Юровский тебе мешает?
– И да, и нет. С Юровским я уже сталкивался. Понял, что становлюсь похож на Дон Кихота, воюющего с ветряными мельницами. У него индульгенция от вождя на веки вечные. А у меня связаны руки. Наркомату внешней торговли нужны средства на закупку зерна и станков, а мы продаем бесценные сокровища за копейки.
– Ты говоришь о Романовых?
– Не совсем.
Нарком внешней торговли помолчал, словно еще раз прикидывая, стоит ли продолжать.
– Помнишь историю с ящиками, набитыми драгоценностями Кшесинской?
– Которые она не успела вывезти? Их ведь до сих пор ищут, кажется. Учредительная комиссия в восемнадцатом сразу распотрошила особняк на Кронверкском. Неужели не все изъяли?
– Возможно, – уклончиво ответил собеседник. – Во всяком случае, стоит поискать тщательнее. Собираюсь выжать из сокровищ этой сучки максимальную пользу. Для страны, разумеется.
– Сокровища Кшесинской, конечно, уступают царским.
– Да, раритетов там гораздо меньше, но стоимость в целом может конкурировать. Говорят, драгоценностей сорок ящиков было. Даже если разделить на два, все равно солидно.
На другом конце провода молчали.
– Мне нужен тот, кто сможет найти этот клад, – вполголоса сказал комиссар внешней торговли и переложил на другой край стола тяжелое – оставшееся от царского министра – пресс-папье с круглой золотой ручкой.
– Охотник?
– Да. За сокровищами.
Снова повисло молчание.
– Ты сейчас в «Метрополе» обитаешь, Никитич? – неожиданно поинтересовался нарком внутренних дел. – Или уже сменил дислокацию?
Никитич усмехнулся. Как будто он не знает!
– Нет, все там же. Ехать в Петроград самому – значит привлечь ненужное внимание. Пришли человека, которому ты доверяешь абсолютно. Со своей стороны я дам ему парочку помощников.
– Понял тебя. И, кстати, привет Тамаре. Она все там же работает, в комиссии по сохранению художественных ценностей? И по-прежнему дружна с Горьким?
– Совершенно верно.
– Алексей Максимович на днях собирается выехать на лечение в Берлин. Будто бы у нашего классика обострился легочный процесс. На самом деле этот пингвин Пешков просто ищет повод удрать из России.
После паузы Никитич ответил:
– Понял тебя, Юзеф. О жене я позабочусь. Насчет моей просьбы…
– Подумаю, как тебе помочь.
– Буду ждать звонка.
Ждать пришлось недолго. Вечером Юзеф позвонил и без предисловий спросил:
– Где он должен быть?
– В ресторане «Метрополя» завтра в девять вечера.
– Он будет.
– Я твой должник, Юзеф.
– Одно дело делаем, Никитич.
Ровно в девять к столику наркома подсел человек в английском твидовом костюме и произнес:
– Я от вашего старого друга. Позвольте представиться. Кама Егер.
Народный комиссар внешней торговли отложил вилку и неторопливо вытер рот салфеткой.
Вид пришедшего его немного смутил. С чего это чекисты в дорогих костюмах разгуливают? Как денди лондонский одет, сказал бы Пушкин. А впрочем, теперь они сотрудники комиссариата внутренних дел, так что кто их знает. А имя? Странное какое-то.
– Вы немец?
– Чистый русак, – не моргнув глазом ответил собеседник.
– Откуда же такое имя?
– Кама – древнее русское имя. Мои предки – из старообрядцев.
– И что же оно означает?
– Кама – значит «сокровенный». Или, если угодно, «таинственный».
– Ну что ж, вполне в духе вашей, так сказать, профессии. А фамилия? По звучанию немецкая.
– А с фамилией вообще забавно получилось. Дьячок забыл мягкий знак пририсовать. Надо бы писать – Егерь.
– Смешно. А я уж было подумал, что вы – подданный какой-нибудь из стран «Тройственного союза».
– Ни боже мой. Не волнуйтесь.
Нарком едва заметно улыбнулся. Ему нравился новый знакомый.
– Я готов посвятить вас в суть дела. Только прошу ничего не записывать.
– Не имею такой привычки, товарищ комиссар. Все, что сочтете нужным рассказать, я запомню.
«Запомнит он», – недовольно подумал нарком и удивился себе. Уж не завидует ли он? Хотя… чему, собственно?
Он еще раз взглянул на невозмутимое, странно острое лицо сидящего перед ним человека. Ишь ты! Расслаблен, будто и правда поужинать в ресторан зашел, только и всего.
Словно в подтверждение его слов к столику подскочил официант и, изогнувшись, спросил, что товарищ будет заказывать.
Не поведя бровью и не глядя в услужливо протянутое меню, Егер быстро заказал все лучшее и ни разу не сбился.
Официант, сразу признавший в нем хорошего человека, посоветовал взять графинчик водочки.
– Не могу, – ответил Егер.
– Отчего же-с? – удивился тот, на минуту забыв, что он пролетарский официант.
– Сегодня постный день, – последовал краткий ответ.
Нарком, уткнувшись в свою тарелку, усмехнулся. А паренек не прост! Впрочем, простых ему не надобно.
Для того чтобы посвятить нового знакомого в суть дела, наркому потребовалось пять минут.
– Когда сможете приступить, товарищ Егер?
– Считайте, что уже приступил.
– Представительские апартаменты на Садовой.
– Мне нужна чистая машина. – И уточнил: – В смысле – не связанная с органами.
– Будет, – кивнул нарком, – и водитель в придачу.
– Разумеется, – кивнул Егер, усмехнувшись уголком рта.
Уже за полночь Егер зашел в кабинет начальника и закрыл за собой дверь. Сидящий за столом поднял голову от бумаг и потер глаза.
– Заработался. Ну что?
– Ввел в курс дела. Завтра выезжаю в Петроград.
– Небось спросил, откуда такая фамилия чудная?
– Поклялся на распятии, что исконный славянин. А фамилию пьяный дьячок испохабил.
Начальник хохотнул и погладил острую бородку.
– Ты будь с ним осторожнее. Он – тертый калач.
– Я понял.
Начальник взглянул пристально и как будто изучающе.
– Кама, дело не просто опасное…
– Не опасное вы бы мне не поручили.
– Это да.
Тот помолчал немного, покусывая ус, и снова уткнулся в бумаги.
– В помощь дам Векшина. Устраивает кандидатура, надеюсь?
– Устраивает.
– Докладывать будешь лично мне. Иди.
Кама развернулся и вышел, аккуратно притворив за собой дверь кабинета наркома внутренних дел.
Осень только-только начала отбирать у лета красоту и здоровье. Оно сопротивлялось яростно. Листва на деревьях желтеть не собиралась, а в воздухе чувствовался тот особый запах, что бывает в Москве лишь летом: нагретых камней мостовых, пыли и утомленных теплом цветов. Не чувствует приближения холодов и река. Рябь стала сильнее, но вода еще теплая. Или кажется таковой.
Егер долго стоял у парапета Москвы-реки и не обернулся, когда сзади к нему приблизился человек в пальто с поднятым воротником.
– Яков.
– Все готово, – ответил человек.
– Буду завтра.
Человек в пальто положил на край парапета связку ключей и, развернувшись, зашагал прочь. Собака, сидевшая у ног Егера, внимательно посмотрела ему вслед.
На крюковом
Еще затемно они с Фефой проводили Георгия, а потом долго сидели молча над остывшим чаем.
Не говорилось.
Фефа то и дело принималась плакать, даже с причитаниями, но быстро смолкала, взглянув на суровое Анютино лицо.
А утром сотрудница Петроградского уголовного розыска Анна Чебнева появилась в управлении с отекшими после бессонной ночи глазами.
Не успела зайти, как тут же услышала свою фамилию, произнесенную знакомым начальственным голосом.
– Где ее черти носят! Быстро найти и доставить!
– Не надо доставлять, товарищи! Я уже здесь, – сказала она, заходя в кабинет.
Стоявшие вокруг стола мужчины обернулись.
– Долго спите, товарищ Чебнева, – раздраженно буркнул начальник и зыркнул на нее единственным глазом.
«Пират настоящий», – в который раз подумала Нюрка, без трепета глядя в сердитое лицо с черной повязкой на правом глазу.
– Виновата, товарищ Кишкин. Исправлюсь.
Владимир Александрович глянул подозрительно. Чего это
