Фредерик Дар - Человек с улицы

– Вот он, эта американская сволочь! Он нарочно сбил его! На такой махине, он считает, ему все позволено...

Но тут вмешался старый кюре в длинной пелерине и берете.

– Успокойтесь, прошу вас, – сказал он. – Я прекрасно видел, что произошло. Пешеход сам бросился под машину этого офицера.

Я не мог подойти к человеку, распростертому на дороге. Странная растерянность сковала меня. Невероятно, но я думал о другом. О том, что, наверное, старый кюре в берете служит в церкви, которую я только что миновал. Мне стало страшно при виде собирающейся толпы. Я чувствовал, как в людях растет враждебность ко мне. Все произошло очень быстро, но я ощущал такую усталость, будто пробежал кросс.

Двое мужчин склонились над потерпевшим, неуверенно ощупывая его. Они были в явном замешательстве, не зная, как определить, насколько серьезно он ранен.

– Это... это важно? – спросил я.

Я смутно чувствовал, что выбрал неверное слово. Но мой французский всегда оставлял желать лучшего, а сейчас у меня из головы вылетела большая часть моего словаря.

Люди расступились. И тогда я увидел человека. Его голова лежала на бордюре тротуара, неестественно свернувшись набок. Глаза были открыты, казалось, он смотрит на меня, но взгляд его был пуст, ужасающе пуст.

– Думаю, что он мертв! – заявил один из ощупывавших его мужчин. И добавил взволнованно: – Посмотрите! У него из уха течет кровь, а это скверный признак.

При виде подошедших полицейских я немного успокоился. Именно в таких обстоятельствах чувствуешь себя по-настоящему иностранцем, пусть даже твои дети родились в этой стране.

Полицейский помоложе расстегнул пальто и пиджак потерпевшего, приложил руку к его груди. Это длилось довольно долго, так как полицейский был обстоятельным парнем. Затем он встал, расстегнул свою накидку, снял ее с плеч, широко развернул и накрыл лицо и грудь мужчины.

– Кто водитель машины? – сурово спросил его коллега, высокий простуженный парень с орлиным носом; шея его была закутана в толстый шерстяной шарф домашней вязки.

– Это я!

Взглянув на меня, полицейский явно смягчился. То ли оттого, что я был офицером, то ли оттого, что американцем.

– Есть свидетели?

Все молчали. Я поискал глазами священника. Он стоял перед трупом на коленях. Мне пришлось дотронуться до его руки.

– Месье кюре, пожалуйста. Вы ведь свидетель.

Кивнув, он быстро перекрестился.

Полицейский отвел кюре в сторону, и они принялись беседовать. Полицейский записывал что-то в блокнот. Я спросил у его напарника, что мне делать, и тот ответил, что мне следует подождать, пока не приедет машина "скорой помощи" забрать тело, а затем я должен буду отправиться с ними в полицейский комиссариат, потому что речь идет о смерти человека. Я подумал, а не арестуют ли меня? Но мысль об этом не волновала. Куда больше меня занимало странное поведение человека, лежавшего сейчас на грязной мостовой с раскинутыми ногами, перед тем как он бросился под мою машину. Да, он сам бросился под машину, и все же это не походило на самоубийство.

Конечно, мне никогда прежде не приходилось видеть лицо человека, добровольно выбравшего смерть. Но, надо думать, у него были бы совсем другие глаза перед последним шагом. К тому же я ехал медленно, и если бы он случайно не оступился, то у него не было бы ни малейшей царапины.

Загадка его поступка сверлила мне мозг, как бормашина.

Зеваки, потеряв интерес к мертвецу, перенесли свое внимание на мою машину. Они бесцеремонно разглядывали ее, трогали, открывали дверцы, обменивались глупыми замечаниями.

– Эта тачка годится только для моего садовника! – похмыкивал человек в кожаном пальто, который совсем недавно хватал меня за лацканы кителя.

Я не осмеливался вмешиваться. Мой "олдсмобиль" был белого цвета с черным капотом, а сиденья обтянуты синей кожей. Какой-то балагур заявил, что из машины вышла бы прекрасная квартирка, и женщины двусмысленно захихикали. Вокруг трупа вдруг возникла какая-то карнавальная атмосфера. В доме напротив располагался магазин электротоваров, на его витрине было выставлено с десяток телевизоров. С их экранов, десятикратно повторенная, вещала очаровательная французская дикторша. Перед каждой новой фразой, делая паузу, она принимала необыкновенно вдохновенный вид.

Почему же этот человек так взволнованно взглянул на меня, прежде чем шагнуть под машину?

Наконец приехала "скорая помощь". Не без труда развернув складные носилки, полицейские уложили на них труп.

– Ладно, теперь поехали! – приказал полицейский в вязаном шарфе. – Я сяду с вами, чтобы показать дорогу.

Он удобно растянулся на сиденье во весь рост и сообщил, что впервые едет в американской машине. От любопытства он трогал своей красной, набухшей от холода рукой хромированные приборы и кнопки.

– А это что за штука?.. А это зачем?.. Сколько она жрет бензина?.. Действительно дает двести километров в час?.. А правда, что капот поднимается автоматически?..

О мертвеце не было произнесено ни слова.

Между полицейским и мной стояла ивовая корзинка с упакованными подарками. Она напомнила мне, что сегодня праздник и что меня ждут. Я почувствовал, как помимо воли снова возвращаюсь в предпраздничную атмосферу, которая предшествовала несчастному случаю. И тем не менее я только что убил человека. Человека, которого наверняка где-то дожидались его близкие, чтобы вместе встретить Новый год.

Комиссариат находился на маленькой тихой улочке. Его здание, пристроенное к почерневшей от времени мэрии, выглядело новым, но, несмотря на это, внутри уже стоял смутный запах казенного учреждения.

За деревянной стойкой, покрытой толстым стеклом, молча курили три инспектора. Тот, что сидел подальше от входа, читал одним глазом спортивную газету. Второй глаз он зажмурил от сигаретного дыма. Полицейский, который на улице констатировал смерть от несчастного случая, был здесь, приехав раньше нас. Он успел изложить происшедшее инспекторам, поэтому те ничуть не удивились моему появлению. Маленький толстячок с редкими волосами, гладко зачесанными назад, уже составлял рапорт. Чрезвычайно учтиво он попросил мои документы. Поскольку он понимал по-английски, то и принялся заполнять анкету. Затем зарегистрировал мое заявление, обращаясь ко мне при этом "полковник", а не "мой полковник", как принято во французской армии к старшему по званию, и не зная, видимо, как это положено в армии американской.

Я совершенно спокойно рассказал ему, что произошло; в конце каждой моей фразы он кивал, а затем принимался энергично печатать на машинке одним пальцем.

Я в это время курил. Наконец, он дал мне подписать мои показания, и я пододвинул к нему пачку своих сигарет. Благодарно кивнув, он выудил одну.

– Весьма сожалею, – вздохнул я, возвращая ему ручку.

Он пожал плечами.

– Это не ваша вина, полковник. Свидетель категорически утверждает: этот человек хотел покончить жизнь самоубийством. А свидетель – кюре, уж он-то ненавидит самоубийц...

– Могу я быть еще полезен?

Инспектор со спортивной газетой раздраженно бросил, не прекращая чтения:

– Теперь дело за похоронным бюро и страховой компанией!

Воцарилась тишина. Я убрал свои документы в бумажник. Закурив мою сигарету, толстячок с натугой выпустил дым, став похожим на разъяренного быка.

– Кстати, – пробормотал он, – кто предупредит семью?

Так как никто ему не ответил, он безапелляционно заявил:

– Сам я на дежурстве.

– А где он жил, этот бедолага? – спросил инспектор с газетой.

Документы покойного в элегантном бумажнике крокодиловой кожи с золотыми инициалами лежали на столе. Толстячок вытащил их оттуда.

– На бульваре Ричарда Уоллеса.

Третий инспектор, до того не произнесший ни единого слова и что-то невозмутимо и таинственно писавший в регистрационном журнале, недовольно бросил:

– Да это в Нейи... В самом конце Булонского леса.

Толстячок встал и подошел к пришпиленной на стене громадной карте Парижа и его предместий.

– Верно! Сгоняешь, Маньен?

Писавший не ответил. Это был худой парень с желтым лицом, впалыми щеками и злыми глазами. На нем был дурно сшитый костюм со слишком широкими лацканами и нелепая полосатая рубашка.

Толстячок продолжал настаивать:

– Раз ты живешь в Бийянкуре, то тебе не придется делать большой крюк...

– Сегодня я праздную Новый год у моего шурина в Сен-Дени, – довольно мрачно отрезал Маньен.

Я им был больше не нужен и мог уйти. И все же я не уходил, хотя меня ожидали у Фергюсонов. Словно какая-то невидимая сила продолжала удерживать меня в комиссариате.

Толстячок снова уселся.

– А тебе следует закатить наряд вне очереди, черт возьми! – сказал он любителю спортивного чтения.

Утробно хохотнув, тот опустил газету на колени.

– Идет! Согласен открыть шесть дюжин устриц. Разве у твоего покойничка не было телефона? На бульваре Ричарда Уоллеса даже у кухарок есть телефоны!