Фредерик Дар - Человек с улицы

Фредерик Дар

Человек с улицы

Дорогой Жерар Ури, однажды ты стукнул меня по голове, чтобы из нее родилась некая история. Вот она.

Она принадлежит тебе так же, как и моя дружба.

Ф.Д.

1

Мы слишком задержались в штабе, обмывая грядущее событие, и, когда я вернулся домой, Салли с детьми уже уехала к Фергюсонам.

С тех пор как мы обосновались во Франции, поселившись в лесном домике, моя жена стала бояться темноты. Стоило солнцу скатиться за горизонт, как она поспешно зажигала свет во всех комнатах, поэтому наши соседи думали, будто мы каждый день устраиваем приемы.

Уходя, Салли достаточно было опустить рычаг электрического счетчика, чтобы погасить свет. Это было очень удобно, тем более что он висел в маленькой нише рядом с входной дверью.

Я на ощупь приподнял занавеску, закрывающую нишу, и поднял рычажок. От сильного света у меня заслезились глаза. Дверь в гостиную была открыта, и я увидел елку в разноцветных лампочках. Их мигание напоминало рекламу. С Рождества елка немного завяла, и вокруг нее на полу валялись сухие иголки. Салли каждый день выметала их.

На столе лежало несколько свертков. Упаковка свертков и ленты, которыми они были перевязаны, блестели почти так же ярко, как и новогодняя елка. К стоявшей рядом початой бутылке виски была прислонена грифельная доска Дженнифер, на которой Салли написала мне послание:

"Мой дорогой полковник, гололед кончился, поэтому я беру свою машину. Захвати подарки, потому что у меня нет места. Главное, не забудь приехать к Фергам до наступления следующего года.

Твоя Салли".

Милая Салли! И хохотушка, и вместе с тем такая аккуратистка. Фантазерка и сама серьезность. В ней есть и легкомыслие, и озабоченность. К каждому свертку была приколота записка с именем и прозвищем того, кому предназначался подарок: Джеймс-медведь, Дороти-техаска, Джимми-ворчун.

Я сложил подарки в корзину из ивовых прутьев (моя жена пользовалась ею, когда отвозила грязное белье в прачечную), затем побрился, чтобы дамы, которым предстояло поздравить меня с Новым годом, могли ощутить бархатистость моих щек. Надушившись, я вышел из дома. Было шесть часов вечера. Погода была такой сырой, как будто стояла осень. Всю первую половину декабря держались морозы, выпал и лег снег, а затем внезапно наступило то, что называется оттепелью. Казалось, зима уже закончилась.

Я включил радио. С легким подрагиванием автоматическая антенна мягко поднялась над правым крылом машины. Органная музыка напомнила мне о церкви в Бронксе, где преподобный отец Диллингер дал мне впервые прочесть Библию.

Перед моими глазами встал образ преподобного отца. Его лысый, странно заостренный череп, похожий на картонный. А вообще он напоминал старого, доброго клоуна, наверное, его потешные ужимки весьма веселили Господа Бога. Когда Диллингер начинал песнопение, его вставная челюсть то и дело выскакивала изо рта, и он коротким отработанным движением отправлял ее на место. В "Нью-Йорк геральд" писали, что сейчас в Нью-Йорке выпал восьмидесятисантиметровый слой снега и Бродвей расчищают экскаваторами.

Жалко, что я сейчас не там. Бродвей – единственное место в мире, где чувствуешь в себе силы не бояться грядущего года, пусть даже снега выпало восемьдесят сантиметров.

Дороги в лесу из-за опавших листьев, образовавших какую-то коричневую кашу, сделались непроезжими, но через двести метров начиналось хорошее шоссе, и менее чем через десять минут оно приводило тебя в пригороды Парижа. Это было западное шоссе, и обычно я пользовался им, но поскольку Фергюсоны жили на севере от столицы, я решил выиграть время, найдя на карте путь покороче.

В конце концов я заблудился, оказавшись в каком-то заводском квартале, меня окружали закопченные стены и трубы. Плохо вымощенные улицы перерезались железнодорожными путями; водители грузовиков поносили мою белую машину последними словами, и часть пути я был вынужден ехать по тротуарам, потому что на мостовой меняли канализационные трубы. Я не имел ни малейшего понятия, где нахожусь, а поскольку французы неприязненно реагировали на мой "олдсмобиль", не решился спросить, как мне отсюда выбраться.

Наконец, после многих поворотов и разворотов, я выехал на длинную, унылую улицу. Вокруг фонарей плясал туман, а недавно подстриженные деревья напомнили мне лес после пожара, который я когда-то видел в Луизиане. Немногочисленные рабочие разъезжались по домам на мопедах, едкие выхлопные газы редких грузовиков медленно истаивали в пыльном воздухе. Прохожих было немного, все они торопились быстрее попасть к своим очагам. Во всей этой картине была та потерянность, неопределенность, что всегда так чувствуется зимой в заводском районе к концу рабочей смены.

Улица вела прямо к Парижу. Ее уносящаяся вдаль перспектива, означенная огнями светофоров, растворялась в тумане, который вдруг сделался разноцветным благодаря открывшимся огням города. Огни, исчезая в тумане, становились все слабее, слабее от одного к одному, от одного к одному, – словно бы падал ряд костяшек домино. Мне стало хорошо. То была минута совершенной гармонии. Когда ты слит с самим собой, осознаешь это, и тебе кажется, что стоишь на вершине мира.

Думая о Салли, я старался угадать, какое платье она выбрала для последнего вечера этого года. Я представил себе абсолютно американскую квартиру Фергюсонов, занимавшую весь верхний этаж в новом доме.

На праздники вся наша компания обязательно собиралась у Фергов. День Независимости, Рождество, Новый год, президентские выборы, продвижение по службе – годился любой повод. Для сегодняшнего вечера Хеллен, жена майора Мэтьюза, должна была приготовить бедро косули с приправами, а Салли целых два дня возилась с пирогами для всей компании.

По радио передавали какую-то ритмичную песенку. Я ехал со скоростью шестьдесят километров в час. Зная, что еду правильно, я решил не торопиться в суматоху семьи Фергюсонов. Можно было представить себе, какой шум подняли сейчас около елки наши расшалившиеся малыши, пока женщины готовят им угощение.

Красный свет. Я остановился. Справа от меня возвышался темный зубчатый силуэт церкви. За перекрестком улица делалась более оживленной и лучше освещенной. Редкие магазины с яркими витринами придавали ей веселый вид. За грязными стеклами я видел жестикулирующие фигуры.

Зеленый свет. Все произойдет через десять секунд. Я попаду в самую невероятную историю, но ничто, абсолютно ничто вокруг не предвещало этого. Окружающий мир был чудовищно спокоен и невинен.

Метров через двести впереди виднелся следующий светофор, там еще горел красный свет. Сразу за перекрестком стоял большой черный "мерседес". Водитель только что вышел из него и, облокотившись о дверь, стоял лицом к движению. Казалось, он собирался перейти дорогу. Но он мог бы сделать это и сейчас: путь был свободен, а перед ним была "зебра" перехода. Удивительно, как много можно пережить и передумать за короткое время. За несколько секунд я заметил машину, посмотрел на человека и понял, что он колеблется. Мне даже хватило времени удивиться его позе.

Когда зажегся зеленый свет, между мной и человеком у перехода было метров пятнадцать. Но все же, тронувшись, я тут же притормозил, потому что подумал, а не решится ли этот человек именно сейчас перейти улицу. Но он по-прежнему продолжал стоять и только необыкновенно пристально вглядывался в меня. Отпуская педаль тормоза, сквозь лобовое стекло я поймал его взгляд. Меня поразила напряженность этого взгляда: голубые глаза были широко распахнуты, словно в каком-то экстазе. В них было нечто неуловимое – страх, принужденность. Но все произошло так быстро, так молниеносно! Нервный спазм, от которого я задрожал, длился дольше, чем обмен взглядами.

Я уже приближался к человеку. И тогда он рванулся вперед, словно пленник от своих стражей. Чтобы очутиться перед моей машиной, мужчине довольно было сделать всего лишь шаг. И он сделал его. Круглый глаз правой фары, брызнув золотистыми лучами, потух в его пальто. Руль передал мне удар. Вернее, это был не удар, а только соприкосновение. Когда все случилось, я понял, что не произошло ничего серьезного. Не могло быть ничего серьезного! Человек отступил. Его не отбросило в сторону, я настаиваю на этом, он отступил. И, отступая, видимо, зацепился каблуком за мостовую и опрокинулся на спину. В мгновение, предшествовавшее этому, я затормозил. Если вам когда-нибудь приходилось сидеть за рулем любой американской машины, то вы знаете, что при низкой скорости резким торможением машина останавливается как вкопанная. Я подождал немного, думая, что мужчина сейчас поднимется, но он все не возникал из-за капота, поэтому я вылез и обогнул мой "олдсмобиль" спереди. К нему уже спешили прохожие, вокруг нарастал шум. Эта громадная улица, казавшаяся мне пустынной, вдруг в одну секунду завихрила вокруг меня людской водоворот. Какой-то тип в кожаном пальто, с черной сумкой, притороченной к багажнику велосипеда, схватил меня за лацканы кителя и заорал: