Наталья Кременчук - Смерть на фуршете
— Тогда пойду сама! — решительно сказала Ксения.
— Иди, — почти равнодушно напутствовал ее Трешнев. — Только учти: там проверяют пригласительные!
— Ничего! Скажу, что пришла с тобой, а ты куришь на улице! — И она направилась к дверям.
— Иди! Только помни: все знают, что Трешнев не курит, а только пьет и ест! — понеслось ей в спину.
Всем существом Ксения понимала, что должна развернуться и навсегда исчезнуть из поля зрения Трешнева, однако ноги сами несли ее в пасть этого вознесенного над премией фуршета.
Перед инициацией
Закрыв за собой дверь, Ксения было шагнула к лестнице, но с тем остановилась, сообразив, что Трешнев, скорее всего, заталкивал ее в зал, чтобы остаться наедине… только вот с собою ли? Она всмотрелась сквозь полузатемненное стекло и — как в воду глядела: академик-метр д’отель уже прижимал к своему уху телефон!
Мороженое грозило окончательно развалиться в ее руках, но выбросить его было некуда, хотя — вот улица, вон урна! Выйди и выбрось! И мороженое, и Трешнева, и все остальное, что вдруг начинает баламутить твою пусть не очень удачную, пусть многотрудную, но все-таки отлаженную жизнь!
Но подпирающая откуда-то сила понуждала ее держать истаявшее мороженое и пялить зенки на этого самого наверняка чирикающего с Инессой литературного метр д’отеля!
В следующий момент к двери подошла новая группка призванных, и отскочившую от входа Ксению повлекло дальше, дальше…
Пройдя длинный коридор, она оказалась перед беломраморной лестницей.
Слева за длинным столом сидели три девушки, выдававшие какие-то бумаги и буклеты, а саму лестницу перегораживали три симпатичных мордоворота, облаченных по причине жары в белые рубашки с коротким рукавом при наличии трехцветных — под российский триколор — галстуков.
Ксения представила, как нелепо она смотрится: офисно-педагогические блузка-юбочка, со взбешенными глазами и при растерзанном брикете мороженого, с которого уже не капает, а почти льется в подставленную лодочкой ладонь.
— Здравствуйте, — сказала Ксения мордоворотам, которые, окончательно перегораживая дорогу, подтянулись к ней, при этом профессионально просканировав ее от туфель до макушки. — А мне сказали, что тут есть тарелочки. — И прибавила для весомости: — Георгий Орестович сказал!
— Здесь все есть, — сурово сказал мордоворот слева, одновременно отступая чуть в сторону.
— Ну, если Георгий Орестович сказал! — развел руками мордоворот справа и тоже отступил.
— Проходите, пожалуйста! — центровой, похожий на Тарзана, то есть мужа вечной Наташи Королевой, радушно, с тарзаньей улыбкой махнул рукой по направлению к ступенькам.
«То-то, академик-метр д’отель!» — торжествующе подумала Ксения, устремляясь наверх.
Здесь она довольно быстро отыскала туалет. Перед мраморными умывальниками кое-как допила мороженое и привела себя в порядок.
Громко переговариваясь сквозь стенки кабинок, кто-то кого-то спрашивал:
— А сама тут?
— Знаменская? Точно так! Она всегда ходит смотреть, как у других, тем более у нас.
Дамы вышли из кабинок. Та, что помоложе, выглядела обычно: в длинном легком балахоне, со множеством браслетов и колец на руках, в полупрозрачном платке-накидке на плечах, в каких-то разнородных и разноцветных шарфах, среди которых сиреневый был даже с кистями. Подобного рода женщин-аксессуаров Ксения видела много.
А другая просто завораживала то ли загаром, то ли особенной смуглостью при совершеннейшей седине своей пышной шевелюры…
Дамы скользнули по Ксении удивленными взглядами. Наверное, слишком пристально я их разглядываю, решила спутница Трешнева и поспешила выйти.
По пути к месту торжества меланхолически осушила бокал шампанского с подноса, который возник перед нею, — официанты с бокалами на подносах неостановимо парили вокруг…
«И второй выпью». Выпила… «А третий — слабо?»
Наконец вошла в огромный, амфитеатром зал. Он, пока лишь полузаполненный, пребывал в тихих шелестящих разговорах взыскующих торжественной церемонии награждения и последующего вольного пира.
— Ты видела Немзера?
— Его не будет!
— Разве он игнорирует «Норрку»?!
— Ее не игнорирует. Просто его в Москве нет. В Питер уехал…
— По гонорарам «Бестер» держит первое место по жмотству, но презентации и награждения у них роскошные. Только, пожалуй, Ира и дядя Петя их перекрывают.
— Ну, про Иру — понятно, а дядя Петя — и сам миллиардер!
— Миллиардер не миллиардер, а на благотворительность не жалеет. У него лауреаты по году, до следующей церемонии, ездят рекламируют свои сочинения.
— У него и шортлистники ездят!
— Твоя правда…
— Говорят, Евгений Юрьевич должен подойти… Мне надо у него подписать…
— Так смотри в оба. Если придет — подпишет.
— А сам появится или как всегда?
— Как всегда — обещают. Возможно, сам сейчас и сам не знает, будет или нет.
— Судя по тому, что охрана слабенькая, — не будет…
— Не суди! Он непредсказуем…
Слышались и другие разговоры — Ксения, ища место с наилучшим обзором зала, несколько раз перешла с места на место.
— …Меня интересует текущий момент. Какое будущее ждет современную литературу, которая поставлена чуть ли не на поток?
— Ну, с этим не ко мне. Я этого просто не читаю… Если прочел книжки три этих ваших новых реалистов — уже хорошо. Но когда я вижу что-то живое, настоящее, оно все равно рождается тем же путем, по старинке… Я этих ваших навороченных компьютеров не признаю. Гусиного пера, правда, не достать, но перьевую ручку еще можно. Специально заказываю у музейщиков и у проверенных антикваров…
Голоса слышались совсем рядом. Ксения обернулась и увидела двух писателей, постоянно мелькавших на телеэкране. Только что-то после шампанского фамилии не вспоминались. Михаил Веллер и Денис Драгунский? Нет. Александр Кабаков и… нет, не Виктор Ерофеев… Битов? Возможно… Возможно, не он.
Пытаясь вспомнить, Ксения продолжала вглядываться вперед.
Огромная сцена вся была завешена черными полотнищами, по которым в не очень понятном, но завораживающем ритме были раскиданы-разбросаны белые прямоугольники, устремлявшиеся к центру, к вертикальному прямоугольному белому экрану, также похожему на лист бумаги.
Шампанское даже при кондиционерной прохладе ударило в голову, и Ксения вновь погрузилась в ревнивые размышления о коварстве Трешнева и о причинах его привязанности к Инессе.
Согласна — когда она появилась в колледже, Инесса уже там была. С другой стороны, кто сказал, что у Инессы с Трешневым тогда что-то было? Инесса пребывала в замужестве, всюду таскала фотографии своих разнополых двойняшек и всем показывала — счастливая мать… Гоняла на своей «восьмерке». Трешнев, между прочим, в то время раскатывал на примятом, трухлявом «запорожце»… В общем, и тогда было непонятно, и сейчас совсем непонятно… Ростом Инесса, даже без каблуков, была вровень с Трешневым, а уж если на каблуках… Притом кавалер хвалился как-то, что рост у него классический гвардейский — метр восемьдесят. Что-то притягивало его к этой… доныне пребывающей в училках и вовсе из колледжа в школу перешедшую… Может, и лучше, если она сейчас заявится.
У нее, у Ксении, все хорошо!
А о том, что она выходила замуж назло Трешневу, вряд ли кто-то догадывается… И Андрей не знает…
Да, замуж Ксения вышла в те поры за первого надежного человека, который, несмотря на бардак в стране, встретил ее, влюбился и, не прикладывая локоть к носу, потащил в ЗАГС… И не он виноват, и она не виновата, что потянуло надежного человека обустраивать свою родину, а на дорогах между Москвой и Киевом возникли пограничные кордоны. Они хотя бы на два города живут, но живут как-то, не разрывают окончательно, а про Трешнева ни тогда, ни теперь ясности не было: женат он или в разводе, живет с женой или квартиру снимает?.. Стоп, довольно думать о Трешневе!
Но тот, а за ним Караванов уже пробирались к ней по ряду.
— Чего так высоко забралась? — спросил Трешнев. — Впрочем, это в традиции Академии фуршетов. Сверху хорошо видно во все стороны света…
— Скажи, а что это за норка? Слышу, многие о ней говорят…
Трешнев улыбнулся:
— Профессиональный жаргон. Так в наших кругах называют эту премию. «Новый русский роман» — сокращенно «Норрка».
В это время от сцены понесся звук фанфар. Причем это была не какая-то запись. Перед залом стояли, приложив к губам сияющие трубы, семь девушек в белых ботфортах.
Затем с двух сторон вышли по шесть барабанщиц в красных гусарских ментиках и киверах, но в синих мини-юбках и синих ботфортах. Фанфары сменила нарастающая барабанная дробь.
Вдруг ее словно оборвали и откуда-то из глубин сценического пространства к стоявшему в центре микрофону пошел довольно крупный человек в светло-сером костюме и белой рубашке без галстука.
