Розанна. Швед, который исчез. Человек на балконе. Рейс на эшафот - Май Шёвалль
Рённ уже собирался бросить рубашку в коробку, как вдруг заметил, что из кармана торчит листок бумаги. Он развернул его. Это был счет на 78 крон и 25 эре из ресторана «Пилен». Он был датирован семнадцатым октября. Судя по распечатке, была заказана одна порция холодной закуски, шесть рюмок водки и три бутылки минеральной воды.
Рённ перевернул листок. На обратной стороне, слева, шариковой ручкой было написано:
18. X бф 3000
морф 500
долг га 100
долг мб 50
д-р П. 650
итого 1300; остаток 1700
Рённ видел образцы почерка Йёранссона у Белокурой Малин, и ему показалось, что он узнает его руку. Запись могла означать, что восемнадцатого октября, в день, когда Йёранссон переехал от Бьёрка, он получил три тысячи крон, возможно, от человека с инициалами Б. Ф. Пятьсот крон из этих денег ушло на морфий, сто пятьдесят крон были возвращены тем, кто их давал в долг, а шестьсот пятьдесят были отданы какому-то доктору П. – возможно, тоже за наркотики. Остаток составил одну тысячу семьсот крон. А спустя месяц, когда его обнаружили мертвым в автобусе, у него было при себе больше тысячи восьмисот, а это означает, что после восемнадцатого октября он получил еще какие-то деньги. Рённ размышлял о том, были ли эти деньги из того же источника – от какого-то Б. Ф. Впрочем, это может быть и не человек. Буквы «Б» и «Ф» могли обозначать что-то другое.
Банковский счет? Не похоже на Йёранссона. Наверное, это все-таки человек. Рённ заглянул в свой блокнот, однако ни у кого из тех, с кем он беседовал или кто упоминался в связи с Йёранссоном, не было таких инициалов.
Рённ отнес картонную коробку и листок бумаги в прихожую. Счет он убрал в папку. Потом он лег и стал думать о том, где Йёранссон брал деньги.
27
Утром в четверг двадцать первого декабря служащие полиции испытывали неприятные ощущения. Накануне вечером целая армия полицейских – и в форме, и в штатском – в разгар рождественской истерии затеяла в самом центре города безобразную драку с толпой рабочих и служащих, которые вышли из Народного дома[179] после митинга в поддержку Национального фронта освобождения Южного Вьетнама[180]. Мнения относительно того, что же, собственно, произошло, как и следовало ожидать, разделились, однако в то утро трудно было увидеть улыбающегося полицейского.
Единственным человеком, которому этот инцидент доставил хоть немного удовольствия, был Монссон. По неосторожности он сказал, что ему нечем заняться, и его тут же отправили на поддержание порядка. Начал он с того, что укрылся в тени церкви Адольфа Фредрика[181] на Свеавеген в надежде, что ожидаемые беспорядки сюда не докатятся. Однако полиция без всякой системы напирала со всех сторон, и демонстранты, которым нужно было куда-то деваться, начали отходить в ту сторону, где стоял Монссон. Со скоростью, на которую он только был способен, Монссон ретировался в северном направлении, добрался до какого-то ресторана на Свеавеген и заскочил туда, чтобы согреться и что-нибудь перекусить. Выходя, он взял со стола зубочистку. Она была завернута в папиросную бумагу и имела вкус мяты.
Возможно, он был единственным полицейским, который радовался в то недоброе утро, так как позвонил в ресторан и выяснил адрес поставщика.
Рённ, напротив, никакого удовольствия не испытывал. Дул сильный ветер, а он стоял на Рингвеген и смотрел на яму в земле, натянутый брезент и несколько расставленных вокруг барьерчиков. В яме не было ни одной живой души, чего нельзя было сказать о ремонтном фургоне, который стоял в пятнадцати метрах. Рённ знал четырех человек, сидевших в нем и тихонько возившихся с термосом. Поэтому он кратко сказал:
– Привет.
– Привет, и побыстрее закрывай дверь. Но если это ты вчера вечером на Барнхусгатан огрел моего парня дубинкой по голове, то я вообще не хочу с тобой разговаривать.
– Нет, – сказал Рённ. – Меня не могло там быть. Я сидел один дома и смотрел телевизор. Моя жена уехала в Норрланд.
– Тогда садись. Кофе хочешь?
– Да. С удовольствием выпью.
Через минуту прозвучал вопрос:
– А что тебя, собственно, интересует?
– Шверин. Он ведь родился в Америке. Это было заметно по его речи?
– Еще бы! Он запинался, как Анита Экберг[182]. А когда напивался, начинал говорить по-английски.
– Когда напивался?
– Да. И еще когда злился. И вообще когда выходил из себя и забывал шведские слова.
Автобусом № 54 Рённ вернулся на Кунгсхольмсгатан. Это был красный двухэтажный автобус типа «Лейланд Атлантиан», со вторым этажом, выкрашенным в кремовый цвет, и с лакированной серой крышей. Вопреки утверждению Эка, что двухэтажные автобусы берут на борт ровно столько пассажиров, сколько в них есть мест для сидения, автобус был переполнен людьми с пакетами и сумками.
На протяжении всего пути до управления Рённ размышлял. Войдя в кабинет, он сел за свой письменный стол, потом поднялся, вышел в соседний кабинет и спросил:
– Ребята, как будет по-английски: «Я не узнал его»?
– Didn’t recognize him, – ответил Кольберг, не отрываясь от своих бумаг.
– Я знал, что был прав, – сказал Рённ и вышел.
– И этот уже свихнулся, – констатировал Гунвальд Ларссон.
– Погоди, – сказал Мартин Бек. – По-моему, он что-то раскопал.
Он отправился к Рённу, но его кабинет оказался пустым. Плащ и шляпа исчезли.
Спустя полчаса Рённ снова открыл дверцу ремонтного фургона на Рингвеген. Коллеги Шверина сидели на тех же самых местах. Ямы на проезжей части, судя по всему, еще не касалась ни одна лопата.
– Черт, вот ты напугал меня, – сказал один из рабочих. – Я подумал, что это Ульссон.
– Ульссон?
– Да, или Ольссон, как, бывало, называл его Альф.
Рённ доложил о своих результатах только назавтра, за два дня до Рождества.
Мартин Бек выключил магнитофон и сказал:
– Значит, тебе кажется, что это звучало следующим образом. Ты спрашиваешь: «Кто стрелял?», а он отвечает по-английски: «Didn’t recognize him».
– Да.
– А потом ты говоришь: «Как он выглядел?», а Шверин отвечает: «Сом[183] Ульссон».
– Да. А потом он умер.
– Отлично, Эйнар, – сказал Мартин Бек.
– А кто такой этот Ульссон, черт бы его побрал? – спросил Гунвальд Ларссон.
– Контролер. Ездит проверяет, как работают рабочие дорожной конторы.
– Ну и как же он выглядит? – поинтересовался Гунвальд Ларссон.
– Он в моем кабинете, – робко сказал Рённ.
Мартин Бек и
