Полина Дашкова - Место под солнцем
Дороже покоя, надежней одиночества ничего нет и быть не может.
И вот однажды, мокрым октябрьским вечером, возвращаясь домой с работы, одинокий, осторожный Паша Дубровин увидел тонкую фигурку в светлом плаще, под проливным дождем, без зонтика, с поднятой рукой и притормозил, сам не зная почему.
— Пожалуйста, подбросьте меня в ближайшее отделение милиции или хотя бы к посту ГАИ, — сказала она.
— Что случилось? — мрачно поинтересовался Павел, когда она оказалась рядом, на переднем сиденье.
— У меня угнали машину, — сообщила она вполне спокойно.
До ближайшего отделения милиции было не больше десяти минут езды. Любой нормальный автовладелец на месте Паши Дубровина стал бы расспрашивать, сочувствовать, давать советы. Но Павел молчал. Что-то такое было в этой незнакомой, насквозь промокшей девушке. Слова застревали в горле, он почему-то так волновался, что чуть не врезался в задницу медленного сонного троллейбуса.
Потом он пытался понять, откуда взялось это странное, острое, почти болезненное чувство. Он ведь сначала даже не разглядел ее толком. Мокрая каштановая прядь, прозрачный, как карандашный набросок, профиль, запах дождя и духов.
— Спасибо, — сказала она у отделения милиции и протянула ему деньги.
Он не взял, даже не взглянул сколько, отрицательно замотал головой, опять не сказав ни слова. И никуда не уехал. Кассета с песнями Вертинского давно кончилась, он сидел в тишине. Только дождь стучал по крыше машины.
В милиции она пробыла долго. Паше показалось, что целую вечность. Стало смеркаться. Ему вдруг почудилось, будто она уже давно ушла, исчезла, растворилась в мокрых сумерках, а он не заметил и теперь никогда ее не увидит. Сердце больно стукнуло и остановилось на миг. Впервые за всю свою разумную, спокойную тридцатипятилетнюю жизнь Паша Дубровин не мог думать и анализировать, только чувствовал: если он больше ее не увидит, то, наверное, умрет.
Но она появилась на крыльце отделения, растерянно огляделась по сторонам. Он коротко просигналил. Она шагнула к его машине.
«Надо сказать что-то, иначе она решит, будто я псих, маньяк, испугается, не сядет в машину. На самом деле я и сам не знаю теперь, может, я и правда — псих? Молчу как идиот, волнуюсь. А почему, собственно? Что в ней такого? Я ведь не мог влюбиться с первого взгляда, с полувзгляда… Этого не может быть. С мной, во всяком случае».
— Куда вас подвезти? — хрипло спросил он, выходя под дождь и открывая ей переднюю дверцу.
— Спасибо… — Она улыбнулась растерянно и удивленно. — Мне неловко, вы не взяли денег и уже потратили на меня столько времени.
— Садитесь, — сказал он, — дождь… — Мне нужно на Кропоткинскую. Если вам по пути… — Она все еще не решалась сесть в машину.
— Да, мне по пути.
— Но только на этот раз не бесплатно, — произнесла она, усаживаясь наконец на переднее сиденье, — вы очень меня выручили. На самом деле я здорово опаздываю. У меня спектакль через полчаса.
Когда она опять оказалась в его машине, он немного успокоился.
— У вас спектакль? Вы актриса?
— Балерина.
— Вместо денег пригласите меня на балет, — попросил он.
— Можно и то, и другое, — улыбнулась она. — Вы любите балет?
— Нет. Терпеть не могу.
Она взглянула на него с интересом. Машина стояла на светофоре. В полумраке салона светилось ее лицо, умытое дождем. Глаза казались огромными, совсем черными. Паша впервые решился посмотреть ей прямо в глаза и тут же понял, что пропал. Влюбился, окончательно и бесповоротно.
— И много вы видели балетов? — спросила она.
— Ни одного.
— А по телевизору?
— По телевизору я смотрю только новости, «Очевидное — невероятное», «Клуб кинопутешествий» и старые советские фильмы.
— Это замечательно. В таком случае, я вас приглашаю.
Театр занимал маленький двухэтажный особняк в одном из тихих переулков, неподалеку от Кропоткинской. Она попросила въехать во двор и остановить машину у служебного входа. Ей навстречу выскочила какая-то полная дама в развевающемся шелковом платье и закричала:
— Катя! Ты с ума сошла! В чем дело?
— Викуша, не волнуйся. Я успею. Посади, пожалуйста, этого молодого человека куда-нибудь на хорошее место. Без него я бы пропала. У меня машину угнали.
— Да что ты говоришь! Ужас какой! В милиции была? У меня есть знакомый гаишник, надо дать хорошую взятку, тогда найдут, — тараторила дама.
Они бежали по длинному пыльному полутемному коридору, уставленному огромными кусками разрисованного картона. Мимо проносились люди в гриме, в странных костюмах. Катя сунула Дубровину в руку какие-то смятые бумажки и тут же исчезла за дверью гримуборной.
Противный радиоголос сообщил:
— Внимание! Третий звонок! Артистов прошу на сцену.
Паша разжал кулак. Так и есть, деньги. Несколько десятитысячных купюр. Отличный повод, чтобы дождаться после спектакля… — Пойдемте, — кивнула дама.
Через минуту он оказался в небольшом, полном зрительном зале. Место с краю, в третьем ряду, было чуть ли не единственным свободным. Свет уже погас, живой оркестр играл увертюру. Это была незнакомая модерновая музыка, от которой у Паши сразу заболела голова.
— Подождите! — Он схватил полную даму за руку. — Где мне найти Катю после спектакля?
— У служебного входа, — сердито прошептала дама и убежала.
Павел взглянул на сцену. Там не было никакого занавеса, просто черная пустота и в центре — высвеченное прожектором бесформенное сооружение из фольги и проволоки. Вой оркестра нарастал, сделался невыносимым. На сцене, рядом с непонятной проволочной конструкцией, появились два молодых человека в черных трико. Видны были только белые лица и кисти рук.
Скрипичное соло заскрипело, взвизгнуло, сцена вспыхнула ослепительным светом. У Паши заслезились глаза, и ему стало жалко артистов, которые должны под такую музыку, при таком гадком освещении исполнять еще более гадкие танцы.
Катю танцевала ведущую партию, летала по сцене в синих блестящих лохмотьях, с распущенными волосами. Нет, он сразу понял: танцует она отлично. Но сам балет показался ему ужасным. Он так и не разобрал, в чем там дело, что хотели сказать люди, создавшие это действо. Ведь много народу трудилось — композитор, балетмейстер, художник. А был еще некий изначальный сюжет, либретто, и его тоже кто-то сочинял. Интересно, о чем думали все эти вдохновенные творцы? Искренне пытались поведать миру нечто или сознательно куражились над будущим зрителем?
Он не сумел досидеть до конца, отправился к служебному входу. Ждать пришлось довольно долго. Внутрь его не пустила охрана. В машину он сесть не рискнул, мог запросто не заметить в темноте, как Катя выйдет. Дождь все не кончался, и он вымок насквозь, стоя на улице.
Она ничуть не удивилась, увидев его у служебного входа, Паше показалось, она даже обрадовалась.
— Я хочу вернуть вам деньги, — сказал он.
— Ни в коем случае! — Она отстранила его руку. От прикосновения ее легких пальцев у него пересохло во рту.
— Пойдемте куда-нибудь, поужинаем вместе, — произнес он быстро и подумал: «Если она откажется, ничего страшного, я все равно теперь буду ходить на каждый спектакль, буду сидеть на этих отвратительных балетах, а потом ждать ее у служебного входа».
— Хорошо, — неожиданно легко согласилась Катя, — пойдемте. Мне интересно поговорить с человеком, который терпеть не может балет и впервые в жизни попал на спектакль, да еще постмодернистский. Здесь есть замечательный маленький ресторан, в двух шагах от театра. Мы дойдем пешком, машину лучше оставить во дворе, наши охранники присмотрят. Знаете, я до сих пор не могу поверить, что мою угнали. Глупо страдать из-за этого. Беда не смертельная, и все-таки. Может, найдут, как вам кажется?
— Если не найдут, я буду вас возить, — выпалил Дубровин.
— Спасибо, — улыбнулась она, — но до личного шофера я еще не дозрела. Я хорошая балерина, довольно известная, однако пока не звезда мирового масштаба.
Кто-то в театре одолжил ей большой черный зонтик. Несколько кварталов до ресторана они шли рядом под одним зонтиком.
Когда сели за столик, она спохватилась:
— Я ведь даже не спросила, как вас зовут.
Он представился, церемонно встав со стула. Катя протянула ему руку. Он поцеловал прохладные пальчики, заметил, что на них нет никакого маникюра, ногти аккуратно подстрижены. Разумеется, а как же иначе? Он ведь терпеть не может, когда у женщины длинные накрашенные ногти.
Вообще все в ней было именно так, как ему хотелось. Прическа, одежда, духи, легкий макияж. Ничего лишнего. Если бы еще не этот идиотский балет… Павел с удивлением узнал, что балет поставлен по пьесе какого-то ужасно популярного современного драматурга, лауреата нескольких международных премий, литературных и театральных.
