Спаси мой маленький мир - Татьяна Игоревна Булыгина
Любаша накормила их пельменями, потом они уложили Колю спать на широком диване в гостиной, а сами с чаем и коньяком устроились на кухне, и Аня взахлеб, дрожащим голосом и отчаянно жестикулируя начала рассказывать обо всех событиях последних дней. Ей необходимо было выговориться и получить хоть какую-то поддержку.
— Итак, — подытожила Люба, — вся эта череда неприятностей началась с убийства Вероники.
— Да, но при чем здесь я? Мы никогда не были подругами с Верой, — вспоминала Аня. — Мы все учились в одном классе, но в школе Вероника дружила с Алиной, они и поддерживали отношения после окончания школы на протяжении этих двадцати лет, я же порой интересовалась у Лины, как поживает Гербер, но не более того. Что касается Наташки, она уже давно, лет пятнадцать, живет в Москве, муж у нее сильно преуспел в нефтяном бизнесе, она и приехала в Екатеринбург на неделю повидаться с родителями и продемонстрировать старым знакомым свое нынешнее благополучие.
Мы все прилично выпили в тот вечер. Я неважно переношу спиртное, Алина пьет тоже совсем немного, но тогда мы все были настолько возбуждены встречей, что мешали все подряд: вино, мартини, коньяк. Правда, я коньяк не пила и Алина тоже, мы с ней разбавляли мартини соком.
Первым расклеился Миша Шестов, Алинин муж, он как-то тихо задремал в глубоком кресле. Лина беспокоить мужа не стала, мы пересели в угол на диван и продолжали болтать. Андрей Гербер почти весь вечер не отрывался от экрана телевизора и лишь из вежливости ронял какие-то общие фразы, похоже, он откровенно скучал. Ближе к одиннадцати вечера решили попить чаю, и тут произошла любопытная сцена. — Аня рассказала о ссоре четы Гербер.
Потом мы с Натальей стали убирать со стола, — продолжала Аня. — Алина мыла посуду на кухне. После одиннадцати часов, ближе к половине двенадцатого, решили укладываться спать. Мужчин решено было оставить внизу в гостиной на диванах, а женщины должны были разместиться на втором этаже в двух маленьких спальнях. Началось «броуновское движение» — все разбирали постельные принадлежности, без конца кто-то куда-то ходил, я заметила, что не видно Вероники, но как раз Наталья собралась идти к машине за сумкой, и Андрей попросил ее позвать жену, он думал, что она гуляет возле дома.
Я поднялась на второй этаж за полотенцем и вскоре услышала крик — это кричала Наталья. Именно она нашла тело Вероники у калитки и сразу побежала в дом. — Аня глубоко вдохнула.
Ей совсем не хотелось вспоминать, что было дальше: Андрей Гербер впал в глубокий шок, Наталья закатила истерику, потом приехала скорая и следом полиция…
— Тебе нужно пойти к следователю и все рассказать ему.
— Люба, все это подробно рассказано и не менее тщательно запротоколировано.
— Я имею в виду не вечер, в который произошло убийство, а все, что произошло с тобой: нападение в подъезде и попытку наезда.
— Ты думаешь, это хоть что-то даст? Нападения как такового не было, да и наезд не удался. Впрочем, может быть, просто пьяный водитель не вполне справился с управлением, и это просто нелепое совпадение?
— Совпадение? Один раз — случайность, второй раз — это закономерность, не будем дожидаться третьего раза, статистики. Я понимаю, у тебя нет никаких доказательств, но ты обязана поставить следствие в известность. Это даже не обсуждается, ты поняла меня? — строго спросила Люба. — Обещаешь?
Аня сделала глоток коньяка, вздохнула и решительно кивнула.
— Все. Идем спать, — скомандовала Люба.
Они разошлись по комнатам. Аня тихонько прилегла на диван рядом с сыном, обняла его, прижалась губами к теплому плечу, вдохнула нежный детский запах. Коля во сне недовольно заворчал.
— Спи, мой ангел, все будет хорошо, Господь не забудет о нас.
Аня закрыла глаза и провалилась в сон.
Сон не шел к Любе, она слишком была взволнована приездом подруги. Она любила Анюту, как родную сестру. Порой они даже представлялись двоюродными сестрами: подсознательно каждой из них хотелось иметь сестру, так как они были единственными поздними детьми своих уже очень пожилых родителей. Люба искренне была привязана к Коле: она знала от начала до конца всю непростую историю любви и брака Ани и Саши, после гибели Саши настояла на том, чтобы окрестить Колю, и стала его крестной матерью. Колю она баловала чрезмерно. Дорогие книги и игрушки сыпались на крестника как из рога изобилия. Аня шипела и ругалась, что ребенок пресыщен и мало ценит подарки, Люба в ответ тоже сердилась и говорила, что детей баловать надо. «Надо, но в разумных пределах», — хмурила брови Анютка. Потом они дружно тихо вздыхали.
Обе понимали, что такая щедрость вызвана не только хорошими Любиными заработками, не только ее природной щедростью и любовью к Коле и детям в целом, но и отсутствием у Любы собственного ребенка.
Ей уже тридцать семь, за плечами двенадцать лет брака и тяжелый развод. То, что она пока снова не вышла замуж и у нее нет отношений, — это ерунда. Замуж можно выйти в сорок, пятьдесят и даже шестьдесят лет. Гораздо хуже, что в браке с Эдиком она не успела родить ребенка. И наплевать, что они все равно бы развелись — свекровь не позволила бы любимому сыночку продолжать жить с вдруг ставшей ей ненавистной невесткой. Зато у нее, у Любы, остался бы сын. Или дочка.
Очень часто перед сном Люба перебирала имена, какие бы она дала своим детям: мальчика она непременно назвала бы Леонидом, а девочку… для девочки придумать имя Люба никак не могла, но имя ей хотелось придумать какое-то необыкновенное — Кристина или Виолетта, или… нет, никак не придумывалось подходящее имя для будущей дочки.
Сейчас Люба постоянно корила себя за то, что в течение двенадцати лет брака так и не решилась завести ляльку. Раньше, когда Аня ее спрашивала, когда же Люба соберется стать мамочкой, она отшучивалась: «У меня уже есть один ребенок», и Аня понимала, о ком идет речь.
Двенадцать лет терпела Люба великовозрастного маминого сына Эдика в надежде, что вот настанет час икс и он повзрослеет. Поженились они двадцатитрехлетними, и первые несколько лет Люба успокаивала себя мыслью, что это вполне естественно, что сын привязан к матери, он прожил с родителями двадцать три года, и, пока они с Любой притрутся друг к другу, пока он поймет, что сейчас его семья — это он и Люба, должно пройти какое-то время.
Этой надеждой она тешила себя до тридцати лет. Надежда умирает последней. Эдик не повзрослел ни
