Кофе и полынь - Софья Валерьевна Ролдугина
Крышки сдвинуты. Если подойти чуть ближе, сделать шаг, то можно разглядеть, кто внутри. Но даже отсюда я вижу, тот, что с краю: рыжие кудри, лицо белее шёлка, устилающего гроб изнутри, голубое платье…
— Неправда, — говорю я вслух, будто пытаюсь таким образом вернуть себе силы. Но в груди всё холодеет, и не двигаются ни руки, ни ноги. Губы тоже словно бы онемели. — Это всё ложь.
— Пока неправда, — мягко соглашается голос. — Но будет. Все твои пути ведут ко мне.
Не надо даже смотреть, чтобы понять, кто это.
Он высок и сед; у него зелёные одежды, немного старомодные — такие мог бы носить в молодости мой дед. Вместо глаз — чернота, нос узкий и длинноватый, лоб высокий, подбородок острый.
Пожалуй, впервые я вижу своего врага так ясно.
И, Небеса, как же он страшен!
Стоит нашим взглядам встретиться, и мир вокруг начинает рассыпаться — с дальнего края, от горизонта. Бромли исчезает, пожираемый пустотой, поддельный особняк шатается и стонет, словно на сильном ветру, кости на земле разом трескаются.
Пахнет сыростью могилы — и тленом.
И зачем я послушалась Эллиса, зачем отправилась к призраку, зачем вообще покинула свой дом, наполненный светом…
Мне жутко и одиноко, и тело всё деревенеет.
— Вот ты какая, — говорит Валх. Он запускает руку за пазуху и достаёт нечто вроде шнура, удавки. — Иди-ка сюда. Не бойся.
Он не жив и не мёртв — не принадлежит ни одному из миров. Его лицо покрыто трупными пятнами, но руки ухоженные, точно у джентльмена… если б не когти — звериные, чёрные.
Я отчаянно стараюсь не бояться, и всё-таки мне страшно.
— Иди сюда, — повторяет Валх.
…мои ноги всё ещё не касаются земли; босые ступни утопают в сияющих лепестках. Когда я понимаю это, становится немного легче, и я пытаюсь представить, что бы сделала на моём месте Абени… или бабушка… или…
Озарение похоже на вспышку молнии.
Очень ясно и чётко я представляю, что у меня лицо моей матери. Её нежные черты; её ласковая улыбка — и бездонный взгляд из того давнего сна.
— Нет, — говорю я маминым голосом, который помню смутно, но всё-таки помню. — Это ты иди ко мне.
Он вздрагивает и замирает — ровно на мгновение, на краткий, едва заметный миг. Но достаточно даже этого. Я готова; я ощущаю изъян в его колдовстве всей кожей — как трещину, как тёплый свет, и устремляюсь туда, домой, в мой настоящий дом.
…и просыпаюсь.
Весь следующий день я провела дома, сказавшись больной. Это было недалеко от правды: после того как сразу два сна кряду обернулись кошмарами, меня почти что парализовало слабостью. До полудня даже подняться с постели не получалось, а потом к тому же накатил волчий аппетит. Обед Юджиния принесла в спальню, а вот к ужину уже получилось спуститься самостоятельно.
Клэр, кажется, не очень поверил сбивчивым объяснениям про погоду и мигрень.
— О нездоровье, дорогая племянница, вы всегда упоминаете с досадой, — проворчал он. — Верней, с таким выражением лица, что если б хворь можно было отловить выпороть на конюшне за неподобающее поведение, то вы бы так и сделали. А сейчас вы выглядите испуганной.
— Просто дурной сон, — попыталась было отмахнуться я.
Клэр выгнул бровь:
— Меня должно это успокоить? Учитывая даже, что я имел честь неплохо знать леди Милдред? А если вспомнить, о чём вы рассказали мне не далее чем нынешней весной…
— Не просто сон, — признала я вынужденно. И — зябко обхватила ладонями чашку, точно пыталась согреться. — Пообещайте мне, что не будете уходить из дома без необходимости, особенно ночью. И дети… дети могут вполне погулять и в саду.
— Ваша искренность и прямота достойны святых, — елейным тоном произнёс Клэр, но взгляд его выдавал беспокойство. — Как и моё терпение. К слову, хотите пари, дорогая племянница? Готов поспорить, что сразу после этой вашей просьбы погода станет великолепной, дети запросятся в парк, а меня кто-нибудь пригласит на партию в покер.
— Когда я сойду с ума, дядя, то непременно поспорю с вами, — смиренно отозвалась я. — Возможно, даже на деньги.
Он закатил глаза:
— Я научу вас играть в карты только для того, чтобы вы больше не говорили мне ничего подобного.
— Предлагаете мне не осуждать зло, а присоединиться ко злу?
— Святые Небеса! Уже сочувствую вашему дурному сну: уверен, что вы его напугали, а не он вас.
Как ни странно, эта короткая перепалка придала мне сил. На следующее утро я отправилась в кофейню как ни в чём не бывало. Разумеется, Клэр оказался прав — погода установилась великолепная, изрядно потеплело, светило яркое солнце… Сменился ветер, и унёс гарь и смрад Смоки Халлоу куда-то в сторону, так, что воздух теперь благоухал опадающими листьями и поздними цветами.
В «Старом гнезде» все столики были заполнены. Лица, разумеется, сплошь знакомые; множество улыбок — по случаю хорошей погоды, полагаю. Миссис Скаровски вполне мирно обсуждала что-то с Луи ла Роном, в то время как её супруг-адвокат — редкий гость в кофейне! — читал свежую газету. Полковник Арч сосредоточенно раскладывал пасьянс, зажав в зубах незажжённую сигару — похоже, он так часто бывал в «Старом гнезде», что ощущал себя здесь воистину как дома, без преувеличения, не хватало только домашних бархатных туфель и вышитого халата. Впрочем, я была даже рада: он сильно сдал после смерти сына, а теперь будто бы ожил — и смягчился по сравнению с собой прежним… «Клуб странных леди» во главе с Дженнет Блэк тоже собрался в полном составе, включая даже мисс Смит, которая из-за профессорских обязанностей нечасто присоединялась к нам.
Была здесь и леди Чиртон, и, когда я подошла к ней, чтобы поздороваться, она взяла меня за руку и с чувством произнесла:
— Мои подруги, особенно леди Уоррингтон, настаивают, чтобы я непременно привела вас снова! Говорят, что это было дуновение свежего ветра, приятное разнообразие, и к тому же вы понравились маленькой Друмми.
Вспомнив сварливую собачку с очаровательной мордашкой, я невольно улыбнулась:
— Но ведь она облаяла меня, эта прелестная малышка?
— Ах, она на всех лает, чтобы ни говорила леди Уоррингтон! — улыбнулась леди Чиртон. — Правда, приходите. Как насчёт следующей среды?
Я обещала подумать. И, признаться честно, испытала нечто вроде досады: оказывается, не обязательно было проникать в клуб во
