Три грации на обочине - Лариса Павловна Соболева
Первой прилетела дочь, схватила многослойный кошмар и врезалась в него зубами, жмурясь от удовольствия и мурлыча, как котенок. Пожаловал и бодренький папа, Аня, времени не тратя даром, стала клянчить:
– Папочка… Папуля…
– Что, моя хорошая? Ну, выкладывай давай…
– Купи мне джинсы скинни и «Ньюбеланс». Пожа-а-алуйста…
– Джинсы понятно, а второе что? – озадачился папа.
– Кроссовки, – скромно потупилась дочь.
– От шести до десяти тысяч, – назвала стоимость Тамара. – Аня, зачем тебе третья пара кроссовок, если ты не занимаешься спортом? Я предлагала хотя бы бегать со мной, тем более твоей фигуре бег пойдет на пользу, но ты же ленива.
– Мамуля, не надо… – накуксилась Аня.
– Привезу эти твои нью… – пообещал добрый отец. – Напиши.
– Па-а-па!!! – кинулась дочь обнимать его.
После поцелуя в щеку дочурка решила, что благодарности предостаточно, и убежала в школу, прихватив остаток бутерброда, завернутого в салфетку, мол, по дороге доем. Наступила пауза, осложненная тем, что поговорить с собственным мужем не о чем, неловкая пауза. Тамара по неясным причинам все время ощущала неловкость, словно в чем-то виновата, но в чем? Впрочем, об этом она подумает, когда Ролан уедет, а сейчас ее одолевала тревога за дочь:
– Послушай, Ролан, нельзя исполнять все прихоти Анюты. Она уже не умеет ценить то, что достается ей, потому что не приложила к этому ни труда, ни любви.
– Дорогая, не начинай, – снисходительно хмыкнул он.
– Как это – не начинай? – слегка завелась Тамара. – Пойми, Аня не должна привыкать, что любой ее каприз будет исполнен. Ей жить среди людей, она должна учиться уважать чужой труд, в данном случае – твой, не требовать больше, чем ей надо. А она пытается копировать мажорных девиц…
– Пойми и ты, – перебил Ролан, ласково сжав кисть жены. – Во-первых, Аня хорошая девочка, добрая, отзывчивая. Ты плохих не видела…
– Хорошие, – перебила его Тамара, – часто становятся плохими, если их вовремя не ограничивать, не привлекать к творчеству, не учить заботиться о ближних, как это ни банально звучит. А не так, как у нас: я запрещаю – ты разрешаешь, я говорю «диета», а ты – «кушай свой бутер, птичка». Из-за лишнего веса она выглядит старше, за ней ухлестывают взрослые парни, это неправильно.
– А во-вторых… – гнул свою линию он, впрочем, это не первый раз. – Когда моя Анечка смотрит на меня своими глазенками, я становлюсь беспомощным. Моя задача вас обеих баловать, я для этого живу, этим счастлив.
Он прижался губами к руке Тамары, глядя на нее с нежностью, как… Вот не подобрала бы она, с чем ассоциируется его нежность, особенно в глазах и выражении лица. От подобных порывов мужа становилось не по себе и неловко. Опять неловкость! Почему, почему? Что за комплекс она выпестовала в себе?
Неожиданно муж подскочил, бросив на ходу, что опаздывает, ему нужно еще в администрацию заехать, самолет во второй половине дня, домой не приедет… Хлопнула входная дверь, и Тамара с облегчением выдохнула. Нелепо, но когда муж уходит – она чувствует освобождение и… угрызения совести. Тамара подошла к окну и наблюдала за Роланом, как он сел в машину, потом выехал со двора. Ни разу не посмотрел на свои окна…
– Почему я не верю ему? – спросила себя вслух Тамара.
Наконец обозначила причину своей неловкости – не верит, да, не верит! Но не может сказать об этом Ролану, потому что предъявить ему нечего, он ведь спросит: а почему? И что ответить? Глупость какая-то. Или примитивный психоз зажравшейся бабы?
Костюмы делали из подручных средств, увлеклись
СТЭМ, в котором числилась Настя, закрепили за праздниками, уж очень они здорово и остроумно провели вечер, на очереди ноябрь и смотр художественных коллективов. За любимым хобби время незаметно летит, вот и Настя очнулась, когда раздался звонок, посмотрела на смартфон – мама. Она отошла от компании за столами, чтобы ребята не слышали ор из трубки, ведь мать выражения не выбирает, а голос ее слышно даже без громкой связи:
– Ты где шатаешься, дрянь такая? Десять часов, а ее дома нет! Бары-рестораны начались? На мужиков потянуло?
– Мама! Я же говорила, у нас подготовка в колледже…
– Заткни рот и слушай сюда! Если через полчаса не придешь домой, можешь вообще не приходить, я тебя удавлю собственными руками.
– Меня обещали отвезти домой ребята, то есть папа…
– Ты глухая? Сейчас же домой, я сказала!
– Мама, тут весь курс костюмы…
Ничего не хотела слушать Роза, рявкнула: «Домой!» и отключилась от связи. Настя вздохнула и, едва не плача от обиды, стала собираться.
– Ты куда? – подскочила к ней подружка Оксана, беленькая, как снежинка. – Мы же не закончили, еще полчасика…
– Мать звонила, орала, что я не дома.
– Полчаса ничего не решат! – уговаривала Оксана.
– Не могу, – мотнула головой Настя. – Она пилить будет неделю, если сейчас же не поеду домой, а время вычислит, у нее счетчик в голове, как в компе.
– Нас же развезут, а ты за полчаса не успеешь.
К этому времени Настя уложила в сумочку ножницы, пакет с нитками и коробочку с иголками, повесила ее через плечо. Сверху набросила демисезонное пальто, вышла из лекционного зала, сбежала по лестнице и – к выходу.
А на улице ночь. Колледж в центре, здесь в это время море огней, автомобилей, народ бродит, жизнь кипит. И другая картина за городом: там тьма-тьмущая, к тому же далеко идти от остановки, опасно, а ведь ее подвезли бы прямо к дому. Настя, припомнив ор мамочки, всхлипнула:
– Ну и пусть меня убьют, плакать потом будешь.
Фразу адресовала, конечно, матери, жаль, что та не услышала. Однако надо поспешить, до маршрутки топать десять минут, потом ехать через половину города минут сорок – это если дорога будет свободная. Настя отправилась к остановке, утирая катившиеся по щекам слезы – жалко себя стало, ну, такая несчастная она… слов нет! Скорее бы колледж закончить, найти работу, чтоб за квартиру платить и на еду хватало, потом чемодан в зубы и – бегом от мамочки.
Маршрутка была полупустой, но чем ближе подъезжала Настя к своей остановке, тем больше тревожилась: все эти разговоры про труп на пустыре не прошли даром, страшно одной идти. А дядя Вова! Настя достала смартфон, позвонила, умоляя высшие силы, чтобы он был трезвым. При нем мать не очень-то лютует, а если пьяный, его пушками не разбудить, в этом случае
