Анна Шахова - Ванильный запах смерти
Зуля расхлябанно села, закинула ногу на ногу и с недовольством спросила:
– Что за пожар в восемь утра? Ой, Феликс Николаевич, отойдите, ради Христа, от барной стойки! Вы же помните – мы там крысу видели, – поежилась литераторша.
– Вопросы задавать буду я, Зульфия Фархатовна! – рыкнул на нее дознаватель. – Вам – в первую очередь. И тогда крысы, возможно, станут не самым страшным объектом в этом заведении.
Зуля недоуменно посмотрела на следователя и притихла.
Наверху Василий стучался попеременно то в комнату Пролетарской, то в номер Бултыхова, но они не спешили открывать.
– Адель Вениаминовна!! Степан Никитич!! – вопил Говорун.
Тщетно! Никто не отзывался. Вася в недоумении выглянул из-за перил.
– Не могу понять, почему они молчат, – растерянно сказал он, обращаясь к следователю.
– Еще-е интересней. Это уж…
Рожкин вскочил и, махнув оперативникам, в три прыжка оказался у комнаты вдовы.
– Надеюсь, у вас есть запасные ключи от номеров?
Вася заверил, что есть, и Даша помчалась за ключами.
– Открывайте сначала дверь Бултыхова! Он же серьезно болен – могло случиться… – Зуля в волнении поднялась с дивана.
– Всех попрошу оставаться в холле и вести себя тихо! – резко скомандовал Геннадий Борисович, и Абашева села на место.
Но Люша, игнорировав приказ, сочла нужным громко заявить о том, что наблюдала на рассвете:
– Я видела, как в пять утра Бултыхов с удочкой спускался по лестнице. Возможно, он еще не вернулся с рыбалки.
– Что за ересь?! – набросилась на нее литераторша. – Я оставила его около полуночи в тяжелом состоянии. Он принял массу лекарств, чтобы уснуть, наконец. А в пять утра уже бодряком помчался на реку?!
– Нет, шел он тяжело, но, возможно…
– Значит, опять вы! – с удовлетворением произнес сверху Рожкин. – Вы, госпожа Абашева, последняя общались с Бултыховым, и он «был плох». Прекрасно!
– Да что вы себе позволяете?! – завопила Зульфия, подняв краснеющее от негодования лицо. – Что за намеки?!
– Саня, – тихо скомандовал следователь, и один из оперативников спустился и встал за спиной Зули. Она обернулась на «стражника», раскрыв рот, но произнести ничего не смогла.
Даша принесла ключи, и дверь Бултыхова открыли.
Его номер оказался пуст. Постель наспех застелена. В душной комнате резко пахло лекарствами.
– Сколько у него удочек? – спросил Рожкин, разглядывая спиннинг, который обнаружился на балконе.
– По-моему, несколько. Я в этом не разбираюсь, – ответил Вася.
– Он был еще и с ведерком! Маленьким, литра на три, – раздался от двери тонкий женский голосок.
Рожкин оглянулся и свирепо уставился на Люшу.
– А вы вообще кто?
– Это моя дальняя родственница, сестра, – начала лепетать Даша.
– А паспорт у вашей сестры есть? Чтобы давать полноценные показания?
– Да, сейчас! – с готовностью кинулась Шатова в свой номер за паспортом.
Геннадий Борисович, изучив документ, стал похлопывать им по ладони.
– Ну, и что вы, Юлия Гавриловна, видели в пять утра? Что вам не спалось?
– Мне прекрасно спалось, но, так уж я устроена, сон всегда чуткий. Потому и услышала шаги на лестнице. Посмотрела на часы – без пяти пять. Это меня почему-то встревожило. Ну, я и выглянула из комнаты. Увидела врача. Шел он тяжело. Всё. – Шатова потупилась под сверлящим взглядом следователя.
– Ладно! – сказал он, отдавая Люше паспорт, и обратился к Василию:
– Что там бабуля? Не проснулась?
– Н-нет. Но неловко как-то ломиться. Быть может, подождать до девяти? Она к завтраку всегда выходит.
– Да нет. Тут события таким макаром разворачиваются, что ожидать и миндальничать мы не можем. Да уж…
В этот момент раздался громкий, со страдальческими нотками, крик Травиной:
– Да подождите! Адели Вениаминовны там нет! Вы стучитесь не в ту дверь.
Все недоуменно уставились на Лику, вжавшуюся в кресло.
– Мы… Мы с ней поменялись номерами. Она боялась, она… это как-то связано с ее мистическими страхами перед покойниками. Словом, она боялась находиться рядом с номером Федотова. Что вы так на меня смотрите?! – выкрикнула воспитательница, едва сдерживая слезы. – Ничего противозаконного я не делала. Просто по просьбе Адели Вениаминовны переселилась в ее номер. Ей казалось, что там кто-то ходит по ночам.
– И что? Там кто-то вправду ходит? – спросил Рожкин.
– Н-нет. Я ничего не слышала в эту ночь, – потупилась Травина.
– А почему вы не поставили нас в известность, Лика?! – возмутился Василий.
– По просьбе Пролетарской. Чтобы ее не считали суеверной сумасшедшей бабкой, – совсем сникла воспитательница.
После этого Василий начал стучать в Ликину дверь, среднюю в этом крыле, за которой также царила подозрительная тишина.
– Как она может не слышать шума? – с досадой мотнул головой Василий и сбежал с лестницы за ключом. Отвлекшись на звонок мобильного телефона, он передал ключ Дарье, которая вставила его в замок, открыла дверь, и в этот момент Люша, стоящая рядом… оглохла: так пронзительно и дико Орлик завизжала. Потом она начала валиться на Шатову, но их обеих успели подхватить и оттеснить от двери следователь и оперативник.
Адель Вениаминовна лежала в кровати на спине, неестественно задрав голову, на которой… не было лба. Вместо него зиял красный провал. Кровь из раны пропитала подушку и подсохла: казалось, белоснежное белье выпачкано пятнами ржавчины.
– Всем оставаться на места-ах!! – завопил Рожкин.
Отдав краткое приказание оперативнику Паше, который, сбежав в холл, сомкнул входные двери и стал возле них по стойке «смирно», следователь начал вызывать по телефону криминалистов.
По мнению врача, Пролетарская была мертва не менее двух часов.
– Очевидно, на рассвете оприходовали бабулю. «На заре она сладко так спит», – напел фальшиво строчку романса веселый доктор и откланялся с дежурной фразой: «Вскрытие покажет».
Орудия убийства на месте преступления не оказалось. Сила удара и величина раны говорили о том, что били предметом тяжелым и крупным.
– Будто гигантским обухом хватили, – покачал головой эксперт, высокий тощий человек с дон-кихотскими усами и бородкой. Коллеги звали его ласково – Кихотыч.
– Да уж! – завращал головой Рожкин. – В ридикюльчике такой не вынесешь. Саня! – скомандовал он оперативнику, заинтересовавшемуся порожком у балкона. – Дуй на кухню и в подвал. Проверь, все ли инструменты на месте. Пусть повар и этот, чернявый в кудрях, все тебе покажут. Там и топоры, и молотки, и черт в ступе были.
– Я помню, товарищ майор. Вы тут посмотрите, – он показал на узкую полоску тончайшего целлофана синего цвета, прилипшую к плинтусу.
– Ага! – присел Геннадий Борисович на корточки. – Никак в бахилах наш кровопиец был. Аккуратист! Да уж…
– И проник в комнату через балкон, – констатировал Саня. – Смотрите, какой ерундовый запор: что снаружи, что изнутри открыть – плёвое дело. Один поворот ручки.
– Это уж… да уж… – пробормотал своё излюбленное следователь. – Гаврюхина бы сюда с его псом. И все бы дело закрыли в момент. Кинулся бы Рэм на эту щуку рыжую – и премия с благодарностью в кармане, – размечтался Геннадий Борисович.
– Да где он – Гаврюхин-то? Июль! Его с Валдая не выковырнешь, – отозвался Кихотыч, щелкая фотоаппаратом, и вдруг зашикал на коллег: – А ну-ка, кыш с места преступления! Все затоптали, понимаешь.
– А мы и так уходим. Может, под балконом чего и поинтереснее найдем. Какой-нибудь жи-ирный отпечаток, – почмокал Рожкин и отправился во двор.
В холле к нему кинулись хозяева и постояльцы, но он, отгородившись от всех, как гламурная звезда от вспышек фотоаппаратов, выскользнул на улицу. Впрочем, изучение гравийной отсыпки, которая проходила под балконами с северной стороны дома, ничего не дало. Ни следов, ни вмятин, ни «рояля в кустах», в смысле – лестницы.
На образцовой кухне царил порядок и о пропаже ножей речи не шло. Во всяком случае, это утверждал повар, демонстрируя полный комплект, включая огромный разделочный нож для мяса и топорик. Подвальное хозяйство Гулькина, наоборот, пребывало в «творческом» беспорядке. Впрочем, все три разнокалиберных топора и две кувалды присутствовали. Самохин знал инвентарь Левы, так как иногда помогал ему. Телефон Гулькина находился «вне зоны доступа», приходилось ждать его появления или идти к нему домой. Но это могло подождать.
Рожкин тоскливо вздохнул. Кусок бахилы, отпечатки, добытые экспертом, и сам труп – негусто. Впрочем, еще была надежда на показания всех этих дерганых баб. К ним «на растерзание» и пошел Геннадий Борисович, приговаривая свое вечное «уж».
Когда тело убитой выносили из дома, с Ликой случилась истерика. «Не ту! Вы понимаете, не ту убили! – кричала она как заведенная. – Как же вы не понимаете, что целью была я!» Люша пыталась что-то говорить, спрашивать, утешать – все оказывалось тщетным. Дарья напоила Травину успокоительным, после чего воспитательница притихла в углу дивана, подперев щеки кулачками. Ни единого слова вытянуть из нее не получалось. Она поглядывала на входную дверь в напряженном ожидании. «Ждет Гулькина», – подумала Люша.
