Алексей Макеев - Портрет смерти. Холст, кровь
Женщина пожала плечами.
– Уже не будет, господа. Я буду молиться.
– На вашем месте я бы выстроил всех семейных адвокатов и выяснил, на каких основаниях в доме проживают Изабелла, Генрих и все прочие. Если основания документально не установлены, то… гоните их к чертовой матери, пока не дошло до греха. Смените охрану, садовника, прислугу.
– Как странно, – бледно улыбнулась Эльвира. – Именно это я и собралась сделать. Но до похорон, которые пройдут не раньше воскресенья, я не смогу ничего предпринять.
– Сегодня только среда. Почему так долго?
– Не знаю. Так сказал доктор Санчес. Видимо, полиция хочет поработать с… телом.
– Простите, – я замешкался. – Вы действительно хотите, чтобы мы уехали?
– Что вы, – вздохнула Эльвира. – Я рада, что вы здесь. Можете гостить, сколько хотите. Просто… не смею вас больше задерживать.
Все стало понятно, когда мы покидали апартаменты. Она не стала дожидаться, пока мы выйдем, шагнула к бару, распахнула зеркальную створку, достала бутылку коньяка, фужер.
– Не уверен, что вам сейчас можно пить, – угрюмо вымолвил я.
Эльвира отмахнулась, налила дрожащей рукой, жадно вылакала. Я поморщился, закрыл дверь.
Ей точно не стоило пить. Мы прошли совсем немного. Навстречу катился доктор Санчес, торопясь занять место над душой вдовы. За спиной со звоном разбился фужер. Упала бутылка на зеркальный столик, брызнуло стекло. Глухой удар. И снова треск. Грохот – на всю Испанию. Доктор Санчес резко дал по тормозам, выставился на нас, хлопая глазами. Мы с Варварой удивленно посмотрели друг на друга.
– Оступилась? – икнув, предположила Варвара.
– Конечно, – согласился я.
Мы бросились обратно в апартаменты. В луже крови корчилась Эльвира. Падая, она разбила голову о край стеклянного столика. Но не это послужило причиной ее плохого самочувствия. Рана была не опасной для жизни. Причина находилась в коньяке. Бутылка проломила столик, над которым она склонилась, почувствовав недомогание, и благополучно лежала под столиком. Из бутылки вытекала тоненькая струйка. Эльвира пыталась приподняться. Оперлась на ладонь, подняла голову. Мы бросились ей на помощь, замешкались, объятые ужасом. Лицо Эльвиры изменилось до неузнаваемости. Судорога исказила его полностью, превратив в какой-то сюрреалистический набор сегментов зеленой кожи. Выпученные глаза стянуло к переносице, рот перекривился. Она тряслась, задыхалась. Протянула к нам руку – словно поманила скрюченными пальцами.
– Помогите…
С ревом, словно истребитель, мимо нас пронесся доктор Санчес. Рухнул перед женщиной на колени, придавил животом к полу, запрокинул ей голову. Повернул к нам перепуганное лицо.
– Набирайте три четверки, быстро! Бригада реанимации из городской больницы!.. Воду сюда! Господи Христосе, где же моя сумка?..
Варвара, немного знакомая с испанским языком, схватилась за телефон. Но я уже все понял. Недолго Эльвире Эдуардовне посчастливилось побыть вдовой…
К моменту прибытия реанимобиля – а произошло это событие довольно быстро – Эльвира была еще жива. Ее увезли, приведя репортеров на воротах в состояние экзальтации. Многие рассаживались по машинам, устремлялись вслед за «Скорой».
– Уже две машины с мигалкой, – мрачно подсчитала Варвара. – Полиция, медики. По логике вещей третьими должны быть пожарники… Бедная Эльвира. Что это было, Андрюша? Яд в бутылке?
– Жуть, – я передернул плечами. – Такой яд, что вся физиономия на куски. Представляешь, я же вчера пил из этой бутылки…
Варвара отшатнулась, уставясь на меня с ужасом – словно я уже покрывался трупными пятнами.
– Не заметно что-то по тебе…
– А может, другая бутылка, – засомневался я. – Но тоже «Реми Мартин». Знаешь, Семеновна, страстно хочется перекреститься.
– Не отказывай себе, если хочется, – вздохнула Варвара. – Хуже не будет. Если хочешь, я тоже с тобой перекрещусь. Нас ожидают непростые деньки, Андрюша. Мы последние разговаривали с Эльвирой. Это мы могли ей подсыпать яд. Если начальник полиции в теме, он схватится за эту версию. О чем ты думаешь?
– О том, что полным бывает не только привод, – неохотно признался я.
Обитатели дома высыпали на крыльцо, провожая глазами мобильную реанимацию. Я пожалел, что не взял с собой видеокамеру. Прямая, как штык, Изабелла. Бледное лицо, губы плотно сжаты. Пьяница Генрих за спиной сестрицы – руки в карманах, перекатывали там чего-то (в «карманный бильярд» играл), взор не вполне тверезый, но в целом осмысленный, где-то даже озадаченный. Габриэлла, брезгливо поджала губы, держала Марио за плечо, хотя тот никуда не вырывался. Я поймал себя на мысли, что Марио частенько копирует поведение гувернантки, вместо того чтобы копировать поведение матери. Вспомнился неласковый взгляд, которым Марио одарил родительницу. Только вспомнился – и сразу мороз по коже…
Йоран Ворген судорожно курил, провожая взглядом машину. Подрагивала жилка на виске. «Компаньонка» Изабеллы царапала прыщик на щеке, соорудив лицо практически вменяемого человека. Горничная Сесиль держалась за грудь (такую маленькую и совсем незаметную под форменными рюшками), по бледному личику блуждала задумчивость – она уже прикидывала, какие последствия для нее повлечет смена власти в доме.
Приблизился садовник, вооруженный модерновой хромированной лопатой. Посмотрел туда же, куда смотрели все. Вздохнул, побрел по своим садовничьим делам.
– Обездоленные наши… – со злостью прошептала Варвара.
Полковник Конферо что-то шепнул Изабелле. Женщина сухо кивнула. Полковник сбежал с крыльца, разместился в своем «Ситроене», включил зачем-то мигалку и покатил за медиками…
Последующие часы выдались тягучими, как смола. «Красненькая жидкость в термометре» (по выражению Варвары) поднялась до сорока градусов, пришлось спасаться в доме, где властвовала прохлада. В три часа прибыл полковник Конферо и удрученно поведал, что спасти Эльвиру не удалось. Она скончалась. Тело лежит в городском морге, в отдельном помещении (видимо, для VIP-персон, со всеми удобствами). Похороны состоятся в воскресенье – совместно с погребением Гуго (чтобы дважды не собираться), но если у членов семьи погибших имеются особые пожелания, то бюро судебной медицины с удовольствием их рассмотрит. В четыре часа дня Изабелла, облаченная в платье цвета печальной осени, вышла к журналистам и скупо поведала о случившемся: о пропаже великого Гуго Эндерса, о последующей за пропажей смерти, о кончине безутешной вдовы, которая в припадке горя (в добровольном, разумеется, порядке!) приняла яд. О том, что семья всячески извиняется перед общественностью, что пришлось целую неделю сохранять молчание, но это была вынужденная мера. Полковник Конферо клятвенно заверил собравшихся, что полиция приложит все усилия, дабы отыскать убийц великого живописца. И выразил уверенность, что в связи с открывшимся горем журналисты оставят в покое обитателей дома по Плата-дель-Торо, 14. А о ходе следствия всегда можно узнать в полицейском управлении у майора Родриго Вентура.
В пять часов дня, когда мы с Варварой сидели в «каюте» и думали думу, к нам вошли двое штатских.
– Попались, – скривилась Варвара.
– Одиннадцатая заповедь, – вздохнул я. – Не попадайся.
– Сержант уголовной полиции Луис Габано, – на ломаном, но понятном русском представился один из визитеров, смуглый мужчина лет тридцати пяти, с пушком волос на макушке, открытым неглупым лицом. – Вынужден оторвать вас от важных дел, господа. Полковник Конферо желает видеть вас в полицейском управлении. Просьба следовать за нами. Машина у подъезда.
– Потрясающе, – пробормотал я. – Хочу представить, чтобы сержант полиции в провинциальном российском городке свободно изъяснялся по-испански.
– Я думаю, легко, господин Раевский, – учтиво отозвался сержант, – имей сержант полиции жену-испанку. Мою супругу зовут Вера Филиппенко, она работала официанткой в Барселоне, и пока мы не познакомились, очень жалела, что уехала из Красноярска.
Нас провезли на «Пежо» через белокаменный городок, выгрузили у белокаменного здания с колоннами напротив парка с пышными рододендронами, сопроводили на второй этаж в скромно обставленный кабинет, где приятно журчал кондиционер.
На этом все приятное кончилось. На допросе присутствовал сержант Габано, еще один молчаливый чин в звании и лично полковник Конферо. По случаю жары он снял галстук, расстегнул верхнюю пуговицу, засучил рукава, сидел, набычась, за полированным столом и поедал нас глазами.
– Представляться не будем, – сказал он по-английски. – До сведения общественности донесено, что Эльвира Эндерс приняла яд по доброй воле. Все присутствующие, разумеется, знают, что это не так. Общественность узнает правду – после того, как мы до нее докопаемся. Итак, вы были последними, кто видел Эльвиру живой… – полковник задумался, – и здоровой.
