Алексей Макеев - Портрет смерти. Холст, кровь

Алексей Макеев

Портрет смерти. Холст, кровь

Глава первая

На работу в хмурый понедельник 20 августа я бессовестно опоздал. В этом не было ничего удивительного, учитывая проводимое накануне мероприятие. Я запарковал сиреневую «Карину» у подъезда, поднялся на второй этаж, раскланявшись с вахтершей Симой. Полюбовался на табличку с вызывающей надписью «Детективное агентство «Пирамида» – табличка переливалась свежей краской, сияла глазурью и еще не успела надоесть. Вытер ноги, вошел. Отчитывать Андрея Ивановича Раевского за опоздание было некому. Главнее меня тут все равно никого не было.

В офисе царила нормальная атмосфера. Из всего трудового коллектива трудился только факс. Подмигивала заставка на компьютере, телевизор приятным женским голосом сообщал прогноз на предстоящую неделю: дожди, дожди и только дожди. Варвара Архиреева уже вернулась из отпуска, болтала с подругой по телефону: включила громкую связь, чтобы трубка в руке не мешала красить ногти, обложилась флакончиками, кисточками, протирками, прочими непостижимыми предметами женского обихода.

– Чем ты сейчас занимаешься? – жеманно вопрошала подруга.

– Ничем, я на работе, – в том же духе отвечала Архиреева.

Покосилась на меня, расцвела, подставила щеку и на всякий случай отключила громкую связь. Я совершил ритуал, отметив, как она похорошела за лето, махнул рукой – болтай уж. Проигнорировал факс и потащился в кабинет, обогнув выставленный на проходе мокрый зонт (вот именно, что мокрый, пусть не врет, что корпит на работе с раннего утра). Я развалился в кресле, закрыл глаза. Мог вообще не приходить. Учитывая уйму проделанного накануне…

Перед глазами все еще носилась галерея «Арт и Шок», вытянутые лица устроителей выставки, перепуганная мордашка хорошенькой художницы Оленьки Наумовой, чье творение в стиле ню «Разнузданная деликатность» свистнули с экспозиции в первый же день показа. То, что Оленька – лесбиянка, я узнал уже после того, как вычислил похитителя и вернул творение на место, утерев нос доблестным органам в лице капитана Максимовского. Честно выданный гонорар за услугу – это, конечно, замечательно, но ведь не хлебом же единым…

Видение было прилипчивым, как двусторонний скотч. Подобные «артишоки» проводились в нашем городе с пугающей регулярностью. Искусства, как такового, там не было, а вот экстравагантности, эпатажа, эпигонства, пошлости и конкретного разврата – более чем достаточно. Кому об этом не знать, как специалисту по поиску и возвращению утерянных и похищенных предметов искусства и редких антикварных вещей. Озабоченная публика валит, как в семидесятые за сапогами. Имеют место происшествия. «Разнузданная деликатность» была красива. Без подковырок. Подражательство Франсуа Буше – дивная красотка, выписанная до последнего волоска под мышкой, возлежала на атласных простынях в позе страстного ожидания. Я вычислил похитителя в течение пяти часов – вдохновленный умоляющим взглядом Оленьки Наумовой. Помощников не было – все свои по отпускам, а полиция предусмотрительно умыла руки, дабы потом не позориться. Следы привели в строительный вагончик на окраине Западного жилмассива, где некий сторож по фамилии Аникеев в свете керосиновой лампы жадно поедал глазами готовое к соитию божество. Я, в принципе, не злой, мог бы не привлекать его к ответственности, но очень не понравились маньячий блеск в глазах и нож, с которым он бросился на меня. Этот юродивый обладал нехилой физической силой! Я вспотел, пока с ним справился. Скрутил, отдышался, огрел по затылку керосиновой лампой, после чего вызвал наряд и стал поедать «Разнузданную деликатность» жадным взором голодного маньяка, приходя к мысли, что начинаю понимать, откуда берется в человеке все темное и опасное для общества…

Впечатлительным я стал. Не хватало чего-то в жизни. Четвертый десяток в затылок бормотал. Тридцать три, нормальные люди в этом возрасте на кресте гибнут во благо человечества, приобретают футбольные клубы, нефтяные компании, особняки в процветающих мировых столицах…

Я открыл глаза, обозрел свои пятнадцать метров «полезной» площади. Новый стеллаж для документов, монитор, стол из черного дерева, призванный внушать посетителям мысль о надежности выбранного ими заведения.

Второй предмет моей гордости – картина известного сюрреалиста Гуго Эндерса, выполненная в стиле морской болезни. Прямоугольник 40 на 60. Названия я не знал, как не знал ничего и о биографии самого художника, кроме того, что он предельно знаменит и считается преемником Сальвадора Дали. Еще один гениальный безумец, проникший в тайны мироздания. Про себя я так и называл картину: «Морская болезнь». Причудливое смешение реальности и бредовых фантазий. Морские волны с потрясающими цветовыми переходами, непонятные существа, запутанные в элементах рангоута и такелажа, испытывали страшные мучения и были выписаны с убедительной конкретностью. Безумная гроза, озаренная вспышкой сверхновой, расплавленная биомасса, пронизанная бусинками кричащих глаз… Художник не был поклонником теории чистого цвета (как какой-нибудь фовист), хотя и входил в доблестную плеяду авангардистов. Любитель экспериментов с красками. Он не имел живописной манеры, собственного творческого стиля. Он был разный. Писал под настроение. И вместе с тем считался с законами светотени, перспективы, постепенного сгущения или смягчения света. Первенство в картине всегда оставлял за рисунком…

– Тук-тук, – сказала Архиреева, проникая в кабинет. – Ты один?

– Сам с собой, – очнулся я.

– Понятно. Пришла подставить вторую щеку. Можно, Андрей Иванович?

– Проходи, – разрешил я, чмокнул, куда было велено, и она, весьма довольная, развалилась в кресле. С ухмылкой глянула на старый стеллаж, который я так и не сподобился отправить на свалку. Не спорю, это разные вещи: выкинуть старый хлам и собраться выкинуть старый хлам.

– Прекрасно выглядишь после отпуска, – похвалил я.

Все женщины считают комплименты в свой адрес чистой правдой. Но Варвара Архиреева в этот день действительно выглядела великолепно. Не девочка, моложе меня всего на два года (и три квартала) – как раз тот возраст, когда девичья красота распускается в обворожительно женскую…

– Хмурый ты сегодня, Андрюша, – заключила Архиреева, внимательно изучив руководителя. – Скованный какой-то. Радикулит? Подтяжки перекручены? – подозрительно потянула носом. – Ты знаешь, здесь немножко пахнет перегаром. Это нормально?

– Это нормально, – уверил я. – Поздравляю с выходом, Варвара. Постройнела, загорела. На стройке работала?

Она хихикнула.

– Скакалку купила. Две недели в пансионате на Обском море – тоска зеленая, ни одного приличного мужика. Иностранцы какие-то были. Тупые – страшно. Уже знают, что рассол от огурцов пить нельзя, а почему – не понимают. Неделю прожила у тетки в деревне. Там дорогу мостят – трассу федерального значения, она как раз раздавит тетушкину деревню. Собирается переехать ко мне… – Варвара картинно вздохнула. – В мою однокомнатную квартиру. Буду в кладовке жить.

Она трещала, как Анка-пулеметчица. О том, что окончательно доломала в сельской местности свою «девятку», о нудистском пляже вблизи пансионата, где очень строгий дресс-код, то есть из одежды – только крестик. О жуткой жаре в конце июля, о том, что с таким климатом мы скоро будем часы переводить не на час назад, а на месяц вперед.

Целых три недели мы не виделись. Соскучились (лично я действительно соскучился).

– Да, кстати, – сказала Варвара, меняя тон, ногу и выражение лица. – Я должна тебе что-то сказать.

– Коротко и ясно, – улыбнулся я.

– Шестьсот баксов, – не моргнув, сообщила Варвара. – Из отпуска вернулась – на полном крахе, коммуналка не оплачена, в холодильнике пусто, жестянщики на СТО требуют невозможного. Придется заводить личных индусов-носильщиков. Не понимаю, на что уходит моя зарплата.

«Парадокс, – подумал я. – Деньги были и будут. Но их никогда нет. Почему?»

– Эх, Семеновна, – вздохнул я. – Если зарплата уходит непонятно на что, значит, ты работаешь непонятно зачем. Держи, – я вынул из стола заранее припасенный конверт и всучил Архиреевой. – И помни золотое правило: что бы ни случилось с твоей машиной, могло быть гораздо хуже.

– Супер, – восхитилась Варвара, пересчитав наличность. – Теперь я побалую свое буржуазно-мещанское тщеславие. Приличных денег в этой стране, конечно, не заработаешь…

– Можно, – возразил я. – Но жить придется в Англии.

Мы еще поболтали несколько минут, потом Архиреева посмотрела на часы.

– Пойду поем. Обед подкрался. Тут кафешка за углом открылась. Работы нет, я правильно понимаю?

– Работы нет, – подтвердил я.

– Отлично, – обрадовалась Варвара. Внимательно посмотрела мне в глаза. – И все равно ты хмурый, Андрюша. Может, случилось чего? Устал ночью? – Ее красивые глаза задорно заблестели. – Девочка попалась активная? Мы ведь, женщины, как весна – делаем ночи короче.