Фридрих Незнанский - Синдикат киллеров
Нет, никогда еще процесс вербовки не был ему так приятен.
8
Василий понимал толк в женщинах и, если это не было чревато последствиями, охотно пользовался их услугами. Но то, что произошло теперь, не вписывалось ни в какие привычные для него рамки. Конечно, эта Наташа, похоже, даже и представления не имела о том богатстве, которым обладала. Она была, как быстро понял Кузьмин, абсолютно неопытна в любовных делах, хорошо еще, что не девушкой оказалась, мелькнула поначалу у него такая мысль. А немного позже он был уже уверен, что если и держал когда-нибудь перед глазами идеал женского тела в собственном понимании, то это было именно такое, которое лежало в его объятиях в настоящую минуту. Странное ощущение: влюбиться в женское тело...
А сама женщина всхлипывала, уткнувшись мокрым носом ему под мышку. Он гладил ее упругую спину и, поглядывая на свои часы, с непонятной тоской слышал, как уходит время. Она все еще не могла пережить того, что он ей рассказал про Евгения Николаевича, про то, что тот находится в большой опасности и его могут даже в тюрьму засадить, и дом поджечь, и даже убить, столько у него оказалось врагов. Рассказал, чем она может помочь своему хозяину и что может случиться, если она хоть одним словом, даже во сне, проболтается, словом, застращал женщину до такой степени, что и сам немного из-за нее стал нервничать.
Нет, не глупая она оказалась, а покорная — извечная российская бабья слабость. Ведь он такой перед ней сильный, могучий, страстный, умный, конечно, как же иначе, и как же не слушаться такого сильного, могучего и так далее? К тому же, живописуя опасности, окружающие Никольского, Кузьмин был, в общем, не так уж и далек от истинного положения вещей. Несговорчивость Никольского определенно приведет к одному из перечисленных вариантов. А потому, постарался убедить Василий Наташу, ему особенно важно знать, что происходит в доме, кто бывает, кто охраняет, как и все остальное в том же духе.
Каким-то посторонним взглядом Наташа, конечно видела, что из нее делают самую обычную шпионку, не совсем же она была дура набитая. Но бурный поток ласк, который всякий раз обрушивал на нее Василий, едва улавливал хотя бы тень сомнения в ее словах или взгляде, сразу и напрочь убивал в ней очередной всплеск протеста или просто несогласия с ним. Где уж тут устоять!.. И адрес его она твердо запомнила, и телефон его, и дни недели, вернее, те, прежде одинокие вечера у телевизора, которые она теперь будет проводить вместе с ним, в его объятиях. Словом, довел он женщину до состояния мягкого воска и мог по своему желанию вылепить из нее все, что ему требовалось. Жалел ли он о содеянном? Да нет, пожалуй, ведь его вспыхнувшие чувства к этой женщине, пусть их кто-то называет низменными, плотскими, казались ему искренними. В конце концов не в гости ж ее водить! А когда вдвоем — надо ли большего?..
Все, решил он, пора. Василий разжал обнимавшие его руки, поднял с пола брошенную второпях свою одежду и стал быстро одеваться. Подошел к столу, чтобы глотнуть пересохшим горлом теплого уже сока, обернулся к лежащей женщине, и в сердце его колыхнулась непонятная радость.
Однажды, роясь от нечего делать в книжном шкафу Сучкова, Василий обнаружил старое немецкое издание «Ада», написанное итальянским писателем Данте черт его знает когда, а иллюстрации к этому огромному фолианту, как называл его хозяин, рисовал французский художник Доре. Но суть не в старине или в том, что издание было, конечно, очень редким и дорогим. Больше всего, помнил Василий, поразили его тогда женщины, которых изображал художник. Были они крепкотелые, с сильными ногами, крупные такие и вызывали вполне понятное томление. Он тогда подумал, что, если в той Италии действительно женщины были такими, понятно, почему все папы римские оказались жуткими бабниками. И вот теперь, невольно оглянувшись на Наташу и окинув взглядом ее всю — от шеи до кончиков пальцев, Василий понял, что попал в самую точку: она, словно нарочно, сошла к нему с тех картинок. А лицо? Что лицо, страсть бабу красит, лица и куда хуже бывают. Просто не знает еще своей силы Наташа, а узнает — расцветет. О последствиях своего договора с ней он не хотел сейчас думать. Правда, закрывая за собой входную дверь, услышал сдержанный ее плач, но решил, что бабьи слезы — вода, которой и положено природой течь.
На улице снова стал накрапывать дождик, и по дороге Кузьмину никто не встретился. Будто вымерла улица. Он подошел к воротам дачи, навстречу, как положено, вышел сторож Саня, так сказала Наташа, почему-то не ответил на приветливый взмах руки Василия, только качнул головой в сторону открытой калитки: проходи, мол. Что-то тут произошло, насторожился Василий. Вошел во двор, огляделся, увидел своих ребят, сидевших на лавочке под навесом, возле стоянки машин. Ну да, бродить под дождиком кому охота. Подошел, отдал Диме его «Столичные», сел с краешку, закурил, спросил небрежно:
— Ну как тут, чего слышно? Когда поедем?
Дима пожал плечами, тоже закурил и сказал после паузы:
— Пойти, что ли, машину поглядеть...
— Пойдем, — лениво процедил Василий и поднялся следом.
Дима открыл багажник, взял тряпку, потом поднял капот и стал протирать двигатель.
- Как ты ушел, — пробормотал он, почти не разжимая губ, — чего-то они вдруг забеспокоились. Смурные стали. Может, где прокололись?
— Не думаю, — так же тихо отозвался Василий.
— Не нравится мне эта компания...
— Терпи, казак, — усмехнулся Кузьмин. — Мне тоже не все нравится.
— Повариха у них тут есть... Ничего бабенка, если сзаду глядеть...
— Ну поглядел?
— А то! — ухмыльнулся шофер.
— Вот и молодец. — Василий прищурил один глаз и двумя пальцами сжал свои губы.
— Понял, — качнул головой Дима. — Все понял, шеф. Минут десять назад Арсеньич выходил, сказал: получасовая готовность.
Ну вот, а ты говоришь... — Василий выпрямился, лениво потянулся всем телом и вдруг почувствовал наяву, как держат его, не хотят отпустить горячие руки Наташи. Наваждение какое-то...
9
Обед подходил к концу. Никольский и Сучков сидели возле торца огромного обеденного стола друг против друга и вели внешне неторопливый разговор. Тон его был мирный, спокойный, но за этой умиротворенностью, вызванной расслабляющим действием баньки, каждый чувствовал нарастающее скрытое напряжение, словно соединяла хозяина и гостя не прямая линия общих намерений, а все более сжимающаяся пружиной стальная полоса отчуждения. Впрочем, и само напряжение и его причины на каждом конце этой полосы были разными. И это понимали оба, хотя старались сохранить максимум доброжелательности друг к другу. Внешне, разумеется.
Закончив сеанс массажа, Арсеньич накрыл Сучкова махровой простыней и посоветовал полежать минут пятнадцать, после того принять теплый душ, обсушиться и одеваться. Сам же вышел в кафельный предбанник, снял трубку внутренней связи и выслушал сообщение Витюши Степанова. Затем он заглянул в парилку, где яростно размахивал вениками Никольский.
— Степанов знает Кузьмина, — коротко доложил он, увидев вопросительный взгляд Никольского. — «Альфа». Тренер по спецподготовке. Два года назад уволился и стал работать у Сучкова.
Никольский многозначительно хмыкнул.
— После стола, — продолжил Арсеньич, — команда стала аккуратно обследовать территорию. Шеф, так они его зовут, шел по системе сигнализации, обнаружил «подвеску», проследил до дома.
— Нашел? — усмехнулся Никольский.
— Конечно, — с улыбкой подтвердил Арсеньич. — Четко работает, молодец. Даже каплю понюхал.
— Это ты молодец, — подмигнул Никольский. — Ну?
— Из пионерлагеря наблюдал за «подвеской», засекли бинокль. Потом ушел. Сане сказал, что на станцию, по лавкам прошвырнуться. Наблюдение сняли.
— А вот это зря, — покачал головой Никольский.
— Народу сейчас нет, Евгений Николаевич, у ребят тренировка.
— Ну ладно, — подумав, махнул рукой Никольский. — Давай-ка переходить к обеду. Как он там?
— Как в лучших домах...
Поднимая за столом первую рюмку чистейшего «Абсолюта», явственно отдающего свежим листом смородины, Сучков сказал нарочито растроганным тоном:
— Вот мы с вами, можно сказать, впервые встретились как нормальные мужики. Очень вы мне симпатичны, Евгений Николаевич, искренне говорю. И это не только пагубное, — он рассмеялся, — влияние вашей несравненной бани. Я действительно глубоко уважаю вас, как и старика Туполева, которого очень хорошо знал. Помню, какими делами вы у него ворочали. Поэтому без всяких экивоков — за ваше здоровье!
Но после минутного молчания, отведенного на закуску, Сучков, как бы между прочим, поинтересовался:
— А чего вы, скажите на милость, все в одночасье бросили и на какие-то акции перекинулись? Нужда, что ли, заставила?
