Валерия Вербинина - Сиреневый ветер Парижа
«Загнуться от собственной щепетильности, — издевательски хихикает инстинкт самосохранения, — ой, умора! Кому вы будете нужны, сокровище мое, с вашей щепетильностью вместе, если вас пристрелят!»
Я вытащила из сумки карту Парижа, где, как и на всех парижских картах, имелась также схема метро и связанных с ним электричек. Белые статуи грелись в солнечном свете, а по дорожке важно ходила какая-то птица, похожая на голубя, но раза в полтора крупнее его.
Я подумала, что этому саду все-таки не хватает сказочного замка и что дворец Тюильри, сожженный коммунарами сто с лишним лет назад, до сих пор незримо присутствует здесь, словно он не исчез навеки, а просто ушел прогуляться в иное измерение. Будь дворец прямо напротив изогнутого подковой Лувра, где он и стоял раньше, все окружающее пространство смотрелось бы совсем иначе.
«Ну, хватит предаваться мечтам, — сказала я себе. — Пора действовать».
Я поднялась, закинула на плечо свою сумку и двинулась к метро.
Сначала метро, говорил Ксавье, потом автобус. Собственно Париж, раскинувшийся в кольце бульваров, которые носят имена наполеоновских маршалов, не так уж велик, но за этим кольцом начинаются настоящие джунгли. Короче говоря, мне потребовалось почти два часа, чтобы добраться до дома Ксавье. К тому же я пропустила нужную остановку автобуса и мне пришлось проделать часть пути пешком.
А вот и нужный дом. В подъезде воняет мочой, стены обшарпаны и испещрены самыми разными надписями. Бедность, как и богатство, любит выставлять себя напоказ, только делает это по-другому.
Он сказал: «Третий этаж, черная дверь». Но во Франции нижний этаж — нежилой, и отсчет всегда ведется со второго. Значит, Ксавье живет на четвертом этаже.
Мальчик и девочка лет десяти, взявшись за руки, с визгом и топотом сбегают мимо меня по лестнице. Я вздрагиваю как ошпаренная и шарахаюсь к стене. Их вопли стихают внизу, потом я слышу, как хлопает входная дверь… По спине у меня до сих пор струится пот.
Четвертый этаж.
На площадке с полдюжины дверей, и черная из них — только одна. Я иду к ней. Звонка нет. Я поднимаю руку и тихо стучу. К моему удивлению, дверь подается…
В моей голове словно что-то щелкает, и я тотчас же сую руку в карман. Все-таки иногда приятно иметь при себе оружие. Я смотрела чересчур много фильмов, чтобы не знать, чем обычно заканчиваются подобные визиты. Всегда кто-то встречается с кем-то, кого он не рассчитывал здесь застать.
Я толкаю ногой дверь, отступив к стене. Она распахивается. Нет, это не кино. В кино сразу же начинают стрелять, палить без разбору. Здесь же — ничего, кроме тишины, но она действует мне на нервы.
Я бросаю быстрый взгляд внутрь и замечаю нечто такое, от чего все мысли о киноэкране, услужливо предлагающем тиражированные образы, тотчас вылетают у меня из головы. На цыпочках я захожу внутрь, закрываю дверь на замок и, заметив цепочку, пытаюсь накинуть ее на место, но она порвана. Потом я начинаю обход квартиры.
Слева — кухня, затем — маленькая замусоренная комната. Справа — пятачок, очевидно, служащий спальней. Туалет и душ прямо по коридору. Все просто и прилично, как в морге.
Ксавье был в спальне. Я не стала его будить. Потому что все равно бы не смогла.
Тиаго — тот самый юный любитель рэпа в красной футболке, который не промолвил ни слова во время нашей первой и единственной встречи, — лежал в коридоре лицом вниз, головой к двери. Разбитый магнитофон валялся рядом. Первая пуля, насколько я могу судить, попала в грудь, вторая угодила в голову. На пол натекла лужа крови, но совсем небольшая. Я всегда подозревала, что в кино перебарщивают с этим.
Я переступила через Тиаго. Он был такой маленький, скрюченный и жалкий… Двигаясь как можно тише — как будто мои шаги могли кого-то потревожить, — я вернулась в спальню.
Ксавье лежал около кровати. На груди у него расплывалось кровавое пятно. Его глаза были широко раскрыты, и я впервые заметила, что они у него голубые. И меня не покидает ощущение, что я знаю, кто был его убийцей.
Что же мне делать, что, что?
Невидящий взгляд погибшего, чудилось мне, следил за мной немым укором. «Он погиб из-за меня… Из-за меня, из-за меня…»
Как легко они расправляются с людьми, эта Вероника и ее блондин. Какая восхитительная самоуверенность… Нет, подобные мысли до добра не доведут. Не доведут…
«Если он, или она, или они вместе попадутся мне, я их убью», — с ожесточением подумала я.
Больше я не могла здесь оставаться. Друзья могут спохватиться, что не видели их, или соседи, или мать Ксавье… Ведь у него есть мать, он упоминал о ней. Какой это будет для нее удар… А мать Тиаго? Как объяснить ей, что произошло с ее ребенком?
Мне было жутко в этой квартире, но еще страшней — выйти наружу, в мир, где, может быть, меня подстерегает такая же дикая, безжалостная смерть. Кроме того, если я не дам знать, кто это сделал, то никто не заинтересуется гибелью двух малолетних преступников, которые промышляли угоном машин.
И я решилась. Мне нужна была ручка, карандаш, что-то, чем я могу писать. Мне претило рыться в чужих вещах, однако я все же открыла стол и стала ковыряться в ящиках.
Я нашла ручку, но, кроме нее, там было еще кое-что, что привлекло мое внимание. В простой прозрачной папке аккуратно хранилась кипа вырезок. На верхней значилось:
«Вероника Ферреро совершила побег из тюрьмы в Панаме».
Разумеется, это меня заинтересовало. Такая возможность узнать саму себя представляется не так уж часто. Но сначала я решила написать записку.
Я вытащила паспорт Вероники и начала писать на свободных страницах, почему-то по диагонали. Руки у меня дрожали, но постепенно я успокоилась.
Послание было адресовано инспектору Миртилю, так как именно он расследовал гибель Дениса. Боюсь, что от волнения я понаделала кучу ошибок во французском языке. Я забыла отдельные слова, и мне пришлось кое-где прибегнуть к описаниям, чтобы объяснить, что именно я имею в виду. Поколебавшись, я приписала внизу:
«Убедительно прошу вас найти некоего Дидье, приятеля убитых Ксавье и Тиаго. Он расскажет вам об угнанном автомобиле и о девушке в багажнике. Это очень важно (подчеркнуто дважды).
Также я думаю, что в деле наряду с Вероникой и ее сообщником был замешан еще один человек — мастер по татуировкам. Возможно, что его уже нет в живых, но это лишь мое предположе…»
И тут я услышала звук, от которого внутри у меня все оборвалось. Я не сразу сообразила, что это хрипит на полу Ксавье, которого я считала мертвым.
Бросив паспорт, ручку — все на свете, я кинулась к нему. Черт возьми, ну почему я не додумалась раньше проверить, жив ли он?
Пульс прощупывался, но очень слабый. Веки Ксавье дрогнули, осмысленный взгляд остановился на мне.
– Дыши! — завопила я. — Дыши, слышишь? Я сейчас вызову «Скорую»!
Я заметалась и едва не опрокинула стул, ища телефон. Тут где-то на диване заверещал сотовый Ксавье. Я схватила его, сбросила звонок… Скорее! Скорее!
– Один раненый, один убитый! Перестрелка… Дом номер девятнадцать на улице… Третий этаж, черная дверь!
Как скоро появится «Скорая»? Допустим, минут через десять… если повезет, через пять. Ну и что я им скажу?
Надо уходить, но Ксавье! Что же делать с Ксавье?
Я взяла с дивана подушку и подложила ему под голову. Потом крепко сжала его руку.
– Слушай меня внимательно: ты должен выжить… Понимаешь? Во что бы то ни стало!
Я сказала эти слова и еще много всяких глупостей, которые, как я думала, можно услышать только в кино. Ксавье сделал попытку пожать мои пальцы.
– Блон…
– Блондин? — угадала я. — Это он был здесь?
По его глазам я поняла, что моя догадка оказалась верной, но тут где-то неподалеку завыла сирена «Скорой».
– Мне пора, — пробормотала я.
И сбежала, прихватив с собой папку с материалами о моем двойнике, а также сотовый моего друга. Сотовый, впрочем, я тотчас же выключила, но полагала, что он может мне пригодиться в дальнейшем.
Далеко я не стала уходить, а спряталась во дворе и видела, как врачи «Скорой» вошли в дом и через несколько минут на носилках вынесли Ксавье — все еще живого и даже в сознании. Рядом бежал старший врач и взволнованно говорил по мобильнику.
До метро я добралась пешком, чтобы сэкономить на билете, но уже в вагоне не утерпела и достала папку, в которую наивный юноша собирал статьи о подвигах своего кумира.
Итак, Ферреро Вероника-Мерседес-Анхела.
Родители — большой знак вопроса. Отца нет, мать — вроде бы рядовая работница на фабрике. Умерла, когда Веронике было десять лет, а ее брату, судя по всему сводному, — двенадцать.
А-а, несчастливое детство. Знаем мы, знаем, куда вы, господа репортеры, клоните…
В школе Вероника была одной из самых способных учениц, но, по словам монахинь, ведавших детским приютом, в котором она оказалась после смерти матери, отличалась «дерзким и строптивым нравом».
