Мастер Чэнь - Этна
— Понимаете, Серджио, к оргпреступности тут можно отнести тысяч пять человек на пять миллионов сицилийцев. И еще один миллион здешних жителей всегда поможет своим и не будет задавать вопросов. Но…
Он вздохнул и с великим почтением принял у меня сигару — редкую доминикану, которую курить так и не стал и уволок в свой домик для особых случаев.
— Но в реальной жизни нашей мафии больше нет. На самом деле она сначала ушла в большой бизнес, а потом растворилась в нем. Сегодня это финансовый капитал прежде всего. Серджио, там такие акулы, что старой доброй мафии до них далеко. Да вы почитайте Аугусто Кавади, книга так и называется — «Мафия. Ответы на вопросы туристов». Ее тут уже перевели на семь языков, включая, кажется, русский.
— Борис, как это ее нет, вы же только что сказали — пять тысяч!
— Это не мафия. Это всякие банды в Палермо, иммигрантские и прочие. Очень дрянные люди. А то, что осталось здесь, в селе, — ну, просят они у кого-то мелкие копейки за защиту, которая не так уж и нужна.
Он немного посмеялся и заключил:
— По крайней мере вы тут в безопасности. Графские семьи — чтобы они платили за защиту? Да это мафия, или ее остатки, к ним придет с кепкой в руке за советом, а не наоборот. Нет больше нашей мафии. А вот в Калабрии — о, да. Вот там положение дрянь, и что-то надо делать.
И Борис грустно покрутил головой.
А сейчас грустно крутил головой я. Потому что эту книгу Кавади я в итоге нашел и вычитал из нее, что на исходе Второй мировой не любившие Муссолини сицилийцы очень дружили с Америкой, готовили высадку здесь их десанта, и многих боссов мафии американцы потом назначили в местную администрацию. Тем более что тут поучаствовали американские сицилийцы, которые уже в США прославили своей остров весьма специфическим образом. Старая, известная история. Об этом вообще-то написаны книги, и не только Кавади.
И по крайней мере задуматься о том, что делают тут загадочные итальянцы с американской походкой и спецназовской подготовкой, было бы можно.
Но я сижу как привязанный к своим грандиозным бразильянкам, да еще без машины, и оказываю им безграничное гостеприимство с самого утра.
— Ах! — сказала Дарки, когда я (в очередной раз в моей жизни) начал рассказывать про название того хозяйства, где мы находимся.
История вообще-то замечательная. «Пьетро дель Куоре» содержит, конечно, имя хозяев — графов Пьетро, а Куоре — так обозначалась местность, которой они, может, и владели, но после Второй мировой здесь была земельная реформа, в результате которой Куоре у них отобрали. А вот название это они никому не отдадут. Зарегистрировано как товарный знак. Оно для семьи очень важно, потому что означает «сердце».
— Мы в этом хозяйстве делаем только то, что идет от сердца, — объяснял мне Альфредо, когда мы сидели с ним над новым пакетом рекламных документов для его компании на всех языках. — Наше вино — это концентрированная, ярко выраженная Сицилия, но оно прежде всего элегантно. Мы во всем ценим сердечность и легкость, когда любое дело как будто делается само собой.
Итак, с «сердцем» всё понятно, но есть еще «пьетро». А это не просто фамилия, ведь у нее есть значение — «камень». Получается «камень сердца». Я вспоминал об этом много раз, когда обнаруживал, что вообще вся Италия — это сколько угодно сердца (цветов, улыбок, стихов, снисходительности, вина). Но все это стоит не просто на твердой земле, а такой, что копнешь ее — и там очень близко к поверхности камень, такой, о который ломается любой металл.
— Как вы правы, как вы правы! — подтвердила Америнда и начала рассказывать о своей любви к Италии.
* * *Дегустация: всё как всегда. Сначала — Bianco del Pietro, на нем держится хозяйство, выпуская эту милую вещь числом миллион двести тысяч бутылок в год. Классическая сицилийская мягкость, сорта — инзолия плюс катаратто плюс греканико, все местные. Нежное, с элегантной кисло-сладостью ближе к финишу, намек на горечь, послевкусие — абрикос? Конфетка дюшес?
Далее — куда более сложное Bianco d’Oro, в аромате чувствуются ночные цветы, айвовые тона во вкусе, мгновенный горький укус за язык на финише. Тяжелое красное Amorato, действительно нечто для влюбленных, которым не хочется отвлекаться на сложные напитки — черри плюс шоколад. Ну, и венец всему — главное вино рыцарского замка (хотя у нас и не совсем замок) — Rosso del Pietro.
И вот тут становится видно, кто твои гости. Amorato сделано для того, чтобы всем нравиться. А Rosso del Pietro — для серьезных людей. Оно знаменито. Специи, аромат дерева и подсушенной ежевики. Абсолютная мягкость и мощь одновременно. Описанию поддается с трудом.
Дегустацию веду я — дожил: в прежней жизни я был одним их тех, для кого их проводят. Да и сейчас регулярно бываю.
И что я вижу? Датчане озабоченно что-то записывают. Джоззи говорит им свое неподражаемое (научилась!): «этот аромат можно потрогать руками».
Португалки, с сомнением делая глотки вина (что на дегустациях не очень принято — одного глотка хватает), смотрят на нас всех как завороженные.
А я снова перевожу взгляд на Джоззи.
Она сидит и слушает меня, буквально и даже конкретно вывалив язык и восторженно выпучив глаза.
Да-да. Это очень для нее типично, такие штуки. Ну, она, правда, отодвинулась, чтобы датчане ее не засекли. Это мелкая пакость для меня, чтобы я сбился. Хотя она и датчан иногда развлекает — итальянцы, как известно, разговаривают руками, а Джоззи умеет это делать и ногами, и всем телом. Что-то датчанам рассказывает — и одновременно изображает шаркающую походочку и дрожащий подбородок. Так, мгновенная иллюстрация к какой-то ее мысли.
А на дегустациях она иногда буквально всовывает часть лба и нос внутрь бокала — нос даже сплющивается. И посматривает на окружающих.
Вечером она от всего этого устанет. Вот удивительно — если надо петь или прослушивать запись, она не устает. А разговаривать о вине, весь день проводя на ногах с очередными гостями — это ее утомляет.
И тогда бывает так: она без звонка входит ко мне в домик, я вижу эти странные (как в день нашей первой встречи) глаза без блеска. Сбрасывает с себя почти всё, распахивает на мне рубашку (если она есть), садится верхом на мои колени и клонится вперед, на мое плечо. Прижимается к моей груди своей большой грудью — мягкой, голой и иногда, летом, мокрой, и тогда от нее пахнет… псом? — ну, все-таки взмыленной женщиной, но ей все равно.
Ее надо помять. От копчика до головы, пройтись по ребрам, вдоль позвоночника, не забыть главное — загривок, почесать под взмокшими волосами. Джоззи тем временем урчит мне в плечо и ухо. А потом иногда одевается и, счастливая, уходит. Любовь — это одно, а спина — совсем другое. Важнее.
Конечно, у нас тут все знают, кто с кем дружит. Но наша пара вызывает какие-то особые чувства. Однажды мы встретились у моего порога и пошли на автостоянку — я в черном сюртуке, стоячем воротничке и при бабочке, а она… за такое платье где-то, возможно, арестуют, но здесь Италия… и нас от ворот проводили аплодисментами.
Да, мы оба любим оперу. А здесь есть потрясающей красоты оперный театр в Палермо, и в нелюбимой всеми нами Катании тоже есть Театро Массимо. То есть Большой театр, да еще и имени Винченцо Беллини.
А еще был период, когда отовсюду выскакивал народ — послушать нас. То было, когда Джоззи начала учить меня итальянскому, нам постоянно приходилось переходить на английский, на итальянском же я отбивался от нее строчками из опер. Джоззи морщилась, когда то был Верди — «ну, это неинтересно», но иногда я ее подлавливал на чем-то вроде бы и очевидном, а на самом деле не очень. Да вот хотя бы — pace, pace, mio caro tesoro… и она изумленно замолкает.
— Моцарт же! «Свадьба Фигаро»! — звучит, наконец, ее низкий голос. — Это нечестно! Он не итальянец!
В эфире вокруг нас звучат нежные, ласкающие друг друга голоса финала «Фигаро», и все собравшиеся купаются в этом тепле. Но тут Джоззи переходит на португальский — а это ужас, потому что я всего три недели как начал ее этому языку учить. И что странно, она кое-что на нем знала, но обрывками — примерно как у меня было сначала с итальянским.
В итоге от этой дикой смеси языков вся компания радостно ржет, что Джоззи только в радость. Она, в виде урока итальянского, начинает сипеть дурным голосом то, что здесь звучит из каждого утюга, — песня «Приезжай танцевать в Апулию» лохматого урода Капареццы. И заставляет меня делать то же.
Сейчас аудитория больше не собирается — мы оба начали разговаривать почти нормально.
Я все чаще вижу блеск в ее обычно тусклых глазах, и особенно — когда она поет. Поет у меня, сидя у компьютера, вполголоса, иногда на ужасном португальском — она замышляет новый диск. Пытается подобрать десять песен к десяти винам. А сладкое, как она уверена, идет с самбой, и как же тут без португальского языка.
