Энола Холмс и Леди с Лампой - Спрингер Нэнси
Мой страх был вполне оправданным. Как не бояться последствий того, что я собираюсь сделать? Однако когда старик подошел ближе, на душе у меня потеплело, а по лицу расплылась улыбка.
Выпрямившись как солдат и высоко подняв голову, я шагнула вперед и прошла мимо седого бородача, размахивая своей кожаной сумкой, чтобы он точно меня заметил, хотя сама на него не взглянула. Пройдя по освещенной факелами дорожке перед особняком и смело поднявшись на мраморное крыльцо, я постучала в громадную дверь из красного дерева.
Открыв сей портал, дворецкий посмотрел на одинокую, скромно одетую старую деву с большим презрением, чем если бы перед ним появилось омерзительное насекомое, и ничего не сказал.
— Я желаю видеть лорда Уимбрела, — уверенно заявила я и тут же добавила, пока мне не отказали: — И вполне уверена, что он меня примет.
Дворецкий высоко вскинул брови, но моя гордая осанка и благородный акцент слегка изменили его первое впечатление о незваной гостье. Позвольте объяснить, что талантливый актер, такой как мой брат Шерлок — впрочем, и у меня, смею заметить, был определенный талант, — способен легко изобразить говор низшего класса, но выходец из Ист-Энда не может подражать речи аристократа: по крайней мере, насколько мне известно.
Итак, благодаря моему произношению дворецкий снизошел до того, чтобы мне ответить:
— Ваша карточка, мисс?
— У меня нет для вас ни карточки, ни имени, — выдала я заготовленную фразу со всем присущим ситуации драматизмом. — Если вы позволите мне написать и отправить лорду Уимбрелу записку, он непременно согласится меня принять.
Театральность входила в мой план: я знала, что дворецкие, несмотря на их вечную маску безразличия, не лишены человеческих качеств, в том числе любопытства. Очевидно, ему стало интересно, зачем я пришла, и он пропустил меня в прихожую Уимбрел-холла.
Ошеломительно просторная и холодная, с мраморными полами и стенами, которых было почти не видно из-за лосиных голов, мечей самураев, египетских папирусов, подставок под зонтики в виде слоновьих ног, масляных картин, барельефов с купидонами и других занимательных вещиц — ка залось, я попала в музей. Ни стульев, ни кресел здесь не было, и дворецкий не предложил мне пройти и присесть в библиотеке. Он оставил меня стоять в прихожей, среди всех этих диковинок, и поспешил за набором для письма.
Я воспользовалась этой возможностью, чтобы изучить корреспонденцию, лежащую на серебряном подносе у входной двери. Среди нее нашлись конверты, подписанные черными чернилами и знакомым мне отрывистым резким почерком.
Я еле сдержалась, чтобы не поежиться от страха. Мне вовсе не хотелось с ним встретиться.
Письма от
украшал куда более скромный почерк. Вполне возможно, что за Родни как за пэра и члена палаты лордов конвертынадписывал секретарь, а значит, пока нельзя судить о его характере по манере письма.
Заслышав шаги дворецкого, я отошла от подноса и сделала вид, будто изучаю чашки из страусиных яиц.
Он молча подошел ко мне и протянул дощечку для письма, на которой находились бумага хорошего качества, перо, чернильница и уже зажженная свеча. Я нахмурилась.
— Принесите сургуч, — властно приказала я, надеюсь, с должной атмосферой таинственности.
— Какого цвета, миледи? — с сожалением и вызовом спросил дворецкий: с сожалением — потому что обычный воск от свечи вполне подошел бы для того, чтобы запечатать конверт, и слуга понимал, что я показываю свое превосходство над ним, а также потому, что из-за сургучной печати письмо нельзя будет вскрыть и прочитать перед тем, как отнести хозяину; а с вызовом — потому что цвет нес символическое значение и таким образом он требовал от меня выразить мои намерения.
Однако из «мисс» я превратилась в «миледи».
— Очевидно красного, — ответила я. — Алого, не малинового.
Пусть делает из этого какие угодно выводы.
Дворецкий отправился за сургучом, а я тем временем взяла перо и аккуратным крупным почерком вывела:
Послание для Птицы у меня. Обменяю на миссис Таппер без дополнительных условий. Если откажете, обращусь в полицию.
Оставив его без подписи, я промокнула и сложила письмо, чтобы дворецкий не успел заглянуть мне через плечо. Забрав у него красный сургуч и подогрев его на свече, я капнула им в центр, и по бумаге расплылось кровавое пятнышко. К сожалению, роскошного кольца с печаткой у меня не было, и я прижала печать ладонью. Когда сургуч застыл, я передала послание слуге.
Он пошел доставлять его хозяину, оставив меня в окружении боевых африканских масок, вырезанных из дерева и уставившихся на меня пустыми глазницами.
Ждать пришлось довольно долго. Я даже начала беспокоиться, что просчиталась. Возможно, следовало зашифровать послание в цветах, чтобы произвести большее впечатление? Впрочем, тогда в нем ничего бы не поняли. Если бы лорд Родни знал про цветочный шифр мисс Найтингейл, он — а точнее, Джеффри, его мальчик на побегушках — догадался бы о важности кринолина.
Жаль, я так мало знала о лорде Родни! Его ли это заурядный почерк? Вполне вероятно — если он и впрямь сильно зависим от Джеффри.
О боже! А вдруг он прямо сейчас советуется с этим негодяем?!
К сожалению, моя страшная догадка оправдалась. Вернувшись, дворецкий молча поманил меня за собой и отвел в полутемную задымленную бильярдную — комнату, в которую не зашла бы ни одна приличная леди, — где у покрытого зеленой тканью бильярдного стола расположились оба молодых Уимбрела.
Глава тринадцатая
Они лениво покуривали сигары и опирались на свои кии — словом, приняли меня настолько невежливо, что я начала переживать, не окажется ли лорд Родни таким же злодеем, как и его младший брат. Их овальные лица с мягкими, симметричными и удивительно приятными чертами несли в себе столько сходства друг с другом, что человек посторонний вполне мог бы принять их за близнецов. Однако я легко опознала каждого из братьев по глазам. Взгляд лорда Родни был искренним и встревоженным, а Джеффри — нечитаемым, как у кобры.
Какое-то время я молчала. Признаюсь, язык меня подвел: от ужаса все заготовленные слова унеслись из головы, как дезертиры с поля битвы. Однако, надеюсь, я все же сумела сохранить гордую, прямую осанку и не опустить головы, встретив их взгляды своим, уверенным и пронзительным, и мое молчание таким образом должно было восприниматься как укор. Также я надеялась, что выгляжу старше своих четырнадцати лет. Обычно в этом мне помогали высокий рост, подкладки под одежду и острые черты лица.
Как только я вошла, лорд Родни отложил кий, вынул изо рта сигару и нервно заговорил:
— Значит, это вы автор анонимной и загадочной записки, смысла которой мы, боюсь, не поняли? Уверяю вас, миледи, это все нелепое недоразумение.
— Леди? Какая же это леди? — вмешался Джеффри. Голос его звучал безразлично. — Это постоялица.
— Ага! — воскликнула я. Из-за грубости и кошмарных манер Джеффри во мне вскипел гнев, и я наконец нашла в себе силы заговорить: — И вы утверждаете, что вам ничего не известно? Как вы смеете пытаться меня обмануть?! — Хотя разозлил меня именно Джеффри, я на него не смотрела и обращалась исключительно к лорду Родни, словно не принимая его младшего брата в расчет — чтобы еще сильнее тому досадить. — Похищение человека — серьезное преступление. Разумеется, полицию и газеты можно подкупить — но не Флоренс Найтингейл. Как она отнесется к вашему поступку? Кому отправит первую же сотню писем? Уверяю вас, если вы не исправите ситуацию, это непременно дойдет до ее сведения, поскольку она наняла известного детектива — мистера Шерлока Холмса...
