Дело сибирского душегуба - Валерий Георгиевич Шарапов
— Обнаружены следы одного человека, — поставил в известность Хорунжев, — уходящие к реке. От нее же, кстати, идут и в обратном направлении. Сюда шел с грузом на горбушке — ну, это и понятно, отпечаток глубже. Обратно — налегке. До реки тут метров восемьсот, если идти по тропе через лес. Обувь — предельно стоптанные резиновые сапоги. Размер сорок четыре-сорок пять.
— Девочку убили ночью, — сообщил Головаш. — Часов десять-двенадцать прошло. Имело место изнасилование. Этот зверь использовал презерватив — знал, как себя обезопасить. По остальному биоматериалу — так же глухо. Все облазили, осмотрели, даже обнюхали…
— Что с покрывалом? — спросила я.
— Покрывало как покрывало, — подала голос накурившаяся Римма. — Стеганый войлок, этой тряпке сто лет в обед. На ней многолетняя грязь — мазут, машинное масло, прожжена в нескольких местах. Такие изделия в быту уже не используют. А вот сделать подстилку для собаки или, скажем, использовать в гараже, чтобы залезть под машину… Заберем, короче, поколдуем, но надежд обнаружить что-нибудь стоящее не питайте. Это просто тряпка.
— Нежился, сука, с девчонкой на этом покрывале… — не сдержался Головаш, — пока она в отключке лежала. Разрядку получает, подонок… Когда насиловал, жертва, очевидно, была в полубессознательном состоянии. То есть шевелилась, стонала, но сопротивляться не могла. Именно то, что ему нужно. Удовлетворил свою похоть, задушил, снял скальп. Собрал вещички, в том числе одежду и обувь — и в путь. Покрывало оставил, не бог весть какая ценность. По девочке: скальп срезан острым лезвием — практически одним заходом. Видимо, нож — небольшой, с удобной рукояткой, с тонким, возможно, обоюдоострым лезвием. В момент захвата девочка сопротивлялась, сломана ключевая кость. Также сломано предплечье, локоть вышел из сустава. На теле многочисленные порезы и гематомы, в том числе на спине — видимо, тащил девочку через кустарник. А также вот, полюбуйтесь.
Эксперт открыл франтоватый «дипломат» и достал очередной кулек. Горбанюк первым прибрал его к рукам.
— Кассета от фотопленки, — объяснил для самых непонятливых Головаш. — Стандартная кассета, пленка на тридцать шесть кадров. Ничего не скажу, решайте сами. Валялась в метре от трупа. Вряд ли она здесь была. Не то место, где прохожие выбрасывают кассеты от фотопленок. Отпечатков пальцев на этой штуке нет — проверили.
— Точно, — подтвердила Римма.
— Получается, он здесь перезаряжал фотоаппарат? — изумился Хорунжев, — А на хрена? Он что, фотограф?
— Любитель, — подошел следователь Туманов, осмотрел улику, покачал головой. — Он еще и эстет, работает с расчетом на вечную память… Видимо, ведет съемку по мере экзекуции. Использует вспышку и в этой связи выбирает безопасные для него места. Пленка закончилась, вот и сменил. Не удивлюсь, если он пользуется качественной техникой, делающей снимки хорошего качества.
— Но зачем? — отчаянно тупил Мишка Хорунжев.
— Эстет, говорю же, — пожал плечами Туманов. — Снимает во всех ракурсах, как пытает, насилует, а потом убивает. Пленки не хватило, значит, делает много кадров. Есть такие уникумы — им интересно не только насилие и убийство, как таковые, но и сам процесс умирания, реакция жертвы, их заводят переживания несчастных в тот момент, когда они понимают, что обречены. Убивает ведь он не всегда, а удовольствие надо получать постоянно. Вот он его и получает тоскливыми зимними вечерами, глядя на снимки, переживает все заново. Значит, имеется фотолаборатория — по крайней мере, увеличитель и все необходимое для проявки и печати. Не думаю, что по профессии он фотограф — в наше время многие этим занимаются…
— Эй, товарищ, какие тоскливые зимние вечера? — возмутился Шишковский. — У нас всего лишь два убийства, на календаре сентябрь.
Туманов пожал плечами, не стал развивать свою мысль. Я удивилась: он что-то знал? Подполковник Хатынский успел доложить? Сомнительно, не было у них времени. Вернулись кинолог с овчаркой, следом тащились уставшие милиционеры. Собака трусила, опустив голову — будто провинилась. Кинолог тоже не был в восторге от прогулки.
— Дошли до берега, — сообщил он. — Буян подбежал к воде — и сел. Там берег пологий, обрыв сбоку. Вода спокойная, можно грести и против течения, если посудина легкая. Ваш злодей использовал лодку. Привез девочку, поднял по тропе на свиноферму — здесь быстрым шагом минут восемь. Откуда привез, сами выясняйте. Карагач, в принципе, цепляет юго-восточную окраину Грибова. Шерстить владельцев лодок бесполезно — разве что он сам к вам с поднятыми руками придет…
— Маша проживала на улице Лермонтова, — сказал Шишковский. — Восточные кварталы, реки там нет. Умыкнул девчонку, понятно, на машине. Удобное место для своих игрищ подобрал заранее — не стал бы его искать с брыкающимся ребенком на загривке. А на Приваловском шоссе он уже отмечался, решил не рисковать: патрулей в ночное время стало больше. Вряд ли от пристани отплывал, очевидно, он держал лодку в уединенном месте, возможно, замаскировал. Он мог проплыть на ней метров триста — ночью берега безлюдные, высадиться, где нужно, а потом на ней же вернуться, пересесть на машину…
— Осторожный, гад, — задумчиво вымолвил Горбанюк.
Санитары из морга погрузили тело в машину. В какой-то момент опять зачесалась спина. Неприятные ощущения усилились. Я вспомнила, что такие же ощущения были в субботу при осмотре тела Дины. Становилось неуютно, щетинистый ком полз от желудка к горлу. «Откуда такая чувствительность? Память повторно не прояснится, все, что можно было вспомнить, я уже вспомнила… На меня смотрели из леса, и этот тип явно не был доброжелателем — смотрел недобро, источая тяжелую энергетику — я ее буквально чувствовала! За что такая честь?» Я вертелась, как на углях, привлекая к себе внимание.
— Ритуль, ты чего? — насторожился Шишковский. — В туалет, что ли, хочешь?
Ну не могла я сказать, что в кустах стоит маньяк и на нас смотрит! Может, и не маньяк, откуда я знаю? Или нет там никого. У меня и так репутация неважная. Слава богу, все уже кончалось! Уехала «буханка», подрагивая на ухабах, двинулась с места разбитая «Волга-ГАЗ‐21», которую Владимир Александрович любовно называл «Линкольн-Континенталь» (и с ветерком возил Римму по местным «автострадам»).
— Ты в отдел? — настойчиво заглядывая мне в глаза, спросил Глеб Шишковский. — Точно не требуются услуги поводыря?
Кажется, отпустило, прошла чесотка, и страх рассосался. Навыдумывала себе на голову ужасов. Я всматривалась в кусты на опушке, щурилась, но ничего не видела. А ведь чуть не опозорилась!
— Мать, ты меня пугаешь, — проговорил Глеб. — Не сочти за приставание, но давай-ка я тебя отбуксую куда-нибудь. Отвлечься тебе надо, голову проветрить.
