Потерянная рукопись Глинки - Людмила Львовна Горелик
– Да я ничего… – забормотала Ира. – Только ведь у Даши больное сердце было. Чему ж тут удивляться? И при чем здесь Славик? Она не лечилась, к врачу не обращалась… – Глаза девушки опять наполнились слезами. – Не заботилась о здоровье!
Елена Семеновна высоко подняла брови.
– Разве у Даши было больное сердце? Никогда не слышала… Ни Нина покойная, ни Юля, ни сама Даша никогда не рассказывали…
– А чего ж они рассказывать будут? Бабушка и не знала, это уже после нее началось. Три года назад Дашка гриппом тяжелым болела зимой. После гриппа проверяли – и нашли. Матери-то она, может, и сказала, что на сердце осложнение, а так не рассказывала никому, и меня даже просила не говорить: зачем эти разговоры, что больная? Город маленький, все друг друга знают, а ведь и на работу устраиваться, и замуж выходить лучше здоровой. Кому она больная нужна?! Дашка и на учет не становилась. Но, правда, лекарство принимала, какое выписали.
– А-а-а, тогда понятно, – протянула Шварц с облегчением. – Тогда понятно. Бедная Даша! Ей бы в санаторий хороший… Да врачам ее показать! Куда ж Юлька-то смотрела? Если она знала, конечно.
– Ира, вы так много знаете о Даше, – заговорил и Потапов. – Вот даже секретом о своей болезни она с вами поделилась… А ведь никому не рассказывала! Вы у нее единственная такая близкая подруга были? Или еще имелись друзья? С кем она вообще в последнее время общалась?
– Мы с Дашей с первого класса дружили! И в музыкальную школу, и в музучилище вместе решили поступать. Тут даже так: Дашина мама о музыкальном училище не думала, а меня отец с детства настраивал туда идти. Когда он умер, мне пять лет было, но я про музыку запомнила. Моя мама не возражала, отдала меня в школу сразу и не была против музучилища. А Дашка в музыкалке со мной училась, в музучилище идти – это уж я ее уговорила. Чтоб и дальше нам вместе учиться!
Ира замолчала, воспоминания заставили ее опять сильно загрустить.
– А больше она ни с кем не дружила? С кем еще общалась, кроме вас? – повторил после паузы Потапов.
– Ни с кем. Мы с первого класса дружили! – сердито сказала Ира. – Больше так долго ни с кем ни я, ни она не дружили. Мы понимали друг друга хорошо…
Она задумалась.
– Ну, мальчики у нее, конечно, были.
– Вот-вот! – встрепенулся Потапов. – Взрослая уже девушка и симпатичная… Вряд ли без молодых людей обошлось.
Ира задумалась и отвела глаза. Потом произнесла решительно:
– С Олегом Левченко последний год дружила. Это с факультета журналистики СмолГУ студент, на четвертом курсе бакалавриата сейчас учится. В последнее время, правда, Дашка редко с ним встречалась, разонравился он ей.
– А почему разонравился? – оживилась Елена Семеновна. – Мне он, правда, сразу не показался – Даша нас с ним знакомила, еще осенью, – но ей он вроде тогда нравился.
Ира смутилась еще больше. Подумала, потом сказала, отведя глаза:
– Ну, настолько откровенной она со мной не была. Не говорила почему. Не знаю. Просто я сама заметила, что они реже встречаться стали – и все.
Недолго совсем поговорили, и гости прощаться начали.
Спускались медленно. Спускаться по винтовой лестнице было еще более головокружительно, чем подниматься.
– Кто тут живет, те, конечно, привыкли, – посмеивался Потапов. – А посторонним волнительно.
– Да тут сейчас Ира одна и живет, – кивнула спутница. – На втором этаже, во всяком случае. На площадке всего две квартиры, и соседи не живут здесь. Пустая квартира пока.
Сели в этот раз на Блонье, возле памятника Глинке: на этой площадке обычно народа немного, и сейчас пустынно было, тихо. Листва слегка шевелилась, но бесшумно. Композитор за резной, изображающей ноты оградкой, наклонив голову, прислушивался к одному ему слышной мелодии. Лавочка, на которую присели наши герои, располагалась в тени, и некоторое время они отдыхали от жары и движения – просто сидели.
– Какое у вас впечатление от разговора, Порфириий Петрович? – спросила наконец Леля.
– Не все она говорит! – сразу же, не раздумывая, ответил Потапов. – Что ж такое? Оба – и она, и Славик – не все говорят… Хотя ведь, похоже, дело чистое! Если болела она, то и смерть понятна.
– Да, мне тоже так показалось, – Леля кивнула. – В том месте, где сказала, что не знает, почему Даше Олег этот разонравился… Знает она, конечно. Но тут хоть понятно, Порфирий Петрович: это же личная жизнь. Она не хочет личную жизнь умершей подруги ворошить – такого отношения порядочность требует. Так что Иру я как раз понимаю.
– Она не с кумушками на скамейке беседует! – резко обрубил бывший участковый. – Тут о возможном убийстве речь идет. Хотя, когда о сердечной болезни говорила, она, кажется, не врала. И это лыко в ту строку, что сама девушка умерла, естественной смертью. Жалко, конечно, ее, но тут уж хоть без внешних вмешательств. Может, лекарство не приняла вовремя. Или, наоборот, снотворное выпила, а при сердечных болезнях это опасно. Надо будет, конечно, и других про Дашину болезнь расспросить. Может, и в поликлинике карточку посмотреть, но это уж Полуэктова дело. Нам не дадут. Знаете, схожу-ка я сейчас к Полуэктову, поговорю с ним. Тут есть уже резоны дело закрывать. А может, узнал он что-то сам за это время.
Глава 11. В лапах у нечистой силы
Как человек творческий, с развитым образным мышлением, Глинка был склонен к мифологическому восприятию жизненных событий. Он верил в приметы, в особое значение дат и праздников. Екатерину Керн он встретил, например, на третий день Пасхи и понял сразу, что она светлый ангел, посланный ему в эти святые дни. «Я поражен… Я не ожидал…» – сказал он в ту первую встречу, и это было не только признание ее необыкновенности, но и восторг от неожиданного подарка судьбы.
А через несколько месяцев, в августе 1839-го, вокруг него стали собираться тучи, и проявилось это, конечно, в череде недобрых примет. То при выходе из кареты на него набросилась черная собака, показавшаяся ему символом нечистой силы, то во время игры в карты на столе горели три свечи, что, по народным
