Елизавета Михайличенко - «Ахматовская культура» или «Не ложи мне на уши пасту!»
— И кошек! — добавила звонкоголосая. — Убери сейчас же руку!
— Че это я должен ее убирать?! — нервно хихикнул Левик. — Ты что, правил секты не знаешь?
— Подумаешь, правила! — возмутилась звонкоголосая. — Кто их вообще придумывает… ладно, можешь оставить…
Левик хохотнул и довольным голосом сказал:
— А теперь надо хотя бы потанцевать… на крышке гроба.
— Где?! — ужаснулась писклявая. — Ты что?! Евреев же в гробах не хоронят. А на гойское кладбище я не пойду.
— Дура, — ласково сказал Левик. — Ты считаешь, мы просто так этот дом выбрали для шабашей? Нет. Здесь был другой сторож раньше. Не тот, который сейчас в будке спит. Его сестру совратил один христианин. Он его убил, а гроб зарыл в фундамент этого дома. Ясно?
— Откуда ты знаешь? — возмутился первый. — Ты тут живешь всего неделю.
— Ну и что? У меня отец полицейский. Это служебная информация, не для всех. Танцуем мы или нет? Только «слоу».
— Почему это «слоу»? — подозрительно спросила звонкоголосая.
— Ну пусть, что тебе, жалко что ли… — ответила писклявая.
— Чтоб сторож не услышал! — сурово сказал Левик. — Иди сюда…
Будь дети постарше, ни за что бы не поверил, что танец может сопровождаться таким скрипом половиц и громким сопением.
— Не прижимайся, брат! — требовала звонкоголосая. — Хватит танцевать. Мне уже домой пора.
— Подождите, — попросил первый. — Мы еще не отчитались друг перед другом. Ну, братья, у кого что?
— У меня в доме гость гостит. Ученый. Приехал со смертельным вирусом, а его кто-то спер.
— А чего не ты спер, козел? — возмутился первый.
Левик вздохнул:
— Да я собирался. Но не успел. А теперь уже поздно — даже отец не может найти. А уж если он не может…
Такая вот дискотека. Наши маленькие еврейские сатанисты. Я снова переместился в тень, а через несколько минут по-одной вышли девочки. В доме задули свечу. Вскоре появился Левик с братом-сатанистом, в миру — Бенчиком, с первого дня торчащим у нас дома. Они еще постояли пару минут, не в силах разойтись из-за переполнявших их впечатлений.
— Ты что, правда собаку завтра убьешь? — ужаснулся Бенчик.
— Да ну. У нас какой-то кретин дохлых собак на крыльцо подбрасывает. Так я сопру одну и притащу.
— Давай скажем, что вместе убили? — попросил Бенчик.
Левик подумал и кивнул:
— Ладно. Только кончай ты с этими человеческими жертвами, а то они не придут больше. Давай лучше к вахканалиям переходить. Я думаю, уже можно. Видел, как я ей руку на задницу положил?
— Видел! — восхищенно сказал Бенчик. — А ты видел, как я Ципи прижал?
От недосыпа, водки и тихой отцовской радости, что сын не вор, мне стало весело. Очень уж они были похожи на рекламу израильского средства от импотенции: «Тебе будет что рассказать друзьям». Короче, мне тоже захотелось принять участие в разговоре. И я сказал из темноты страшным замогильным голосом:
— Вот за это меня, христианина из фундамента и убили!
Как они рванули!
Я закурил и в прекрасном настроении вернулся к встревоженному Вувосу:
— Левик так влетел в подъезд, что я был уверен — ты за ним гонишься. Я уже думал, может тебя придержать…
— Это не он, — сообщил я.
— Хорошо, — обрадовался Вувос. — Тогда давай выпьем за молодежь, а то холодно.
Действительно холодало. Иудейская пустыня все-таки. Исчезли с улиц последние неблагополучные подростки и подгулявшие благополучные господа. В этот ночной час, когда дома в тишине пустыни остывают, как обычные камни, чувствуешь хрупкость и чуждость молодого городка.
Чем больше мы пили, тем чаще Вувос сбивался на Елку. Образ ее становился все демоничнее. Часам к трем его осенило:
— Это очевидно! Как же я раньше-то… Боря, это все мистификация. КГБ замазывает перед арабскими товарищами «русский след», чтобы не делиться вирусом. А вирус она украла сама, по заданию КГБ. У которого она на службе… Ну откуда баба может стрелять лучше меня? Плюс к тому: каратэ, акваланг, парашют, машина, мотоцикл, лошадь… Она же не каскадер, верно? Значит, шпионка. Красивая и смелая.
— И с хорошим английским, — кивнул я. — Только она это все на моих глазах осваивала, не в шпионской спецшколе.
— А где?
— По-разному. Типа частных уроков.
— На какие деньги, интересно?
— Какие деньги? Всегда находились добровольцы. Я думаю, захоти она учить марсианский, тут же приземлилась бы тарелочка с сексуально озабоченным пришельцем.
Вувос вздохнул и оборвал:
— Неважно. Подумай, бабу с такими данными могли не завербовать?.. А знаешь, жаль, что с ней так получилось…
В который раз проехал джип внутренней охраны. Дежурные уже успели смениться — рядом с водителем маячил знакомый сталактит бороды одного из наших заказчиков. Коты совершенно обнаглели. Привлеченные запахом закуси, они решили заодно и погреться — терлись теперь вокруг и гоняли друг-друга, привлекая диким ором нездоровое внимание к нашему кусту.
Продолжать обсуждать детали операции «Номи» уже не хотелось — чем больше мы о ней говорили, тем менее осуществимой она казалась, не помогала даже водка. Я слегка «поплыл» — еще не дремал, но уже не бодрствовал. Сидел в прострации с открытыми глазами. Вувос тоже притих, только изредка тяжело вздыхал. Неожиданно из темноты материализовался силуэт с большой сумкой. Я пихнул Вувоса локтем.
— Елка, — сипло прошептал он.
Бедолага, совсем голову потерял. Силуэт приблизился. Джинсы, ветровка.
Под капюшоном я разглядел лицо Елки. Ничего себе… неужели, действительно, «рука Москвы»? Но зачем она собак режет?
— Убью… — прошептал Вувос.
— Чуть позже, — попросил я.
Елка остановилась на крыльце, сбросила сумку, поозиралась, пошарила по карманам, закурила. Огонь зажигалки романтично озарил растрепавшуюся прядь и красивое взволнованное лицо. Руки у нее подрагивали. Вувос отвернулся.
Она докурила сигарету и швырнула окурок в наш куст, потом рывком закинула тяжелую сумку на плечо и скрылась в подъезде. Еще и свет зажгла, дура. Испачкать одежду боится, что ли. Ну все, дадим ей еще несколько минут на распаковку трупа и будем брать.
— Слушай, — глухо сказал Вувос, — а зачем она так долго стояла на крыльце?
— Ждала, что мы предложим ей выпить, — я быстро разлил остаток по стаканам, и мы не чокаясь, как на поминках, опрокинули.
— Ш-ш-ш, — вдруг прошипел Вувос.
В тишине прошаркали шаги. Согнутый под тяжестью мешка, озирающийся силуэт с крючковатым носом крадучись приближался к нашему подъезду. Уже стали видны седые волосы, тяжелый подбородок, оттянутое на коленях спортивное трико, вцепившаяся в горло пластикового мешка большая сильная рука с узловатыми пальцами. Просто театральный злодей. Попав в свет фонаря, он ускорил шаг, почти побежал к моему крыльцу и вывалил на него окровавленную собаку.
Мы синхронно встали из-за куста.
— Простите, — сказал я вежливо, — а какой породы ваша собачка?
Мужик вздрогнул и вызывающе сверкнул глазами:
— Это неважно!
Мы приблизились и поинтересовались:
— А что важно?
Кажется, наши лица ему понравились больше, чем наши очертания, потому что он вдруг чуть улыбнулся:
— Важно то, что эта собака спасет десятки тысяч человеческих жизней!
— Это что, — громко возмутился наш ревнитель иудейской веры, — жертвоприношение некашерных животных?
А я, кажется, все понял. Сказывается порой покойный дедушка-профессор, да полвека в медицинской семье (если считать год за три).
— Так вы хирург? — сказал я.
Мужик развел окровавленными руками.
— Да хоть гинеколог! — зло буркнул Вувос. — Тут же дети в школу по утрам ходят.
Мне этот аргумент показался странным, и я зачем-то добавил:
— А по ночам женщины…
Вувос сразу притух, потерял интерес к происходящему здесь и даже демонстративно отошел в сторону. А мы остались дышать друг на друга перегаром. Интересно, он принимает до операции или после? Наконец, я спросил:
— Какого черта? До мусорки донести тяжело?
— Не в ваши годы судить, что мне тяжело! — заносчиво ответствовал хирург. — Мне, автору нескольких уникальных операций, не дают самостоятельно аппендикс удалить! Это что?! А на все мои разработки просто плюют! Смеются! Не подпускают к операционному столу!
Хирург подступал все ближе и орал все громче, и я поймал себя на том, что отступаю.
— Где ваши наручники? — напирал он на меня. — Вы же полицейский, я знаю! И вообще, где вы были раньше? Почему вы только сегодня меня поймали?! А ваши эксперты?! Это просто сборище недоучек! Уже по первому трупу профессионал должен был понять, кто это сделал! Я! Профессор Уманский! Потому что больше в Израиле никто этого делать не умеет!
Странно он представлял себе нашу работу. В Израиле и людей редко вскрывают, а уж собак… Только по большому блату. Трудно вжиматься в таком возрасте в новую реальность… Мне стало грустно, когда я представил, как научное светило, наверняка вспоминая «Собачье сердце», подманивает собаку, а потом, вместо того, чтобы сказать восхищенным студентам: «Унесите в виварий», убивает ее и тащит, как тать в ночи. И уже сам сомневается кто он — профессор или собачий Джек-потрошитель. Не может смириться настоящий профессионал, что он никому не нужен. И, как раньше оригинальные операции, он придумал такую вот скандальную операцию саморекламы. Чтобы крикнуть на суде заполнившим проходы журналистам: «Я обвиняю министра здравоохранения в смерти сотен людей, которых могли спасти мои операции!» Ничего этого не будет, даже если я его повяжу. И это-то его и доконает. Может, его отпустить? Да вряд ли он так легко «отпустится». Только деньги на «Номи» потеряю…
