Питер Чейни - Черная багама
После происшествия вы вернулись на остров, Мервин Джаквес сообщил в полицию о несчастье. И все. Смерть признали несчастным случаем. В конце концов, и раньше такое бывало. Но если это не случайность, дорогой мистер Меллин, то это убийство, и ты соучастник.
Меллин прохрипел:
— Это ложь, черт вас побери! Я напарник, а не шкипер. Я сказал Джаквесу о ремнях. И не его вина, что Сэндфорд надрался. Охотник за акулами должен сам о себе заботиться.
— Именно, — откликнулся Гвельвада. — Я согласен — ещё бы! Ты говоришь, Сэндфорд не должен был напиваться?
— Вот и я об этом, — из разодранного нагрудного кармана замызганной рубашки Меллин вытащил пачку табака и бумагу и стал сворачивать самокрутку. Пальцы его тряслись.
Гвельвада спросил:
— Вы до этого рыбачили с Сэндфордом?
Меллин кивнул.
— В те разы он был пьян?
— Ну, да, он всегда был немного навеселе. На острове он слишком много пил. Но никогда — как той ночью.
— Говоря конкретно, друг мой, в ночь своей смерти он был небывало пьян. Верно? Пьянее, чем обычно; человек, который мог пить сутки напролет, был так пьян, что не соображал, что делает. Верно?
— Ага… что-то вроде. Ну и что?
Гвельвада беззаботно обронил:
— Подозреваю, тебе никогда в голову не приходило, что Сэндфорд мог быть не пьян?
— Какого черта?
— Я объясню…Ты никогда не думал, что он мог быть накачан наркотиком? Что ему в стакан что-то подсыпали?
Меллин выронил самокрутку.
— Господь милосердный! … Может быть, вы правы.
— Почему вдруг? Осенило, да, парень?
Меллин пояснил:
— Когда бы он раньше ни ехал на рыбалку, у него всегда было виски. Он дул его непрерывно. Но никогда не забывал пристегнуться. Он умел о себе позаботиться. Но в последнюю ночь он пил кофе.
Гвельвада ухмыльнулся.
— Видишь… твои мозги заработали, — он протянул флягу. Глотни и слушай.
Меллин взял фляжку и выпил. Гвельвада сунул её в карман.
— Той ночью, перед тем, как явился Сэндфорд, ты сказал Джаквесу, что кресло опасно; что кто-то поработал над ремнями. Несмотря на это, Джаквес посадил Сэндфорда именно в это кресло, причем несмотря на кофе, Сэндфорд не додумался пристегнуться. Где ты был, когда он вывалился?
— На носу…
— Значит, ты фактически ничего не видел. Между тобой и кормой был тент. Ты могли видеть его в воде, но подсказываю, друг мой, ты не видел, как он вывалился из лодки.
— Хорошо, я видел его в воде за бортом.
— Вот именно, — кивнул Гвельвада. — Тогда ты не можешь поклясться, что руку не приложил Джаквес. Посмотри, друг мой. Акула заглатывает крючок. Сэндфорда рвануло вперед, но между ним и морем корма. Вполне возможно, что ему помогли вывалиться — неожиданный толчок! Понимаешь? — Гвельвада любезно улыбался. — Обдумай это. Со временем все вспомнится.
— Какого дьявола вам это дает? Я мог сболтнуть спьяну, но это не доказательство. Я же был не в суде.
Гвельвада пожал плечами.
— Ничем не могу помочь. Меня волнует только один вопрос — что я расскажу полиции. Усек? Если я решу туда идти.
Меллин спросил:
— А что вам до этого?
Гвельвада развел руками.
— Да ничего… Разве что я заранее задумываюсь о мелочах и имею склонность совать нос в чужие дела.
Он посмотрел на Меллина. Стальной взгляд шел вразрез с улыбкой на губах.
— Вот я думаю, — сказал Гвельвада, — буду ли я впутывать тебя в это убийство? Видишь, в чем дело, парень? Повесят одного из вас или обоих?
— Боже мой…, — прохрипел Меллин.
Гвельвада сунул руку в карман пальто и вынул складной швейцарский морской нож. Ручка безупречно легла в ладонь. Меллин смотрел. Гвельвада левой рукой коснулся пружины, выскочило лезвие — четырехдюймовое, острое как бритва лезвие. Гвельвада небрежно положил нож на ладонь и внезапно швырнул. Нож перелетел поляну и задрожал в дереве в пятнадцати ярдах.
— Хобби. Я не промахиваюсь, — небрежно бросил Гвельвада. Дорогой мой Меллин, давай зайдем в твою очаровательную хижину. Позволь пересказать тебе, что же случилось той ночью, заучи это, и повторишь, когда я потребую. Но никому не скажешь, иначе, прости Господи, будешь болтаться на собственных подтяжках. Тебе ясно?
Меллин хмуро буркнул:
— Да.
Руки его тряслись.
— Или, на выбор, — продолжал Гвельвада, — однажды ты можешь поскользнуться на пирсе и свалиться в море. Тебя может переехать тупой водитель, вроде меня. Все может случиться, мой дорогой Меллин, если ты не выполнишь приказ.
Меллин промолчал. Гвельвада закурил. Прошло несколько минут. Потом он сказал:
— Говори. Расскажи о твоем друге, шкипере Джаквесе. Ты помнишь, как он был тогда одет?
— Это легко. Он всегда одет одинаково. Пару дней он носит цветастую шелковую рубашку. Пару дней — белую. Он щеголь. На нем всегда веревочные туфли без носков и черные габардиновые брюки с кожаным ремнем.
— Что на голове?
— Бейсболка. С длинным козырьком. Всегда цветная. У него их с полдюжины. Он их всегда теряет. Кладет кепку и забывает о ней. У него много кепок.
— Превосходно. Теперь, дорогой мой Меллин, давай зайдем. Обсудим это по дружески… Мы ведь друзья, верно?
— Ага… Думаю… Думаю, да.
— Почему бы и нет? — сказал Гвельвада. — Полиции будет очень интересно узнать правду о смерти Сэндфорда. Может, это не понадобится. А может, да. Ради собственного блага, надеюсь, ты скажешь, что приказано. Кстати, как дела, Меллин? Как профессиональные успехи? — он кивнул на разрушенную хижину.
— Да неважно…
— А, наверно, у тебя не так много работы, как было с Джаквесом. Может, ты побаиваешься Джаквеса? Понимаю, он парень крутой. Может, он прослышал про твою пьяную болтовню. Может, он тебя недолюбливает? Скажи, дорогой Меллин, ты боишься Джаквеса?
Меллин буркнул:
— Если откровенно, он нехороший тип. И может быть жестоким.
Гвельвада посмотрел на него и улыбнулся. Жутковато улыбнулся.
— Но, мой дорогой Меллин, ты намного больше боишься меня, верно? Тебе лучше быть не с Джаквесом, а с мистером Гвельвадой, как ты думаешь? — голос зазвенел стальной струной.
Меллин ответил:
— Да… И я так думаю!
Гвельвада сунул руку в карман пиджака и вытащил пачку банкнот.
— Испанская пословица гласит, что хорошая собака заслуживает кости, — он протянул пачку. — Это — кость.
Меллин забрал деньги и сунул в карман. Гвельвада сказал:
— Ты забудешь о разговоре со мной. Даже надравшись, ты не назовешь моего имени. Меллин, иди принеси нож.
Меллин встал, шатаясь, пересек поляну и вытащил нож. Вытащил с усилием. Потом вернулся и подал его Гвельваде. Гвельвада швырнул снова. И попал в то же дерево в ту же отметину. Он небрежно встал и вернулся с ножом.
— Пошли, детка, — сказал он. — Поболтаем.
Они зашли в хижину.
Гвельвада ушел в темноте. Он поспешно вернулся к машине и развернулся. С милю он ехал без фар и включил их только на шоссе. Проехав через город, свернул на боковую дорогу, подъехал к черному ходу «Леопарда», поставил машину и зашел в бар. После двух коктейлей он вышел во двор покурить.
Здесь было пустынно. Гвельвада тихо вышел через калитку на шоссе. Держась в тени пальм, отделявших пляж от дороги, он быстро двигался к причалу. Все словно вымерло. Большинство лодок вернулись и покачивались на швартовах. Некоторые снова готовились к выходу в море, кроме тех, что в полночь направятся за акулами.
Гвельвада шагал вдоль причала. В ближайшей к берегу лодке он узнал по описанию Меллина лодку Джаквеса. Быстрый и бесшумный, как тень, через минуту он уже был в рубке, открыл дверь в каюту и с не правдоподобным профессионализмом и быстротой начал поиски.
Он проверил все. На дне ящика под старыми бумагами и журналами он нашел, что искал. Три кепки от солнца — старые, помятые, смятые в комок, под пачкой газет из Майами. Он добродушно улыбнулся.
Сунув их в карман, Гвельвада вышел, огляделся и спрыгнул на пирс. По теневой стороне дошел до дороги, вздохнул и закурил снова. Он шагал к отелю «Леопард» и напевал старую испанскую любовную песенку.
Глава седьмая
IАйлес нежился в ванной, безмятежно курил и думал, что классно быть под началом женщины, особенно такой, как Тельма Лайон.
Расплавленное солнце пробивалось сквозь узоры стекла, рисуя забавные арабески на потолке и на стенах. Айлес смахнул пепел на пол. Сколько будет продолжаться эта лафа? Но забавно. Не так давно он был в Англии и сидел на мели. Теперь он в Майами, в роскошном доме, накормлен, напоен, с деньгами в кармане. Он делал все, что мог, для Джонни Вэллона, хоть результат и был невелик. Но это не его вина. Он не сомневался, что однажды Тельма заговорит.
Интересно, что она скажет, и насколько честно. Он пожал плечами. Айлес никогда не понимал женских откровений. Иногда это правда. Иногда — расчет. Но какая разница?
Он вылез из ванны, принял холодный душ, оделся и оглядел себя в зеркале. Неплохо. Свежевыбритый, в белом льняном костюме, шелковой рубашке и спокойной расцветки галстуке — по контрасту с пестрыми шейными платками щеголей-американцев. Можно косить под любого, — подумал он и усмехнулся, — даже под нечто отдаленно напоминающее джентльмена.
