Жорж Сименон - Премьер-министр (= Президент)
Он снова прислушался - на сей раз, вставая, Эмиль толкнул табуретку на кухне - и чуть было не позвонил, чтобы приказать шоферу идти ложиться спать. Его мысли приняли нежелательное направление, и ему даже захотелось немедленно проглотить порошок, лежавший подле стакана с водой.
Маяк Антифера за Этрета и маяк Богоматери-спасительницы у порта Фекан шарили прожекторами по небу, покрытому тучами, и скрещивали сияющие снопы своих лучей у прибрежных скал Эберга.
По бурному морю плыли, конечно, какие-то корабли, и закоченевшие моряки в клеенчатых плащах, в капюшонах и резиновых сапогах, стоя на скользких палубах, следили за курсом по холодным и влажным приборам.
В деревне светилось только одно окно - окно той комнаты, где мать его служанки Мари лежала в ожидании родов.
Он не полюбопытствовал, прежде чем лечь спать, действует ли телефон, и не проверил его. Вряд ли линию починили. Неполадки с телефонной связью всегда длились дольше, чем неполадки с электричеством.
Сейчас было одиннадцать часов. А что, если автомобиль Шаламона потерпел аварию и застрял где-нибудь на обочине пустынной дороги?
Действительно ли в последние годы Шаламон пытался получить обратно свою исповедь, которую подписал при столь драматических обстоятельствах?
Не будь этой уже пожелтевшей бумаги, против него не оставалось бы никаких улик, кроме показаний одного дряхлого старика, которого столько людей считали разочарованным, озлобленным против всего человечества за то, что ему не удалось стать под конец жизни президентом республики.
Аскэн умер в своем прекрасном особняке в Мелене, куда удалился после тяжелого поражения на выборах и где, несомненно, провел свои последние годы за игрой в кегли. Он не оставил ни мемуаров, ни состояния, и двое его сыновей, из которых один был ветеринаром, а другой посредником по продаже фармацевтических товаров, продали имение и особняк, на котором когда-то блистал щит с нотариальным гербом.
Итак, Аскэн уже никого не мог обвинить. Что касается Лозе-Дюше, то и он давно умер от кровоизлияния в мозг, когда произносил заключительную речь на каком-то банкете в Брюсселе.
Остальные ничего не знали. Ведь в живых оставалось лишь несколько чиновников, игравших в этой истории весьма второстепенную роль, причем каждый из них был посвящен в нее только частично.
Однако существовал клочок бумаги...
Не его ли искали в Эберге последние месяцы? В других книгах, помимо "Приключений короля Позоля", хранилась добрая сотня документов, столь же опасных для некоторых лиц, как этот клочок бумаги для Шаламона. Невозможно не быть свидетелем многочисленных гнусных обманов и многочисленных подлостей, когда большую часть жизни, к тому же столь долгой, как его, проводишь не только на политической арене, но и за ее кулисами.
И если бы теперь его спросили:
- Знаете ли вы хотя бы одного политического деятеля, который на определенном этапе своей карьеры не...
Он сразу же прервал ход своих мыслей, подобно тому, как обрывал других:
- Нет!
Сегодня он отказывался продолжать начатую игру. Он не желал себя обманывать! И, внезапно приподнявшись на локте, схватил порошок, проглотил его, запив глотком воды.
Ему хотелось заснуть, и притом как можно скорее, чтобы ни о чем больше не думать.
Последним смутным видением, которое промелькнуло перед его мысленным взором, был человек с какими-то неясными чертами лица, лежавший на больничной койке. По всей вероятности, то был Ксавье Малат. Какая-то сиделка заботливо меняла ему белье, как ребенку, а он тихонько посмеивался и заявлял, что ни за что не умрет раньше, чем наступит черед Премьер-министра.
- Сначала Огюстэн! - повторял он, лукаво подмигивая.
V
Еще не открыв глаза, он уже знал, что на дворе ночь и что бледный ночник, как крошечная луна, слабо освещает угол комнаты. Он чувствовал также, что происходит нечто странное, но не мог определить, что именно. Чего-то не хватало; скорее это было чье-то ОТСУТСТВИЕ, чем присутствие, и, когда он окончательно очнулся от сна, то понял, что его встревожило безмолвие, царившее за стенами дома; глубокая тишина пришла на смену яростной буре последних дней Казалось, вселенная вдруг перестала вибрировать.
Слабый свет проник из-под двери, он видел его сквозь полузакрытые веки. Для того чтобы посмотреть время на будильнике, пришлось бы повернуть голову, но он предпочитал не шевелиться
Он прислушивался. В соседней комнате кто-то двигался без особой осторожности, он различил стук поленьев, которые складывали у камина, и знакомое потрескивание. Только когда до него донесся легкий запах дыма, он позвал:
- Эмиль!
Шофер, еще не успевший побриться и надеть свою белую куртку, открыл дверь. После бессонной ночи глаза его казались мутными.
- Вы меня звали, господин Премьер-министр?
- Который час?
- Начало шестого. К концу ночи вдруг похолодало, возможно, будет мороз Поэтому я зажег огонь в камине. Я вас разбудил?
- Нет.
Немного помолчав, Эмиль заметил:
- Ну вот, как видите, никто не приехал. Старик отозвался:
- Никто не приехал, ты прав.
- Вы хотите, чтобы я подал вам чай? Лежа на спине, он следил за пламенем, которое причудливо извивалось в камине.
- Да, пожалуйста!
И когда Эмиль подошел к двери, попросил:
- Сначала открой ставни, хорошо?
Вечерами он любил, отрешаясь от всего, погружаться в тишину и одиночество, но по утрам, охваченный тревожным волнением, граничившим со страхом, торопился возобновить контакт с повседневной жизнью.
День настанет еще не скоро, еще не начало светать, но ночь не была темной, прозрачная дымка, оказавшаяся туманом, успела проникнуть в комнату, пока Эмиль, высунувшись из окна, распахивал ставни.
- Мороз щиплет, как в середине зимы, и скоро из-за этой сырости, которой земля пропиталась, как губка, не видно будет ни зги.
Когда Эмиль открыл окно, установив таким образом контакт с внешним миром, они услышали где-то далеко глухой жалобный вой сирены. Среди ночи ветер вдруг стих, но жизнь, приостановленная штормом, еще не успела войти в свою обычную колею, и сельские просторы были погружены в какое-то странное оцепенение.
- Я принесу вам чай через пять минут.
Пить кофе ему запретили, он имел право только на жидкий чай Из всех предписанных ему ограничений только это было для него действительно тяжелым. Иногда он заходил на кухню в те часы, когда Габриэла готовила утренний завтрак для персонала, лишь для того, чтобы вдохнуть аромат крепкого кофе.
Шаламон не приехал, но рано было думать о нем, ведь ничего еще не было известно. Тем не менее несостоявшийся визит, которого Премьер-министр ждал почти с уверенностью, принес ему смутное, еще не осознанное разочарование. Ему было тревожно и как-то не по себе, словно чего-то не хватало, словно жизнь утратила свою полноту.
Сидя в постели, он выпил чай, пока Эмиль готовил ему белье и костюм. Он всегда был одет с головы до ног с самого утра, и очень немногие могли бы похвастать, что видели его неодетым. Даже халат, с его точки зрения, полагалось носить только в спальне, и он никогда не появлялся в нем у себя в кабинете.
Он пошел принимать душ - по настоянию врачей ему пришлось отказаться от ванны - и по дороге, бросив взгляд в окно, рядом с домом заметил красный огонек сигареты.
- Это все еще Эльвар?
- Нет. Руже сменил его около двух часов ночи, приблизительно в то время, когда погода изменилась. Я только что угостил его чашкой кофе.
Дом пробуждался. Зажегся свет в комнатах Миллеран и Габриэлы. Скоро Габриэла спустится растапливать печь на кухне. Где-то потекла вода из крана. В ближайшем хлеву замычала корова, ей слабо отвечала другая откуда-то издалека. Пока длилась буря, коров не было слышно.
Он быстро принял теплый душ, как ему было предписано, после чего Эмиль помог ему вытереться и одеться. От Эмиля, особенно по утрам, сильно несло табаком. Премьер-министру это было неприятно, но он не считал себя вправе требовать от шофера, чтобы тот бросил курить.
- Если я вам больше не нужен, я пойду переодеться и побриться.
Премьер-министр любил эти ранние часы. Летом, когда рассветало, он видел, как дети гнали стадо на луг, расположенный вдоль высокого берега. Постепенно в доме пробуждалась жизнь. Он ходил взад и вперед мимо полок с книгами по всем четырем комнатам с низкими потолками, скучая от безделья, но не раздражаясь, то останавливаясь, то двигаясь дальше, иногда выходя на порог дома, чтобы вдохнуть запах влажной земли и травы. С совсем недавних пор земля и трава вновь обрели тот запах, который был знаком ему с детства.
Зимой и осенью он наблюдал за тихим рождением дня, и почти всегда вялый дымок испарений неслышно поднимался с земли, образуя рваную пелену, сквозь дыры которой можно было порой различить церковную колокольню.
Сегодня у зари не было красок, заря была цвета белой с черным гуаши, и наступление дня отмечаюсь лишь тем, что молочно-белый туман постепенно становился все гуще.
