Жорж Сименон - Премьер-министр (= Президент)

- Мы должны сжечь и книги.

- Какие книги?

Значит, она не заглядывала в американское издание его мемуаров! Она поразилась, увидев страницы с его заметками, и не могла понять, как ему удалось написать их тайком от нее.

- Не стоит жечь толстые переплеты, и не надо бросать в огонь по многу страниц...

Она вырывала страницы небольшими пачками и ворошила их щипцами, чтобы они быстрее сгорали. Все это длилось довольно долго. Пока она, сидя на корточках перед камином, бросала бумаги в огонь, он стоял позади нее.

- Мадам Бланш тоже? - спросил он, зная, что она его поймет.

Она и в самом деле поняла, утвердительно кивнула и прибавила после минутного раздумья:

- Ей ничего другого не оставалось... Он немного помолчал в нерешительности.

- А Эмиль?

- С самого начала.

Другими словами, Эмиль сообщал на улицу Соссэ обо всем, что он делал и говорил, в те дни, когда он был министром, а затем председателем Совета министров.

Как мог он не подозревать этого, он, считавший своим долгом устанавливать наблюдение за другими?

Было ли это наивностью с его стороны? Или он кривил душой, когда желал убедить себя в том, что представляет исключение из общего правила и что правило это его совершенно не касается?

- А Габриэла?

- С ней дело обстоит иначе. В Париже в ваше отсутствие к ней время от времени заходил полицейский инспектор и расспрашивал ее...

Он был на ногах слишком долго, и ему хотелось сесть в привычной позе в свое старое кресло - оно было родным и удобным, как старый халат, который надеваешь по возвращении домой.

Танцующие языки пламени жгли ему щеку и бок, но скоро все будет кончено. Локтем он задел безмолвствующий, отныне уже ненужный ему приемник и сказал:

- Возьмите и это...

Она не поняла или сделала вид, что не поняла, желая внести веселую нотку в сцену, которая ее угнетала.

- Вы хотите, чтобы я сожгла радио?

У него вырвался тихий смешок.

- Отдайте его кому хотите.

- Можно мне оставить его себе?..

Она вовремя удержалась, чтобы не прибавить: "На память".

Он понял, но не огорчился. Никогда прежде он не казался таким добрым, напоминая сейчас одного из тех стариков, что сидят на солнышке на пороге дома где-нибудь в деревне или в предместье и часами задумчиво созерцают какое-нибудь дерево, птицу или облако...

- Я уверен, что Гаффе позвонил доктору Лалинду. Теперь, когда он посвятил ее в свой секрет, она тоже могла быть с ним откровенной.

- Да. Он сказал, что вызовет его.

- Он очень испугался, когда увидел меня спящим?

- Он не знал, что вы приняли лекарство.

- А вы?

Она не ответила, и он понял, что не следует приставать к ней с вопросами. Ведь и они старались делать, что могли, как Ксавье, как Шаламон, как эта каналья Доломье.

С кем еще было связано слово "каналья"?

- Эта каналья...

Он никак не мог вспомнить, и тем не менее, когда у него в уме промелькнуло это слово, оно приобрело особый смысл.

Чье-то имя готово было сорваться у него с языка, но к чему делать усилие? Теперь, когда он окончил свой жизненный путь, все это его уже не касалось.

Можно было ни о чем больше не думать, и это вызывало странное, одновременно приятное и немного томительное ощущение.

Еще несколько вспышек пламени, несколько тлеющих страниц, которые рассыплются под щипцами на тонкие слои пепла, и все нити будут обрезаны.

Габриэла может прийти пригласить господина Премьер-министра к столу. Он послушно последует за ней, сядет на стул, который подвинет к нему испуганная Мари, боясь, как всегда, что он упадет на пол. У него нет аппетита, но он будет есть, чтобы доставить им удовольствие. Он станет отвечать Гаффе, когда тот в семь часов приедет, может быть, с Лалиндом, чтобы задать ему докучные вопросы, он позволит им снова считать свой пульс и ляжет в постель, как обещал Он ни с кем не будет язвителен и перестанет отпускать колкости даже всегда чуточку напыщенному Лалинду.

С этих пор он вооружится терпением, заботясь лишь о том, чтобы не закричать, не позвать на помощь, когда настанет его последний час. Он должен встретить его в полном одиночестве, сдержанно, тихо

Пусть это будет завтра, через неделю, через год - он подождет. Когда взор его упал на мемуары Сюлли, он прошептал:

- Можете поставить книгу на место.

К чему читать чьи-то воспоминания? Его уже не интересовала ни одна книга на свете, и дальнейшая судьба его библиотеки была ему совершенно безразлична.

- Так-то!

В конце концов ничего драматического в этом не было, и он был почти доволен собой. В его серых глазах искрился даже лукавый огонек, когда он представлял себе, как отнесутся к этой перемене окружающие.

Увидев, какой он тихий и кроткий, разве не станут они грустно покачивать головами и шептаться за его спиной: "Вы заметили, как он сдает?" Габриэла безусловно прибавит: "Можно сказать, что угасает как свеча..." А все потому, что он перестал обращать внимание на разные пустяки.

- Вы спите? - внезапно встревожилась Миллеран, увидев, что он закрыл глаза.

Он покачал головой, взглянул на нее и улыбнулся, как если бы перед ним была не одна Миллеран, но все человечество.

- Нет, дружок.

И добавил, после некоторого молчания:

- Нет еще...

1957 г