Жорж Сименон - Премьер-министр (= Президент)
Всего час или два назад, услышав по радио голос Шаламона, ему пришлось напрячь все силы, чтобы не поддаться порыву чувств. Но разве в своем кабинете на улице Матиньон он не считал, что абсолютно прав, когда диктовал уничтожающий документ своему сотруднику, а тот, обливаясь потом, запах которого распространялся по всему кабинету, послушно писал и в конце поставил свою подпись?
Если Премьер-министр нуждался в других доказательствах, кроме этой покорности, их было больше чем достаточно в последующие дни, когда тайное расследование, проведенное министерством финансов, установило, что за спекуляциями, из-за которых страна потеряла несколько миллиардов, находился банк Волларда.
Банк Волларда на улице Вивьен, малоизвестный широкой публике, был частным предприятием и состоял в тесном содружестве с группой самых влиятельных финансистов Уолл-стрита, а Этьен Воллард, директор банка, приходился Шаламону тестем.
Но разве председатель Совета министров, знавший о родственных связях своего секретаря, не нес ответственности за то, что взял его на завтрак в Мелен и навязал его присутствие остальным приглашенным?
Ни на мгновение ему тогда не пришла в голову мысль, что Шаламон способен обмануть его доверие. В саду Аскэна до и после игры в кегли он верил своему сотруднику, как самому себе.
Точнее говоря, верил не столько человеку, сколько в его миссию. Эту мысль он и высказал в беседе с профессором Фюмэ на авеню Фридланд. Он был убежден, что Шаламон уже давно перешагнул ту невидимую границу, за которой принимается в расчет не личность человека, а то дело, которому он себя посвятил.
В день, когда он диктовал Шаламону его признание, мировоззрение Премьер-министра пошатнулось, грозило вовсе опрокинуться.
Он снова видел начальника своей канцелярии... Когда, закончив письмо, тот направился к двери и взялся за ручку, мысль о том, что Шаламон намерен покончить с собой, как это сделал когда-то обманутый в своих ожиданиях проситель, не пришла Премьер-министру в голову, да она и не повлияла бы на него.
- Останьтесь!
Шаламон стоял спиной к Премьер-министру, не решаясь повернуться и очутиться лицом к лицу с ним.
- Я не могу сегодня и в течение еще некоторого времени принять вашу отставку или же немедленно выставить вас за дверь. - Он говорил быстро, вполголоса, отчеканивая каждое слово. - Чрезвычайно важные причины мешают мне, к глубокому моему сожалению, предать суду вас, вашего тестя и его соучастников...
Начать судебный процесс - значило бы вызвать грандиозный скандал, а это пошатнуло бы доверие к правительству и только усугубило бы трагическую ситуацию.
Ввиду этих обстоятельств предательство Шаламона становилось еще более гнусным. Ведь тот знал, что его вынуждены будут покрыть, его поступок обойдут молчанием и замнут дело, а это окончательно выводило Премьер-министра из себя. Банк Волларда сыграл наверняка, и назавтра все увидят Этьена Волларда в светло-сером цилиндре на трибуне владельцев скаковых конюшен в Отейе или Лонг-шане на скачках, в которых будут участвовать его лошади. И если через две недели Воллард выиграет Приз президента республики, глава государства неизбежно поздравит его и пожмет ему руку!
- Впредь до новых распоряжений вы будете, как обычно, выполнять свои обязанности, и для посторонних в наших отношениях ничто не изменится.
Это испытание продолжалось две недели. Правда, Премьер-министр в то время был настолько занят, что ему было некогда думать о своем секретаре. Когда же они оставались наедине, он избегал обращаться к нему, а если это было необходимо, отдавал приказания безразличным тоном.
Не раз за эти дни Шаламон открывал рот, казалось испытывая мучительное желание что-то сказать и бросая на своего патрона умоляющие взгляды.
Он уже не был ни юнцом, ни молодым человеком, ни даже, как говорится, начинающим политическим деятелем. Это был зрелый человек, на заметном посту, а потому его унижение было не трагическим, но омерзительным.
Как он держался с женой вечером за обеденным столом? Что говорил тестю и его компаньонам? Какие мысли мелькали у него в голове, когда он называл адрес отеля Матиньон своему шоферу, усаживаясь за его спиной в автомобиле?
В одно прекрасное утро Премьер-министр нашел на своем письменном столе письмо, адресованное на его имя и написанное почерком начальника канцелярии. Пока Шаламона не было, он не притронулся к письму, но как только тот появился, подошел к нему, Премьер-министр взял двумя пальцами нераспечатанный конверт, изорвал его на мелкие куски и бросил под стол в корзину для бумаг.
Им предстоял последний разговор. Премьер-министр был краток. Ни разу не взглянув на собеседника, стоявшего по другую сторону письменного стола, он проговорил:
- С этой минуты вы можете считать себя свободным.
Шаламон не шевельнулся, а Премьер-министр положил перед собой папку с текущими делами.
- Да, я чуть не забыл... В будущем я избавляю вас от необходимости раскланиваться со мной... Ступайте!
Он открыл папку и взял красный карандаш, которым имел обыкновение делать заметки на документах.
- Я сказал: ступайте!
- Вы категорически отказываетесь выслушать меня?
- КАТЕГОРИЧЕСКИ. Будьте любезны выйти.
Он вздрогнул на своей постели, услышав снаружи какой-то шум. Но через минуту различил шаги одного из полицейских агентов, ходившего взад и вперед возле дома, чтобы согреться.
Вот уже восемь дней, как бедняга Курно взывал поочередно к представителям различных партий. Некоторые отказывались сразу же. Другие начинали консультации, длившиеся день-два. Рассматривались различные комбинации, в печати назывались имена, даже публиковались предполагаемые списки, но в последнюю минуту все рушилось, и карусель в Елисейском дворце начиналась сызнова.
Там, где остальные потерпели неудачу, Шаламон имел некоторые шансы на успех. Влияние его малочисленной группы объяснялось ее промежуточным положением арбитра между центром и левыми, а кроме того, у нее было преимущество - она не была связана с какой-либо жесткой доктриной. И, наконец, именно сейчас, когда мнения партий по вопросу о заработной плате и по другим экономическим вопросам разошлись, многим казалось, что независимые левые способны более или менее удовлетворительно разрешить эти неотложные проблемы.
Другим козырем Шаламона была его гибкость, умение маневрировать. Кроме того, ему было шестьдесят лет, и его относили к старой гвардии Бурбонского дворца, а поэтому он мог рассчитывать на поддержку старинных друзей и на свои обширные связи, созданные благодаря различным услугам и мелким компромиссам.
Что ответил бы Премьер-министр теперь, если бы в данную минуту его спросили:
- Считаете ли вы, что Шаламон способен найти выход из правительственного кризиса?
Осмелился бы он промолчать? Или откровенно ответил бы то, что думал:
- Да.
- Считаете ли вы, что его приход к власти позволит избежать всеобщей забастовки, которая грозит стране?
И на это он, бесспорно, ответил бы:
- Да.
Неоднократно в прошлые времена Шаламон, будучи его правой рукой, помогал ему разрешать конфликты с профсоюзами. Сей зять банкира, живущий у Булонского леса, представитель самого богатого парижского округа в палате депутатов, маневрировал лучше, чем кто бы то ни было, при переговорах с делегатами от рабочих.
Премьер-министр хотел остановиться в своих размышлениях, ибо ему было все больше не по себе от этих мыслей. Но желание добраться до самой сути одержало верх.
- Обладает ли Шаламон качествами истинного государственного деятеля?
Он раздумывал, отказываясь отвечать на этот вопрос, но тогда невольно возникал следующий:
- Кто среди теперешних политических деятелей больше Шаламона подходит на пост премьер-министра?
Пожалуй, действительно, никто. Может быть, и Премьер-министр испытывал на себе неумолимое воздействие закона старости, в силу которого в определенный момент начинал искажаться самые непоколебимые, самые устоявшиеся взгляды?
Но в таком случае вместе с ним постарели и газеты: возможно, это и в самом деле было так, ибо во главе прессы и в составе редакций многих газет бессменно стояли все те же люди, которых Премьер-министр знал лет тридцать-сорок назад.
Ведь и они тоже при очередном кризисе намекали на "великую братию" и оплакивали отсутствие людей такого же калибра, как их предшественники, не только во Франции, но и в дружественных ей странах.
Впрочем, можно ли утверждать, что человечество действительно пережило эпоху по-настоящему великих государственных деятелей, из которых, кроме графа Корнели, итальянца, доживавшего свои дни в санатории для душевнобольных в предместье Рима, оставался в живых лишь Премьер-министр...
Он снова прислушался - на сей раз, вставая, Эмиль толкнул табуретку на кухне - и чуть было не позвонил, чтобы приказать шоферу идти ложиться спать. Его мысли приняли нежелательное направление, и ему даже захотелось немедленно проглотить порошок, лежавший подле стакана с водой.
